- Тьфу на тебя, чертова болотина! - выругался Непомнящих. - Если бы не она, в Жангабыле ночевали бы!
- На каждом шагу он всаживает машины в болото, - послышался из темноты голос Неуспокоева.
Борис вгляделся, но увидел только сверканье его великолепных зубов, не то в улыбке, не то в злом оскале.
- А на этот раз влипли, кажется, безнадежно! Черт, придется поворачивать и отступать! Ох, если бы он от меня зависел!
Водители поняли, что разговор пошел о Садыкове, но никто не поддержал прораба, не поддакнул ему.
Слышно было, как прораб отошел, ступая тяжело и крепко, будто топая на кого-то от злости.
- Правду он говорит. Тут нет нам хода. Нет, - уныло сказал рябой шофер. - Поворачивать обратно придется.
- Назад оглядываться начинаешь? - хохотнул зло Непомнящих. - Не ной, рябой черт!
- А я читал, - послышался вдруг голос Яшеньки, - как во время войны, на фронте, очень даже часто бывало до невозможности трудно. Одно оставалось - обратно. Проще говоря, бежать назад. А бойцы писали заявления в партию или просто так: "Если убьют, считайте коммунистом". И шли. Вперед, конечно. Возьмите книжку про войну, почитайте.
Он замолчал, ожидая ответа, но все молчали. Стоявший рядом с Борисом незнакомый водитель решительно высморкался.
- Чего мы, как американские наблюдатели, стоим и любуемся? Я лично пошел.
Под ногами его зачавкала грязь, вскоре он вышел на свет фар и зашагал к завязшей грушинской машине. За ним двинулся Костя Непомнящих, а потом тронулись разом и все остальные. Борис тоже пошел с ними, но в свете фар увидел завгара и свернул к нему.
Садыков, с осунувшимся, сердитым лицом, разглядывал бившуюся на ветру, измоченную карту и горячо доказывал что-то стоявшему рядом Бармашу. Лицо Федора, в свете фар белое, как обсыпанное мукой, страдальчески морщилось. Увидев Бориса, завгар закричал:
- Вот ладно пришел, пресса! Хочу еще одну переправу пробовать. А Бармаш боится. Помогай уговаривать!
- Лучше бы директора подождать, - умоляюще сказал Бармаш. - Он поехал брод искать.
- Обязательно вам директор нужен! Что? Зачем тебе директор? - ревниво кричал Садыков. - Ты, малый, на карту смотри! Топография не соврет! Реки нет, солончака нет, болота нет! Чистая степь! А это лужа! - кивнул он на топь. - Пора плюнуть! Полупанов, ты боишься лужу? Что? Ты на фронте, в автобате, боялся лужу?
Оказывается, они стояли перед фарами полупановской машины с крохалевским добром. Вся семья, кроме Виктора, была в кузове. Был там и Помидорчик.
- Одну машину утопили и вторую хотите? Валяйте, - негромко сказал Бармаш и отошел, сразу пропав в темноте.
Садыков сдвинул фуражку козырьком на ухо, пошевелил бровями, но промолчал.
- Понятная вещь, - примирительно сказал Полупанов. - Ему же не интересно, если из его взвода машина застрянет. Но я считаю, что не застрянем. На фронте мы и не такие болота форсировали.
- Вот ладно сказал. Тогда делай! - поправил фуражку Садыков. - Камень видишь? Теперь сто метров влево гляди. Видишь? Там берег крепкий, своими ногами проверил.
- Я здесь десяток таких берегов своими ногами проверил, - сказал где-то в темноте Бармаш. - Ладно, поезжайте. На вашу голову.
- Слушай, Бармаш! - обернувшись, закричал в темноту Садыков. - Последний ход, последняя надежда! Что?.. Здесь не пройдем… ну, тогда не знаю.
Ответа он не услышал. Люди на берегу закричали:
- Смотри, смотри!.. Вот это вездеход!.. Освещенный десятком фар, так, что видны были даже клоки необлинявшей шерсти на ляжках и лепехи грязи на животе, к топи спускался верблюд с двумя седоками казахами, стариком и мальчуганом, на горбатой спине. Презрительно сложив длинные, отвислые губы, верблюд медленно зашлепал по грязи. Люди на берегу молча, с веселым любопытством и ожиданием смотрели на его спокойную переправу. Голенастые ноги верблюда глубоко уходили в топь, а он все так же не спеша, мерно покачивая шеей, выдирал их с чмоканьем и снова ставил в густую грязь. И когда он входил уже в кусты тальника противоположного берега, мальчуган, сидевший на его горбу, молча показал стоявшим на берегу шоферам конец веревки. Шоферы весело, громыхающе захохотали, снова взметнулись, запищали успокоившиеся было чайки, а Садыков закричал ликующе:
- Аппий, что я говорил? И верблюд эту переправу выбрал! Бармаш топографии не верил. Теперь проверено! Полупанов, делай! И чтоб не звякало, не брякало!
Полупанов включил мотор.
- Нам слезать? - закричал вдруг из кузова Помидорчик. - Не слезу! Я по грязи пешком не пойду!
- Сиди для балласта, - высунулся с улыбкой из кабины Полупанов. - Сцепление лучше будет.
- А не застрянешь? - жалко улыбнулся Помидорчик.
