Так долго сидели они вдвоем, разговаривая и неотрывно, как зачарованные, глядя в огонь, на беспокойно метавшиеся языки пламени: они прыжком набрасывались на сучья и жадно пожирали их; сучья изгибались в огне, постепенно разгорались от густого вишнево-красного пламени до ослепительно белого, раздувались и лопались, распускаясь диковинными огненными цветами; догорающие угли вздрагивали, с шумом оседали, переливали огнем, будто по ним густо ползали золотые червячки.
В огне была какая-то странная притягательная сила, идущая, может быть, от первобытных времен, когда для человека огонь был таинственным богом, страшным и могучим.
ГЛАВА XI. НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ
Ожесточенные бои под Ржевом не прекращались ни на один день. Наши части упорно и настойчиво то в одном, то в другом месте пытались прорвать вражескую оборону. Гитлеровцы всеми средствами хотели удержать свои позиции, яростно контратаковывали наступающие войска. По многу недель шли кровопролитные бои за какую-нибудь деревню или опорный пункт.
На высоте 198,5 установился привычный распорядок. Солдаты успели прочно зарыться в землю, обжить траншеи, и теперь очень трудно было выковырять их из земли - так срослись они с ней.
Целый день и большую часть ночи пробыл Гриднев в первом взводе, где оборудовали новую пулеметную точку с железобетонным колпаком. Он продрог и устал, по был доволен, что работу удалось закончить до рассвета. В третьем часу ночи он решил пойти отдохнуть. Перед уходом еще раз обошел позицию роты, проверил наблюдателей. Всюду люди были на местах и, привычно расставив оружие, разложив на полочках патроны и гранаты, неторопливо похаживали по траншее, потопывая ногами, чтобы согреться.
- Это все надо замаскировать, - сказал Гриднев Хлудову, указывая в сторону темнеющих на снегу куч свеженарытой земли.
Он стоял к Хлудову боком, не глядя на него и не называя его по имени. После стычки в землянке в их отношениях внешне ничто не изменилось, Хлудов стал даже чаще заговаривать с Гридневым. Тот всегда с готовностью отвечал, но в его тоне Хлудов чувствовал что-то новое. Это была не обида, не озлобление - что Хлудов мог бы еще снести - это было спокойное презрение.
Сам Гриднев никогда без крайней необходимости не начинал разговора с Хлудовым, а если и говорил, то только по делам службы.
- Слушаю, будет сделано, - сдерживая недовольство, ответил Хлудов.
Гриднев повернулся и ушел. Он направился к секрету, который Шпагин только вчера установил. Этот секрет находился в двухстах метрах впереди траншей и простреливал неглубокую, поросшую кустарником лощину, которая длинной дугой шла к немецким позициям.
Еще с вечера поднялась непогода, пошел мелкий колючий снег, похожий на крупу, закружила метель. В бушующем море всклоченных облаков, беспорядочно и стремительно бежавших по темному небу, нырял мутный месяц, окруженный радужным морозным сиянием, то показываясь из-за туч, то снова скрываясь в них.
Заслонив лицо рукой, Гриднев ставил ноги в следы Корушкина, шедшего в двух шагах впереди, но не видимого в темноте. Ветер хлестал в лицо острой крупой, плотный упругий воздух комом забивал дыхание. Высоко над ними в густой сетке мелькающего снега мохнатыми желтыми шарами, словно огромные одуванчики, взлетали немецкие ракеты. Каким-то чутьем, которое вырабатывается у охотников и солдат, Гриднев и Корушкин безошибочно ориентировались в темноте, разыскивая окоп, затерянный среди снежного поля. Около двух сосенок, увешанных хлопьями снега, Корушкин осмотрелся, по каким-то неуловимым признакам определил, что секрет где-то недалеко, и пошел напрямик, через сугробы, в лощину. Скоро он остановился: "Должны быть здесь!" Навстречу ему из кустов можжевельника поднялся широкоплечий солдат в белом халате - это был Квашнин. Когда месяц вынырнул на секунду из облаков и осветил холодным, голубоватый светом кипящие белой пеной волны метели, Гриднев увидел лежащего в окопе Мосолова, засыпанного снегом. Гриднев спустился в мелкий окопчик. Ветер налетал порывами, свистел в кустарнике, трепал и раскачивал ветви, засыпал окопчик снегом.
- Хорошее место! - сказал Квашнин, придвинувшись к Гридневу. - Нам все видать, а нас никто не видит!
- Смены долго нет... застыл весь, - пожаловался Мосолов.
- Смену пришлю. Смотрите внимательнее, не спите, - предупредил Гриднев. - Чуть что - сигнальте ракетами!
- Тут и захочешь - не уснешь: насквозь продувает, - усмехнулся Квашнин.
- Возьми завтра жердей и перекрой щель - теплее будет, - сказал Гриднев.
Поговорив с солдатами, Гриднев пошел в землянку. Когда он приподнял обледеневшую негнущуюся плащ-палатку, закрывавшую вход, она загремела, словно жестяной лист, слабое пламя коптилки взметнулось, затрепетало, выхватывая из темноты фигуры солдат, в углах задвигались бесформенные тени. Солдаты лежали на земляном полу вплотную друг к дружке, так что и ступить было некуда.
