- Не ври, прохиндей чертов! Я тебе отполирую сейчас токсины! - закричали из толпы. - Он в дороге водкой торговал. Пол-литра - полсотни!
- Мабуть, ты у мэнэ и купувал? - с холодным презрением кинул Шполянский.
- И я покупал! Эх, пусть мне за пьянку чуб взгреют, а я тебя все-таки раскулачу! - выступил из толпы водитель. - На Цыганском дворе меня и Ваську Мефодина кто поил? Не было этого?
Борис узнал рябого водителя, вспомнил его смешную манеру выпивать: "Ух… динамит!" - и дружески улыбнулся ему: "Молодчага!" Тот посмотрел непонимающе, потом ответил неуверенной улыбкой.
- То так, то булó, - кивнул Шполянский. - З устатку выпылы по наперстку. Так то ж компанейскэ дило, нэпрыкосиовэнная лична жизнь. Мабуть, нэ так, га?
В толпе скользкие, лживые слова Шполянского вызвали недобрый смех. А он жалостно шмыгнул насморочным носиком:
- Якый может быть шьмех? Тут горэ, а не шьмех!
- Слушай, как тебя, - сказал, подойдя, Бармаш, закрыл корзину и сунул ее Шполянскому в руки. - Забирай! А мы проводим тебя вон за ту горку, и ветер тебе в зад! Чеши от нас! Понял?
- Уходи! Кет! - закричал вдруг тонко и резко невидимый в толпе Кожагул. - Уходи, а мы бросим тебе в спину горсть земли.
- Боже ж мий! Дэ ж та правда? - жалобно сказал и отпихнул корзинку Шполянский. - Мы пийшлы на край свиту, мы самопожертвувалысь, а нас за горку?
- Уходи, - глухо выдавил Бармаш. - Уходи по-хорошему! Ты пойми, весь народ от тебя отрекается!
- Гоните з родного коллэктиву? А за шо? Норму всигда сполняю, в профеоюзи задолженности нэ маю, на заем подпысався, в сбэркассу вкладчик. Всю анкэту з сэбэ зниму, про́ше!
- Недобиток бандеровский! - негромко, с тяжелой ненавистью сказал вдруг Мефодин. - Не рано ли тебе амнистию дали?
- Ты, Вася, шо, сказывся? - злобные морщинки Шполянского переместились в удивленную улыбку, а глаза-бусины взглянули цепко, настороженно. - Зачем мне той пан Бандера, колы я й пры социялизме живу и аж цмокаю!
Он стоял сбычившись, выставив страшный лоб, и, как затравленный волк, то и дело оглядывался. Щупая подступивших людей застланными, скрытными глазами, он со злобным торжеством крикнул им:
- Слыхалы? Шполянський й пры социялизме будэ жить в сто разов краще вас, дурней! Що, взялы? В сто разов! От!
Казалось, он издевается над людьми, дразнит их, торжествует победу над ними. Но холодно, глухо и мрачно было в его душе. Ничего, кроме бессильной, не радующей злобы, не было в ней.
- Не бросайся, подлец, большими словами! - крикнул строго и звонко, шагнув к Шполянскому, Яшенька, но его схватили за полу и потянули назад.
- Рот затыкаете? Ну шо ж валяйтэ, мордуйтэ трудового человека! - ненатурально шумно вздохнул Шполянский и пошел прямо на людей.
- Погоди, Шполянский, не уходи, разговор будет! - Это крикнул Мефодин, со злой зоркостью следивший за токарем. - Вот, товарищи, второй ключ от зажигания моей машины! - высоко поднял шофер ключ и швырнул его Полупанову. - Возьми, Пашка, пригодится. Дал мне его Шполянский.
- Ящик мне делаешь, падло? - шагнул к Мефодину Шполянский, облизывая мгновенно пересохшие губы. Но, увидев над головой бешеный кулак Мефодина, испуганно попятился.
- Ближе чем на три шага не подходи! Убью! - закричал распаленно Мефодин. - Я тебя выворочу, собака!.. А вот эту бумажку ты возьми, директор. Тут два адреса дружков Шполянского, куда груз сплавить и куда машину загнать. Под это дело и выдал он мне вчера авансом целый литр. А я, когда машину угнал, об одном думал: показать вам всем, из чего Васька Мефодин сделан, первому на Жангабыл приехать. Чтоб все вы ахнули! А больше мне ничего не надо!
- Фу, похабство какое! - потер Егор Парменович лоб, где начала набухать синяя жила. И было страшно, что вот-вот она лопнет и зальет его лицо горячей кровью. Он помолчал, тяжело дыша, и вдруг рассердился так, что выступили на щеках багровые прожилки. - А идите вы к дьяволу с вашими грязными делами. Жить и работать мешают, мерзавцы!.. Воронков, назначь двух комсомольцев! Пусть глаз не спускают с подлеца Шполянского, пока не сдадим его милиции!
Шполянский ответил только взглядом, но в глазах его мелькнуло такое лютое, что стоявший рядом Воронков вздрогнул. Глядя Егору Парменовичу в переносицу сузившимися глазами, дергая скулами, Шполянский прошептал:
- Востру иголку вам в хлиб, гады!
- Ладно, насчет иголки мы запомним, - ответил строго Воронков и обратился к директору: - А с Мефодиным как, Егор Парменович? Кто поручится, что Васька не убежит?
- За Василия я поручусь! - вышел из толпы Полупанов и встал рядом с Мефодиным.
- И я поручусь! - крикнул Борис.
- Он же машину с грузом угнал! - возмущенно взъерошил бороду Вадим. - Надо же соображать!
- Двоих тебе, Воронков, мало? - весело прищурился Грушин. - Коли мало, тогда, слышь, и меня присчитай. Тоже поручусь.
- Видали? - тихо, потрясенно удивился Мефодин. Но губы его самолюбиво задрожали, и, протянув руки Воронкову, он крикнул: - Не надо мне никаких поручителей! Вяжи мне руки-ноги, и без хлопот!
- А ну тебя к чертям! - засмеялся Воронков, отталкивая руки Мефодина. - И так не убежишь.
- Не убегу, - снова стих Василий.
- Рожа у тебя, Васька, ой нехорошая! - осуждающе посмотрел на него Грушин.
- С похмелья! - опять начал накаляться шофер.
- Я не о том, дурак, - спокойно ответил Степан Елизарович. - На роже у тебя этакое, пропади все пропадом, а сам я в первую очередь! Ты, брат, не очень в меланхолию ударяйся.
Мефодин молчал, глядя в землю.
Глава 30
"Чертов мост"
Навстречу Борису от промоины ветер тащил по земле волны свежих стружек и крепкий запах смолы. А к промоине ребята волокли сосновые бревна, заготовленные заботливым Илатом Крохалевым на просеке. Он уже орудовал с молодыми ремесленниками, сооружал мост. Невдалеке от плотников на толстом бревне сидели рядышком Неуспокоев и Садыков. Прораб блестел при луне застежками вельветки. Модное пальто висело на березе, и сладковатую прель прошлогодней листвы перебивал еще более сладкий запах духов. Борис подавил улыбку. Неуспокоев что-то чертил и высчитывал в блокноте, то и дело сверяясь с рулеткой. Заргар старательно светил ему ручным фонариком.
- Смотри, пресса, кто нам промоину устроил! - закричал Садыков подошедшему Борису. - Утром этого не было, а теперь - пожалуйста вам!
Свободной рукой он указал на склон горы, где поблескивал - под луной ноздреватый потемневший снег. Кружевные, изъязвленные днем солнечными лучами сугробы эти оседали, осыпались, шурша и хрустально позванивая. Из-под них сочился тоненький ручеек синеватой снеговой воды и с веселым, коварным журчаньем свергался в промоину. Растаявший за день снег образовал там озеро, а к вечеру край его, обращенный к дороге, размыло, и вода пошла вниз.
- Вот тебе и сюрприз-мюрприз! Садыков виноват? Что?! - кричал торжествующе завгар.
Неуспокоев заложил в блокнот палец, выхватил бесцеремонно из рук Садыкова фонарик и побежал к Ипату. На бегу он кричал беззлобно-сердитые слова:
- Ты смотри у меня, бородатый черт! На комариный нос от чертежа отступишь - под суд отдам!
- Не пугай, начальничек, пуганые! На чертеже-то оно всегда как в аптеке получается, а начнешь строить - черт-те что получается! - тоже с запалом и без обиды кричал в ответ старый плотник.
- Гляди на чертеж! - водил прораб по блокноту лучом фонарика. - С берега на берег перебрасываем брусья, вот таким способом, на них поперек кладем шпальник. Закрепляем его костылями или скобами с торца. На шпальник стелем доску дюймовку. Пришивай ее брусковым гвоздем. Разжевал?
- Наше дело из дерева строить, а не из бумажек, - насмешничал Ипат, возя по чертежу бородой. Но чертеж бережно спрятал за пазуху. - А не тонка дюймовка? На мой взгляд, миним сороковка нужна…
…Красив труд человека, а плотничий, древнейший труд человечества - особенно. Когда мягко, как в масло, всекутся в дерево тонкие и острые, что твоя бритва, плотничьи топоры, когда начнут вызванивать басовито продольные, самого крупного зуба пилы, когда засвистят, завивая стружку, рубанки, и колоколом загудит брошенное сухое бревно, - необыкновенная бодрость, безотчетная радость и вера в свои силы охватывает человека. Может быть, это отзывается в нем первобытная радость его далекого предка, с пугливой оглядкой кравшегося под темными лесами, под ходячими облаками, под частыми звездами. Но пересилил он косматый лесной страх, врубился верным топором в буреломную трущобу и прорубил в темной лесной потолочине дыру к небу, к ясному солнышку. И пошли часты-пусты леса под пашню, под радостные нивки да под рубленые деревянные города! И не потому ли любят петь за работой и так весело поют плотники?
К промоине, смотреть на работу плотников, понемногу собрался весь "совхоз на колесах". И каждому хотелось самому помахать острым топором, вгрызться пилой в пахучее сосновое бревно, а если этого нельзя, то помочь хотя бы веселым советом, дружелюбной подсказкой, заранее зная, что это будет высокомерно отвергнуто плотниками. Но смотреть пришлось недолго. Топоры и пилы начали смолкать, и через промоину перекинулся настил на толстых бревнах. Двое ребят, дурачась, приплясывая, перебежали на ту сторону. За ними пошли Неуспокоев и Крохалев, остановились на середине моста и попрыгали, с лицами серьезными, вслушивающимися, как у докторов, выстукивающих больного.
- Некрасивый, честно будем говорить, - сказал Неуспокоев, и Крохалев понял это особое, инженерское "некрасивый". - Не люблю дерева. Материал дикарей. То ли дело железо и бетон!