Глава 24
О закопёрщиках, о двенадцати одеялах бая Узбахана и о предсмертном крике человека
Как ни торопились Корчаков и Садыков, а все же когда "вечевой колокол" на "техничке" зазвонил "трогай", день заметно переломился на вторую половину.
Борис стоял, пропуская тихо идущие, еще не набравшие скорость машины, ожидая самосвал "мужичка с ноготок". Его заинтересовал этот незаметный паренек, с недюжинной силой в сердитых глазах. Самосвал подошел, и Борис на ходу вскочил в кабину. "Мужичок" недовольно покосился и проверил, хорошо ли пассажир прикрыл дверцу.
Сразу за школой дорога вошла в узкое ущелье, заросшее высоким и густым кустарником. Нависшие ветви закрыли небо и солнце. Стало темно, как в туннеле. Машины пошли напролом, по-медвежьи раздвигая и подминая кусты. Тугие сучья захлестали по стеклам кабин. Идущая впереди машина часто пропадала в зарослях, и только по колыханию ветвей шоферы угадывали, куда править. В приспущенное окно сладко, тленно тянуло прелой листвой, потом пронзительно ударило горечью оттаявшей осины. Дичь, глушь, заповедные места! Лежки зверей в примятых кустах, летящие по ветру пух и перья растерзанных птиц, пламенеющие на сучьях очески линяющей лисы. А когда Машина вышла на большую поляну, далеко впереди мелькнуло золотистое и живое. Это бежали опьяненные жизнью и любовью, поигрывая в радостном избытке сил, седовато-бурый лисовин с холеным хвостом и красно-золотая лиса. Борис вздрогнул от звериной красоты любовной этой игры и от своей страстной тоски. Над ухом громкий Шурин голос сказал: "Он красив и талантлив". Звери полыхнули хвостами и пропали.
Кустарник начал отходить от машин и разом, будто его смахнула ладонь, пропал. Машины вышли на горные подъемы. Внизу открылась прощально степь. Она, как море, вставала стеной и подпирала небо. Но скоро ее закрыли скалы. А дорога все поднималась крутыми взлетами и виляла, юлила, ныряя в ущелья и узкие, как коридоры, отщелки. "Мужичок с ноготок", не бросая штурвала, часто вытирал с лица пот сгибом левой руки.
- Недавно, наверное, ездите? - спросил Борис.
- Недавно, - коротко ответил шофер осевшим от напряжения голосом.
- С курсов Садыкова?
- С курсов товарища Садыкова, - не отрывая глаз от дороги, ответил "мужичок с ноготок" и улыбнулся. - А что? Боитесь угроблю вас на такой дороге?
- Что вы, и в мыслях не было такого! - горячо запротестовал Борис. - Машину вы прекрасно ведете. Давайте знакомится. Как ваше имя?
- Галя, - прохрипел шофер, привычным движением, в десятый раз за несколько минут, переводя рычаг.
- Виноват, как? - решил Борис, что он ослышался.
- Да господи боже мой - Галя! Поняли теперь? Галя Преснышева! - Губы ее опять дрогнули в улыбке. - Ну как? Остановить машину? На другую пересядете?
- Ядовитая вы девушка! - засмеялся Борис. - Вы из местных, казахстанских?
- Почти что так. Наш род казачий, с Горькой линии.
- Чувствуется, чувствуется казачья кровь! Как вы директора-то рубанули! По-казачьему, с плеча и с оттяжкой!
- И не думала я его рубать! Сказала, что полагается, - засмеялась Галя, не забывая прикрывать губой щербинку. По лицу ее заметно было, что она польщена словами корреспондента.
- Колхозница, конечно?
- Нет. Отец в торговой сети работает. И я собиралась в торговый техникум, а очутилась вот на целине.
- Романов с приключениями начитались? Галя вздернула плечо и посмотрела сердито:
- Вы, знаете что, вы мне разговорами не мешайте! Сами видите: дорога костоломка, мигнуть не успеешь - и под горой! На ней не езда, джигитовка нужна.
Борис промолчал. Дорога действительно становилась все труднее и труднее. Теперь приходилось, делая крутые зигзаги, объезжать вышедшие на дорогу, пока еще отдельные сосны. А выше, по склонам, встал в стройной тесноте могучий красный бор. И казалось, не машины поднимаются к лесу, а лес хитрит, незаметно, бочком, спускается на дорогу, посылая вперед отдельные сосны. И перехитрил-выскочил на дорогу и встал тесно, темно, величаво. Слышен стал его нелюдимый гул.
Машины остановились. Галя устало откинулась На сиденье:
- Лес, о котором, помните, завгар говорил. На такой лес крепкие руки нужны!
Борис вылез из кабинки, сделал несколько шагов, и сосновый, кондовый лес обступил его. Сосны пугали высотой и мощью. Но вспыхнули костры, застучали топоры, и лес, черный, таинственный, перестал пугать.
Топоры, казалось, стучали во всех концах леса, а может быть, обманывало эхо. Борис в нерешительности остановился, но невдалеке блеснул небольшой костерчик, и он свернул в ту сторону.