Гриднев пробрался к печке, где солдаты освободили для него место, снял рукавицы и протянул руки к открытой топке. Оттуда на него пахнуло горячим духом, тепло приятной волной охватило руки, забралось в рукава, закоченевшие пальцы стали понемногу отходить, и Гридневу показалось, что весь он сразу стал согреваться.
Корушкин свернул самокрутку и довольно протянул:
- Вот где благодать, ребяты! Большое дело - тепло!
Аспанов помешивал снег в помятом алюминиевом котелке, стоявшем на углях, и тянул вполголоса какую-то грустную казахскую песню. Пламя бросало на его смуглое лицо подвижный теплый свет, и в этом свете оно казалось откованным из красной меди. У огня коптилки Молев читал измятую армейскую газету: было видно, что не в одних руках она побывала.
Землянка тесная, низкая, в ней можно только сидеть. Дверью служит плащ-палатка, но маленькая железная печка дает много тепла. Никто не замечает неудобств: солдаты рады, что есть где погреться, выкурить с товарищами самокрутку, забыться на несколько часов чутким солдатским сном, выпить горячего чаю из талого снега; к тому же в этой землянке, перекрытой тонкими жердями, в сотне метров от переднего края, солдаты чувствуют себя в полной безопасности: пуля тут не достанет, осколок не возьмет, ну а от прямого попадания снаряда никуда не спрячешься, да редко оно бывает.
Гриднев спросил Молева, почему до сих пор не выслана смена на передовой пост в лощине.
Молев приподнялся. На его лице, освещенном снизу пламенем коптилки, глаза были большими и удивленными.
- Послал, товарищ старший лейтенант... с четверть часа, как пошли туда Бузгалин и Кившенко.
- Как же я не встретил их?
- Значит, разошлись с ними: вы, наверное, лощиной шли, а они напрямик...
- За этим местом внимательно смотри, Молев, надежных людей посылай: оттуда немцы могут лощиной неприметно к самой траншее подобраться!..
- Разрешите пойти проверить? - спросил Молев и вышел.
Пылаев дремал в углу землянки. Услышав голос Гриднева и желая показать, что не спит, хотя спать ему страшно хотелось, он спросил:
- Как там, все в порядке, Андрей Иванович?
- А, это ты, Юрка? Все по-прежнему. Ты спи, спи, в четыре Хлудова сменишь.
Пылаев подумал, что ему надо будет скоро вставать, выходить из теплой землянки на мороз, в метель, и по телу его пробежал холодный озноб.
"Ну ладно, впереди еще целый час в тепле!" -он поплотнее закутался в полушубок и снова закрыл глаза, но уснуть уже не мог.
Немцы вели редкий методический огонь, обстреливая наугад всю высоту: то ближе, то дальше грохотали разрывы снарядов.
- Ишь ты, завел канитель ганс: бесперечь все бросает и бросает! - недовольно проговорил Матвеичев. Он лежал среди других солдат, завернувшись в плащ-палатку и поджав под себя застывшие ноги.
Из темноты к коптилке на место Молева придвинулся Ромадин.
- Знать дает: мол, я еще тут! - насмешливо сказал он.
- Ничего, теперь сбили его с места, долго не устоит, - вступил в разговор Береснёв; он сидел, привалясь к стенке, и курил трубку.
- А зачем мы тогда окопы без конца роем? - насмешливо спрашивает его Матвеичев.
- Правило такое есть: продвинулся - закрепись! - спокойно отвечает Береснёв.
- До каких же пор все будем закрепляться да обороняться? - сердится Матвеичев. - Эх! До чего надоела эта кротовья жизнь подземная!
После боя за Изварино Матвеичев словно переродился: говорит он смело, уверенно отстаивает свои суждения. Раньше солдаты посмеивались над его строптивостью, а теперь в его упрямых словах стали замечать много толкового, верного. Никто не возражает ему, и на минуту в землянке наступает тишина.
А что, ребяты, - вдруг говорит Корушкин, поворачивая освещенное огнем радостно-мечтательное лицо к солдатам, - просыпаемся мы завтра, а войны нет, кончилась война! От радости помереть можно!
- Сейчас и не верится, - вставляет Гриднев, - что вот на этой земле можно будет стоять в рост, не боясь, что тебя пуля или осколок достанет!..
- И земля-то сейчас какая-то другая, недобрая стала, -раздумчиво говорит Ромадин. - Ведь сколько ей досталось - места на ней живого нет: всю-то ее снарядами исковыряли, нашпиговали минами да осколками, изрыли траншеями...
Так же негромко его поддерживает Береснёв:
- А люди сколько всего натерпелись: и смерти, и мучительства, и голод, и болезни всякие...
- А человек-то живет!-нетерпеливо перебил его Матвеичев и добавил с восторженным удивлением: - Даже удивительно - какой живучий человек!
И когда это все люди поймут, что вовсе не надо убивать друг друга, чтобы жить счастливо! - голос Береснёва звучит глухо. - Ну чего человеку надо? Земля богатая, урожайная: работай только, расти хлебушек, живи да радуйся, в этом и твое счастье, и всех людей!
Аспанов вздохнул: