Гриднев потянул морозный воздух покрасневшим носом, пробормотал: "Бр-р-р... стужа какая!" -и снова натянул полушубок на голову.
Шпагин вскочил на ноги и начал стаскивать со спящих покрывавшую их одежду.
- Нечего валяться, товарищи, надо землянки доделать!
Он вышел из шалаша, в глаза ему ударил резкий солнечный свет. После снегопадов и метелей, длившихся много дней, сегодня впервые на совершенно безоблачном небе ярко светило солнце, заливая землю потоками теплого, благодатного света. Свет прорывался сквозь кроны деревьев и сияющими полосами ложился на рыхлый лиловый снег, зажигая на нем слепящие искры, а в глубине леса, между стволами сосен, под ветвями елей и в кустах лещины, закиданных шапками снега, еще синела густая утренняя мгла.
В лесу уже кипела жизнь: повсюду подымались синие дымы костров, группы солдат перетаскивали бревна, желтела глина свежеотрытых котлованов, стучали топоры, трещали, падая, срубленные деревья. Двое солдат устанавливали на сосне с обрезанной верхушкой крупнокалиберный зенитный пулемет. Показалась колонна тракторных тягачей, тащивших за собой громадные орудия. Артиллеристами командовал коренастый офицер-казах; с озабоченным лицом он шел впереди колонны, беспрестанно оглядываясь и указывая водителям направление.
Шпагин всей грудью вдохнул морозный, пахнущий свежим снегом и хвоей воздух. Раскинув руки и щурясь от яркого солнца, он закричал:
- Хорошо!
Крик его гулко покатился по лесу, поднимаясь все выше и выше, пока не затерялся в вершинах сосен.
Он сбросил меховую безрукавку и гимнастерку, засучил рукава рубахи и стал растирать лицо, шею и руки сухим рассыпчатым снегом, фыркая и вскрикивая от его обжигающего прикосновения, и сразу почувствовал себя бодрым и посвежевшим.
Вышел Гриднев:
- Какой снег! Сияет, будто усыпан алмазами! Даже жалко трогать!
- Не снег, а сахар! - засмеялся Шпагин, набивая снегом рот.
Гриднев стал натирать открытые по локоть, покрасневшие руки, задорно и громко напевая:
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет... .
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет!
Наскоро позавтракав холодными мясными консервами, от которых на нёбо налипал вязкий слой жира, Шпагин стал собираться на передовую. Ему надо было связаться с командиром роты, на участке которой должна была наступать его, Шпагина, рота. Собственно говоря, он мог идти один, но решил ваять с собой Хлудова и Пылаева и спросил об этом мнение Скибы.
- Согласен! - сказал Скиба. - Пусть привыкают к огню!
Снегу везде навалило по пояс, дороги позамело, решили идти на лыжах. Пылаев подогнал лыжи раньше всех и ожидал остальных, пытаясь казаться спокойным. И все же заметно было, что он волновался: он курил, жадно и глубоко затягиваясь, то и дело одергивал полушубок и поправлял висевший на боку пистолет.
Связным шел Корушкин - молодой солдат небольшого роста с круглым румяным лицом, на котором играла спокойная, добродушная улыбка.
Пошли широкой прямой просекой. Лыжи легко скользили по слабо наезженной санной дрроге. Сосны и ели стояли недвижно, опустив отягченные снегом ветви. Лес был полон мягкой сосредоточенной тишины, и малейший звук - писк какой-нибудь птицы, треск ветки под ногою, постук дятла - раздавался отчетливо и чисто: постепенно дробясь и слабея, он долго дрожал в воздухе, как звук тронутой струны.
Изредка размеренно и глухо бухали тяжелые гаубицы, с передовой доносились приглушенные, словно сквозь слой ваты, короткие очереди пулемета, где-то очень высоко слышался замирающий рокот мотора. Если бы не эти звуки, трудно было бы поверить, что вокруг идет война.
- Лиса! - закричал Корушкин и сорвал с плеча автомат.
Впереди просеку неторопливо пересекала большая лиса, волоча по слегу длинный пушистый хвост. Она на мгновение обернула к людям голову с узкой мордой и широко расставленными острыми ушами, резко прыгнула влево, взмахнув рыжим хвостом с белой подпалиной, и скрылась в кустах лещины.
- Хороша... Пусть гуляет, - с сожалением проговорил Корушкин, снова закидывая автомат на плечо. - Не хотел бить ее, пояснил он смущенно, - да руки сами сработали, как на охоте бывало...
- Да она, похоже, совсем не боится людей! - удивился Пылаев.
- Так ведь их никто не бьет сейчас, товарищ младший лейтенант, - не тем люди заняты, - вот и осмелели! Зверья этого в лесах за войну развелось - тьма!
Пылаев шел впереди всех и с жадным любопытством вглядывался в окружающее: так вот он, фронт великой войны! Пылаев был в состоянии неопределенной тревоги и нетерпеливого ожидания. Наконец увидит он собственными главами то, о чем слышал так много волнующего, страшного и противоречивого, что называлось - война! Каждая мелочь приобретала в его глазах особое значение, потому что здесь был фронт.
