- Отвоевались. Сейчас пойдем галстуки подвязывать и патефон гонять. Разрешите представиться, Сергей Зубков, - поклонился вежливо маленький, потом поднял промокший подол полушубка. - Видите? Есть парни, которые не хлебнули еще этого горюшка, а я до белья промок. Хотелось бы обсушиться. Законно? - деликатно улыбаясь, спросил он.
- Вполне законно, - похолодели глаза прораба. - Но вот что, земляки. Работа есть работа. А охота вам или неохота в мокрых штанах работать, потом скажете.
- Николай Владимирович, подойдите сюда! - негромко позвала Шура.
В голосе ее Борису послышалась тревога. Но прораб не слышал. Глядя прямо в глаза Зубкову, он сказал твердо, с недоброй силой:
- Иди, земляк. Живее!
- А вы ответственный пост занимаете? - спросил зло парень в лыжном костюме. - Вы будете у костра зад греть?
Неуспокоев внимательно посмотрел на парня, на его чистенький, сухой лыжный костюм и сказал припоминающе:
- Постой, постой! А ведь я тебя знаю, биллиардист. Знаю.
- Возможно, - равнодушно, глядя в костер, ответил "биллиардист". - Возможно, и встречались в Ленинграде. А что из этого вытекает?
- В Ленинграде мы с тобой не встречались, а я тебя все же хорошо знаю. Это ты будешь через пару дней кричать на целине: "Почему в палатках собачий холод, почему ватные одеяла не выдают, почему в столовке каждый день рис, а в лавке "Беломора" нет?" А потом ты навостришь от нас лыжи с парой казенных одеял. Узнал я тебя, биллиардист?
Ребята засмеялись, засмеялся и Борис: уж очень смешно было глупо-ошеломленное лицо "биллиардиста". А Неуспокоев продолжал:
- И напрасно ты думаешь, что я буду у костра зад греть. Нет, мы вместе пойдем. - Прораб снял пальто. - Идем, ребята!
- Что ж, я считаю предложение вполне подходящее, - засмеялся Зубков и, обойдя костер, встал рядом с прорабом.
"Биллиардист" стоял один, упорно глядя в огонь костра.
- Ну? Марш! - повеселев от злости, крикнул Неуспокоев, не спуская с него взгляда.
- Много вас приказывать, - пробормотал "биллиардист", пряча от прораба озлившееся лицо. И не вытерпев, искоса, трусливо поглядел на него. - Чего уставился? Сказал - не пойду!
- Пойде-ешь, мой миленький! - с недоброй лаской протянул Неуспокоев. - А не пойдешь - пинками в зад в степь прогоню! Дам кило хлеба и коробок спичек. Сиди на кочке, как потерпевший крушение, жди машину, что подберет тебя.
Лицо его было жестко, неуступчиво, верилось, что он готов сию же минуту выгнать "биллиардиста" пинками в черную степь, попробуй тот отказаться работать. Парень поглядел на ребят, стоявших около Мефодина. В их глазах не было ни сочувствия, ни одобрения. Тогда, выставив плечо, будто пробиваясь через враждебную толпу, он отошел от костра и побежал. Из темноты донесся его крик:
- А пошли вы!.. Называется - позвали целину поднимать! Маяковского на вас нет!..
Неуспокоев засмеялся и тоже крикнул:
- Ладно, встретимся! У тебя костюм приметный!
- Николай Владимирович, я вас второй раз зову! Идите скорее! - нетерпеливо крикнула Шура.
- Сию минуточку, Александра Карповна, - обернулся в ее сторону Неуспокоев и приказал - Мефодин, ведите ребят. Я следом за вами.
- Они и без меня дорогу знают. А ну, без последнего! - крикнул Василий и побежал к трясине.
Со смехом, озорными криками ребята бросились за ним.
- Сычев, вернитесь! Вам нельзя! Сычев! - закричала отчаянно Шура, но ребята пропали уже в темноте и темнота не ответила ей.
Неуспокоев и Борис подошли к Квашниной.
- Слушаю вас, Александра Карповна. Только, умоляю, поскорее, - оглянулся нетерпеливо прораб на топь.
- Верните людей - резко сказала и шагнула к нему Шура. В свете окон автобуса стало видно ее лицо, решительное и гневное.
- Что? - удивился Неуспокоев, но тотчас улыбнулся снисходительно. - Только за этим вы меня и позвали?
- Дура я, что не вмешалась раньше! Боялась - пострадает ваш великолепный авторитет. Немедленно верните людей! - приподнималась Шура при каждом слове на цыпочки.
Чупров чувствовал, что она сейчас как туго натянутая струна.
- Требую, как врач! Вы послали в болото мокрых людей, послали во второй раз. У Сычева карбункул…
- Вижу, что я неправ. Ошибся, - виновато ответил Неуспокоев. - Но мы должны сегодня же пробиться на Жангабыл. Для нас сейчас время дороже всего!
- А люди для нас дешевле всего?! - крикнула Шура.
- Люди? - рассеянно переспросил Неуспокоев и начал смеяться беззвучно. Лишь прыгающие брови выдавали его смех. - Составляющие человека белки, жиры, углеводы, соли, железо и тэдэ, и тэпэ, если все это купить в бакалейной лавочке, стоило бы ровным счетом сорок копеек. Четыре гривенника!
- Ручаетесь за точность вашей справки? - Басок Бориса стал колючим.