Здесь работали ленинградцы, все та же неразлучная троица. Зубков и Сычев, стоя под деревом на коленях, водили по его комлю поперечной пилой. Работа у них явно не ладилась. Дерево сопротивлялось, визжало от злости под пилой и словно вывертывалось, выбрасывая пилу из реза. Не лучше было дело и у Сашки-спеца, делавшего для пильщиков зарубку. Яростно закусив губу, он с силой бил по сосне топором. Но недавно оттаявшая древесина была упругой и крепкой, как литая резина. Топор отлетал, почти не оставляя следа. Издав дикий, исступленный крик, Сашка начал бешено лупить по сосне, закрыв глаза, - нанося удары куда попало.
- Плохо, дите, работаешь, - послышался звонкий веселый голос. - Сопишь от злости, как медведь, а толку? Ты не силушкой бери, а бери уловкой да сноровкой.
Сашка открыл глаза. Рядом стоял, зацепив топор лезвием за плечо, Ипат Крохалев и с веселым изумлением смотрел на работу парня.
- Иди ты знаешь куда? - швырнул Сашка топор. - Спешить надо, а он лекции читает. Ты это брось, папаша!
- Ты мне, чудовище, руками не маши, не маши! - засмеялся, не обидевшись, Ипат. - Дай руку. Ладонь покажи!
Сашка протянул ему руку. Подошли, заинтересовавшись, Зубков и Сычев.
- Это чего? - ткнул Ипат пальцем в Сашкину ладонь.
- Ну мозоли набил. Ну и что такого?
- А то такого, что через час тебя в обоз отправлять придется, в санбат. Покажи, как топор держишь.
- Ну, вот! - взялся Сашка за топор правой рукой снизу, левой наверху топорища.
- Лесоруб! - с великолепным презрением протянул Ипат. - Мамке хворост для кухни так руби. Вот так держи! - положил он наоборот руки на топорище.
- Это все, глубокоуважаемый папаша, теория. Чистейший академизм! - сделал Зубков ногой плавный полукруг. - А вы на деле нам покажите.
- А что же, дите, давай покажу, - снял Ипат топор с плеча, поплевал на ладони и не сильно ударил в то же место, по которому лупил безрезультатно ленинградец. Сразу брызнула сочная, желтоватая, как репа, щепа. Удары ложились один на один, метко, без промаха. Работал Ипат радостно и люто, иначе никак не скажешь про красоту его неуловимо быстрых, легких, будто ничего ему не стоящих движений.
- И-эх!.. И-эх!.. - с наслаждением вскрикивал он при каждом ударе, и вскоре на сосне был уже глубокий затес-зарубка. - Веселая работка! - опустил он топор. - И мужская, конечно, работа, соленая.
- Это-то класс! - восхищенно сказал Сашка. - Вы, папаша, спец высокого разряда! А в таком случае…
Он торопливо пошарил по карманам и протянул Крохалеву лист блокнота и карандаш.
- Очень прошу вас, дайте рекомендацию.
- Какую рекомендацию? - удивился Ипат и, схватившись за бока, захохотал. - Знаю, знаю, Витька сказывал! Бегунок тебе всучили? Давай, подпишу. Работаешь ты подходяще.
Поплевав на кончик карандаша, он подписал.
- Получай. Много собрал?
- Не так еще много, - вздохнул Сашка и поднял нетерпеливо топор. - Дай-ка я теперь попробую!
- Эта сделана, ты вон ту подрубай, с обратной стороны. В развал будем рубить, просекой, - указал Ипат на соседнюю сосну. А на Зубкова и Сычева прикрикнул: - К теще на блины пришли, дитяты? Подходи с пилой. Начинай!.. Не дергай, не дергай, плавно веди! Видел, как на скрипке играют? То же самое и тут… Стоп! Чтоб пилу не заклинило, клин вгони! Вот таким макарцем! - с трех точных ударов вогнал он клин в рез. - Действуйте дальше! Хорошо! А теперь - берегись! Берегись, говорю!
Свистнул воздух, как рассекаемый кнутом, и сосна грянула об землю, круша и ломая ветки. Тяжкий грохот ее падения долго кружил по лесу, не находя выхода.
- Такая красота, а валить надо! - жалеюще сказал Крохалев. - Мы теперь к следующей приступим, а вы не желаете ли тоже топором помахать, сучья на ней обрубить? - ласково и хитро посмотрел Ипат на Чупрова.
- А зачем на ней сучья рубить? - удивился Борис.
- Дак мы же ее с собой возьмем. Раскрыжуем на бревна и возьмем, - охотно объяснил Ипат. - В степи кнутовища негде вырезать, а тут бревна! Обязательно, я считаю, надо взять! И сучья, и вершинки, и окомелены, все с собой возьмем.
Никто не заметил, что к ним давно уже подошел Корчаков. Он стоял, широко расставив ноги, и прищурившись смотрел на Крохалева.
- Вишь, какой ты заботливый, - протянул директор руку Ипату.
Тот переложил топор в левую руку и сначала молодцевато козырнул, потом почтительно пожал руку директора.
- Сделаю-ка я тебя заведующим снабжением.
- А я не пойду, - с дружелюбным вызовом ответил Ипат.
- Как это не пойдешь? А почему? - угрожающе пошел на него Корчаков.
- Свое ремесло в руках имею, вот почему. Самое старинное ремесло. Праотец-то Ной кто был? То-то!
- Плотник, значит? И хороший плотник?
- Давайте карандаш топором очиню. Мы, плотники, все можем: избы рубить, телеги ладить, плоты вязать, гробы строить. Только часы чинить не можем, там с топором не развернешься.