В те дни, когда в газетах появились первые фронтовые сводки, Пылаев сдавал экзамены за десятый класс. Стремительно неслась его жизнь, тесно заполненная увлекательными и важными событиями. В ней все было просто и ясно, как было ясно высокое безоблачное небо над головой: школа, товарищи, горячие комсомольские собрания, субботники на посадке городского парка, кружок самодеятельности, мечты о будущем и даже первая робкая любовь.
И вдруг в эту привычную жизнь ворвалось нечто страшное и невероятное: фашисты, воевавшие где-то в Европе, далеко от нашей границы, которую мы считали неприступной, в одну ночь опрокинули ее. Они стали сбрасывать бомбы на советские города, расстреливать во рвах тысячи людей, убивать женщин, детей.
Пылаев думал, что отход наших войск - простое недоразумение: достаточно дать немцам один настоящий бой, и они откатятся назад. И он напряженно ожидал, что все это наваждение вот-вот кончится, Красная Армия остановит фашистов и перейдет в наступление.
Шли дни, недели, а в газетах все печатались тяжелые сводки с фронта об оставленных городах.
Война докатилась и до городка в Жигулях: на улицах появилось много незнакомых людей - это были рабочие эвакуированного из Белоруссии военного завода; в школе, где он учился, разместили раненых; пришли первые похоронные.
Пылаев понял, что одним ударом войну не решить, что война будет долгая, тяжелая, кровавая.
Что делать?
Поступать в институт казалось ему бессмысленным - кому нужны сейчас архитекторы? Да и вообще многие вещи, которые он раньше считал важными, стали теперь мелкими, ненужными. Всю жизнь вдруг осветило грозным героическим светом одно слово - война!
Пылаев решил, что его место на фронте. Он подал в военкомат заявление, чтобы его зачислили в армию добровольцем и немедленно отправили "на передовые позиции". Но ему не было еще восемнадцати лет, и он получил отказ.
Весь городок работал для фронта - даже девчонки дежурили в госпитале, а он - молодой, здоровый - слонялся без дела по жарким пыльным улицам. Он боялся глядеть людям в глаза: ему казалось, что все жители городка презирают его, считают трусом. Он убегал на Волгу, часами лежал на высоком берегу, глядел на сверкающую под солнцем гладь реки, теряющуюся на горизонте в дрожащем мареве, на длинные синие полосы ряби, протянутые ветром наискосок от берега до берега, следил за пароходами и баржами, медленно движущимися по реке, и думал, без конца думал о войне, о своей жизни, о неясном и тревожном будущем. Он впервые задумался над значением многих слов, которые считались всем известными и понятными: Родина, долг, патриотизм. Теперь он увидел, что эти слова содержат неизмеримо более глубокий смысл, имеющий прямое отношение и к нему, Пылаеву. Он пошел в горком комсомола и стал настойчиво проситься в партизанский отряд. Он доказывал, что судьба Родины решается на фронте, а не в их городке, и что ему следует быть там, где всего труднее и опаснее, где он нужнее всего.
Секретарь горкома, недавно присланный из Москвы, - высокий, худой, с ввалившимися щеками и уставшими глазами за толстыми стеклами очков - молча выслушал его и сказал:
- Нет, товарищ Пылаев, я не буду за тебя ходатайствовать. Такие, как ты, добровольцы осаждают меня каждый день. Хочешь помочь фронту - поезжай на лесозаготовки. Армии требуется вооружение, обмундирование, хлеб. А для этого нужны металл, уголь, дрова - да, и дрова - березовые, осиновые, сосновые. Отправляйся-ка пилить дрова, они нужны нам до зарезу! Завод боеприпасов не можем без них пустить! А повоевать успеешь - и на твою долю достанется!
Секретарь горкома не убедил Пылаева: между дровами, которые ему предстояло пилить, и войной, которая шла за тысячу километров отсюда, была слишком отдаленная связь. Но он подчинился и поехал на лесозаготовки.
В армию его призвали весной 1942 года. Пылаев рассчитывал через несколько дней быть на фронте и с гордостью известил об этом своих товарищей, крупно и четко выписав на конвертах свой обратный адрес - номер полевой почты. Но его направили не на фронт, а в пехотное училище, и ему пришлось в течение шести долгих месяцев колоть чучело, метать деревянные гранаты, ходить в атаку на своих однокурсников и петь бравые походные песни. В училище изучали топографию, тактику, уставы и многое другое. Пылаев и не подозревал, что для того, чтобы воевать, надо так много знать. Его удивлял также размеренный, строгий порядок в училище. Как можно жить спокойно, неторопливо, придавать значение каким- то пустякам, когда люди на фронте сражаются и умирают?
И вот наконец позади остался и мирный городок на Волге, и пехотное училище - он на фронте!
Но как он не похож на тот фронт, какой виделся! Пылаеву из далекого тыла!
- Почему же тут так безлюдно? - недоуменно спросил Пылаев Шпагина. - Где же передовая?