- Ручаюсь! - усмехнулся прораб коротко и резко. - Да бросьте вы, Борис Иванович, серьезничать на каждом шагу. В любых жизненных случаях сохраняйте чуть-чуть ироническую интонацию. Так веселее жить. Извините, Александра Карповна, дело ждет, - поклонился он Квашниной и отошел.
- Николай Владимирович! - закричала испуганно Шура.
- Шура… милая… не могу! - остановился прораб. - Не умею отменять свой приказ. Убейте, не могу!
Он повернулся и побежал.
- Николай Владимирович! - В голосе девушки были слезы.
Но топот убегавшего Неуспокоева смолк.
- Ах, так! - Она усмехнулась враждебно и зло. - Где сейчас директор, Борис Иванович?
- Право, не знаю. Он уехал искать броды, но, может быть, и вернулся. А зачем вам директор?
Девушка не ответила и пошла в сторону дороги, где стояла колонна.
- Я вас провожу. Можно? - двинулся было за нею Борис.
- Не надо! - раздраженно ответил голос невидимой Шуры. - Не нужны мне ничьи проводы!
Борис прислушивался к ее быстрым, нервным шагам, пока шум их не смолк. Потом вздохнул и зашагал торопливо к топи, к тому месту, где вытаскивали грушинскую машину.
Глава 12
Наперекор всему - весна!
Грушинскую машину "вываживали". Если читать об этом в сухой, теплой комнате, то, как бы ярко ни было описание, вы, читатель, все же не поймете, не почувствуете полностью, какая это дьяволова работенка! Для этого надо вам самому принять в ней участие. И если посмотреть при этом на вас со стороны, то это похоже будет на купанье человека, не умеющего плавать: то присядет, то встанет, а то и лечь попытается. Но купаться вам придется не в прохладной летней водичке, а в весенней жидкой ледяной грязи. И вот, когда бревна, шпалы, чурбаки, скользкие от грязи, как мокрое мыло, начнут вырываться из ваших негнущихся от холода пальцев и бить по рукам, когда спину и плечи ваши как кипятком обварит горячий пот, а хлюпающая в сапогах ледяная жижа сведет ноги судорогой, когда покажется, что кто-то стягивает с вас ватные штаны, от воды и грязи ставшие пудовыми, - тогда, пожалуй, вы поймете, что такое "вываживание" застрявшей в грязи автомашины. Впрочем, нет! Еще не поймете, так как самое страшное впереди. Вот вывешенная на вагах машина заколыхалась в воздухе, и теперь лезьте одеревеневшими руками по локоть, а может быть и по плечо, под колесо, в залитую студеной жижей яму и закладывайте ее, проклятую, пластами дерна, камнями, хворостом, досками, чурбаками. И все время будьте начеку. Машина может сорваться с ваги и придавить ваши руки. А происходит все это чаще всего не днем, под солнцем, а ненастной, продутой всеми ветрами ночью, когда, кажется, весь мир состоит из черной степи, такого же черного неба и одичалого, тоже как будто бы черного ветра. А переставший было дождь исподтишка подкрался и снова заморосил, вымачивая на вас последнюю сухую нитку.
В зыбком, тревожном свете фар Борису хорошо видны были люди, их измученные, перемазанные грязью, посиневшие от холода лица. Вот кто-то сидевший на корточках резко поднялся, ударившись головой о крыло машины, и по черному берету, упавшему в грязь, Борис узнал Неуспокоева, а вот в полосу света попало озорное лицо Васи Мефодина. Он смеялся, и зубы его блестели на перемазанном лице. И снова, откуда-то очень издалека, прилетел крик: "Смотри, Мефодин!" Шофер молча погрозил берегу кулаком.
Борис вдруг заторопился. Положил на высокую кочку портфель, "ФЭД", подумал и снял для чего-то галстук, сунув его в карман пальто. Потом засучил до колен брюки и кальсоны и решительно шагнул в топь. Галоши и ботинки тотчас налились холодной жижей. Колючий холод стрельнул через все тело в мозг. Начал колотить озноб. "Так ничего не получится, - невесело подумал он. - Через пяток минут ноги сведет судорога и я шлепнусь в грязь. Нужны сапоги". Он вылез из грязи, спустил засученные кальсоны и брюки и поспешно зашагал от берега.
Чтобы найти в темноте машину с крупной надписью на бортах "Хозчасть", пришлось идти по дороге. На ноги налипла пудовая грязь. То и дело останавливаясь, Борис прямо ребром ладони снимал с подметок тяжелые лепехи. Но через пару шагов на ногах снова повисали чугунные гири, вызывая злобу и бессильное отчаяние. Он так устал, что потух в его душе недавний порыв, он десятки раз готов был плюнуть на все, сесть на подножку какой-нибудь машины и сидеть полчаса, час, чтобы перестало колотиться сердце, освободилось дыхание и прошла ломающая кости боль в ступнях и под коленями. И он остановился, но не от усталости, а от внезапной мысли: "Сколько же таких километров придется отшагать на целине ее работникам?" И тогда опять побрел, задыхаясь и обливаясь потом.
На подножке машины с надписью "Хозчасть" сидел человек, завернутый в новенький, оранжевый и огромный, по самую землю, тулуп. Борис подошел и постучал в тулуп, как в дверь:
- Можно?
- Кого надо? - донеслось из недр тулупа.
- Завхоза.