- С первого захода проскочу! - уверенно ответил Павел.
- Проскочит! - закричал Садыков. - Будь я проклят, если не проскочит! Будь я проклят!
Его крик заглушил взвывший мотор. Полупанов газовал, бросаясь в топь с разбега. Вдогонку ему закричали:
- Земляк, не осрами родного города!
- Каменноостровская автобаза, не подкачай!
- Не поддавайся верблюду, Паша!
Развевая у буфера усы воды и грязи, Полупанов влетел в трясину, прополз десяток метров и встал. Колеса буксовали с мокрым, чавкающим звуком. Сцепляемость потеряна! Машина толчками попятилась, снова бросилась вперед, гоня перед собой вал грязи, и снова встала. Под разными углами бросал Полупанов машину то передним, то задним ходом, но движения ее становились с каждым разом короче и медленнее. Она походила на человека, бьющегося из последних сил в болоте.
- Землячок, милый, жми-и-и! - с надрывом закричали на берегу, а кто-то засвистел оглушительно, подняв из тростников всполошившихся чаек.
Когда свист смолк, стало слышно, что мотор полу-пановской машины молчит.
- Всё! - сказал сердито Непомнящих. - Свечи забросало. Пока суд да дело, а машину так засосет, трактором дай бог вырвать!
- Жаман дело, - снял Садыков фуражку и ладонью вытер лоб. - Жаман… - прошептал он.
На застрявшей машине наотмашь распахнулась дверь кабины. На подножку вышел Полупанов.
- Что, Паша, это не Фонтанку по Аничкову мосту перемахнуть?.. А как насчет одной заправочки до Жангабыла? - безжалостно закричали с берега. Не любили и не прощали водители похвальбу.
Полупанов помрачнел, но не ответил, посмотрел на клокотавший паром, как самовар, радиатор и повернулся к пассажирам.
- Желтым билетам станция! - криво улыбнулся он. - Слезайте, приехали.
- Скажи сначала, с какого ты захода проскочить собирался? - не двигаясь, спокойно спросил старший Крохалев.
- Лучше бы вы помолчали, дядя Ипат! - умоляюще воскликнул Полупанов. - И без вас, знаете…
- А на фронте чего это ты форсировал? Не расслышал я, - по-прежнему спокойно спросил Ипат, но глаза его заиграли.
- Эх, сказал бы я вам! - вспылил Полупанов. - Не нравится моя езда, на самолете летайте! Или боитесь, бороду на пропеллер намотает?
- Боже мий! - вздохнул невидимый Шполянский. - Усе пэрэгрызлись, як ти кобели на цепу! От яку жизнь зробылы.
Полупанов спрыгнул с подножки и, не глядя под ноги, забултыхал по грязи к берегу. А из кузова на подножку слез осторожно Помидорчик, шагнул к радиатору, посмотрел и ударил в капот ногой, визгливо вскрикнув:
- Зараза!.. Как в такую грязь слезать?.. Из-за тебя, зараза!
Полупанов обернулся и бросился обратно к машине:
- Не смей!.. Не смей машину бить! Голову оторву, паршивец!
Помидорчик, испуганно оглядываясь на него, полез в кузов. Павел вышел на берег и остановился. Дорогу ему загородил Мефодин. Василий стоял боком, будто собирался бить наотмашь, и молча смотрел на Павла. Ленинградец непослушными пальцами расстегнул полушубок, вытащил права и отчаянным жестом протянул книжку Василию:
- Бери!
- Дурила! - сердито сказал Мефодин. - Шуток не понимаешь?
- Зъел ленинградец гарбуза? - спросил скользкий голос, и рядом с Мефодиным заблестела засаленная телогрейка Шполянского. - Я вже бачу, шо с него шофер, як з жабы сало, По асфальтику кататься. Комэдия!
- А ты поучи его, поучи! Поди, он меньше тебя знает! - крикнул с палящей злобой Мефодин. - А надсмехаться… Уйди, Шполянский, ради Христа, а то хрясну по морде!
Шполянский не двинулся и тягуче, назидательно сказал:
- Нэ зажимай крытику, как сказать. К чему газэты прызывають?
Бориса кто-то толкнул в спину, крикнув грубо:
- Посторонись! Стоят на дороге, зрители! Бармаш и рябой водитель катили к берегу, к полупановской машине, барабан троса. За ними шел Воронков, прямой, строгий и злой, как штык. Он вел десятка два ребят, как недавно еще водил свой взвод, и, может быть, слышал торжественный, крылатый строевой марш. Стоявший рядом Садыков хотел им крикнуть что-то, но лишь пожевал губами и, понурившись, забыв надеть фуражку, пошел вдоль берега к грушинской машине. Намокшие, пропитавшиеся грязью полы шинели хлопали его по ногам.
Чупров пошел за ним. Молчал мотор и грушинской машины. От нее уходили к берегу люди, и не просто уходили, а отступали, повесив головы и устало, равнодушно выдирая ноги из грязи. Последним шел Трушин, то и дело останавливаясь, оборачиваясь на свою попавшую в беду машину. Потом махнул отчаянно рукой и зашагал к большому костру. Борис тоже свернул к его буйному пламени, сулившему в темной, холодной ночи ласковое тепло и яркий, радостный свет.