- А как ты, Илюша, на это смотришь? - призывно улыбнулась Марфа.
- Поздно. Какие там прогулки, - чс обидным спокойствием ответил Илья и покосился на Тоню.
Улыбка Марфы поблекла.
Над степью встала низкая багровая луна, и все: земля, колонна, стоявшая на дороге, далекие сопки и, казалось, даже воздух - стало розовым. Людей у костра обступила степь, необыкновенная ее тишина. И, слушая ее, люди долго молчали.
- А вот у папуасов южных морей есть интересный обычай, - сказал вдруг Воронков. - Когда папуас садится кушать, он до трех раз кричит об этом. Кто ни услышит, приходи и садись к его котлу. Очень даже свободно!
- Смотри пожалуйста, какой хороший народ! - с радостным удивлением обвел всех взглядом Ипат. И вдруг заозорничал, подталкивая жену под локоть. - А ну-ка, Дуня, встань, встань! И гукни на громкой волне: Млат Михайлович Крохалев ужимает, мол, и у кого аппетит есть - подходи! Давай, давай, Дуня!
- Старенек ты для шуточек, Ипат, поудержался бы. И не до шуток сейчас. Впору выть, - жалобно шмыгнула носом Крохалева.
- Ты чего, чудовища, нюни распускаешь? - начал сердиться муж. - Все дитенков своих жалеешь? А чего жалеть? На целину едут, всего и делов. Они на ней, может, счастье найдут. Не пустыня - обыкновенная земля.
- Верно, папаня, - солидно поддержал отца Виктор. - Обыкновенная земля, только в тысячу раз труднее. Болты срываются, пружины натяжения рвутся, прицепные серьги летят!
- Суетишься небось, крутые повороты делаешь, рывки, - вот и летят.
- Ну, папаня, ваша критика не к месту, - обиделся Виктор. - Все-таки учились чему-нибудь. Сопротивление почвы называется. - В глазах его плясали огоньки костра. - Если бы не направили меня из школы на целину, кажись, пешком пошел бы ее искать. До чего же интересно взнуздать ее, брыкливую! Ничего, вздерем, поубавим и пласт на дно борозды перевернем.
- Красиво как говорит, - засияли голубые глаза Лиды.
А Тоня нервно дернула плечом:
- Вот вам, пожалуйста! Витька целину взнуздать хочет, Илюша бураны ищет, а я чего здесь ищу, а вы чего ищете, родители дорогие?
- Непотерянное - ищем, вот чего! - всхлипнула мать и часто заморгала глазами.
- А кто вас тащил сюда? - рассердился наконец Ипат и обратился к Марфе: -Дело, видите ли, так получилось. Витюшку направили из школы на целину, а я подумал-подумал, да и решил: неужели я хуже сына?
- А все-таки как вы это спланировали? - полюбопытствовала Башмакова. - Вам ведь и в колхозе небось жилось не худо?
Ипат взял бороду в горсть, и глаза его заиграли весело:
- Густых кровей во мне много, видите ли, Марфа Матвеевна. Всегда я жадный был, что до баб, что до новых мест, что до настоящего дела. А тут обширность! - широко повел он рукой.
- Будет тебе дурачка-то валять! И так на него похож, - обиделась жена на слова о "бабах". - Постыдился бы детей, такие слова говорить!
- Во-во, видишь? - захохотал Ипат, указывая на жену. - Побоялась меня одного пустить и потащилась за мной. А тебя никто и не звал, - посмотрел он на дочь. - Оставалась бы в колхозе.
- И дура, что не осталась! - запальчиво ответила Антонина. - Жила как человек. Работа чистая, спокойная. Самые модные дамские прически освоила: и "Лошадиный хвост" и "Юность мира". Кругом культура. На пианине хотела учиться. Бальзака начала читать.
- Разумница ты моя! - умилилась мать.
- Вы себе как хотите с вашей целиной, а я сама по себе! Сама себе буду жизнь строить! Я свою жизнь как на ладоньке видела и ломать ее не буду, не позволю! - Она протягивала руки ладонями вверх, а белые тонкие с ярким маникюром пальцы ее, сжимаясь, когтили кого-то.
Виктор, шевеливший костер палкой, не заметил, как она загорелась и огонек добрался до руки. Он бросил палку и зашипел, не то от ожога, не то от возмущения:
- Ч-черт!.. Это что ж за чин такой - "сама по себе?" На ладошке, вишь, ее жизнь умещалась! Не велика, видать, жизненка у тебя была.
- Витька, бесстыжие твои глаза, перестань! - закричала мать. - Вечно он Тоне нервы треплет, озорник!
- Витька-то ваш правду говорит, мамаша, - строго свела брови Марфа. - Велика ли твоя жизнь, девушка, коли ты ее на ладони уместила? Этак и упустить жизнь недолго.
- А я считаю, у тебя, Виктор, явный перехлест наблюдается, а это политически неверно, - солидно вмешался в спор Воронков. - Давайте поговорим по душам, Тонечка. Заверяю вас, что вы будете в совхозе и Бальзака читать, и, в общей сложности, по своей специальности работать. Перманент, маникюр и все прочее в таком разрезе. Но на первых порах придется поработать и на других участках нашего целинного фронта.
- Уши вы прожужжали своим целинным фронтом! - отмахнулась Тоня и начала нервно заправлять под платок высокий зачес.
- Называется, по душам поговорили, - фыркнул Виктор.
Мать, не сходя с места, шлепнула его полотенцем. Он опрокинулся, дурачась, на спину и захохотал. Лида вторила ему тоненьким, звонким смехом.
А Ипат, заметно было, не слышал семейной перепалки. Заложив ладони под мышки, он пристально смотрел в костер. Там со звоном рассыпалась на угольки головешка, и тогда он, подняв голову, поискал глазами Воронкова.
- Слышь, товарищ Воронков, человек ты политически развитой. Скажи ты мне, как по-твоему, можно добиться, ну само собой, при науке и технике, чтобы хлеба и вообще продуктов было сколько хочешь? Все равно как воздуху? Всем едокам вдоволь и еще останется? Как по-твоему?
- По-моему… - начал было Илья и смущенно смолк.
Но на него все смотрели пристально, ожидающе, даже мать и Тоня.
- По-моему, - опять начал он и решительно, гордо вскинул голову, а высокий тенорок его зазвенел, - это от нас зависит! Я считаю, что это только от нас зависит!
- Вот! Слышите? - улыбнулся Илат широко и облегченно. - А ведь это что? Ведь это называется коммунизм!
- Изобилие - это материальный базис, формула перехода, - раздельно сказал Воронков тоном учителя, поправляющего ученика.
- Пускай формула! - радостно согласился Ипат и с наивной торжественностью поднял руку. - И тогда мы, как твой папуас, встанем и крикнем до трех раз на всю планету: "Кто голодный на земле, иди к нам кушать!" О всей планете думать надо, а то как же иначе?
- Господи, о планете думать будем! Как маленькие дети, ей-богу! - зло, по-кошачьи фыркнула Тоня.
Ей никто не ответил. Все смотрели в огонь и улыбались. Шептал сонно догорающий костер, сопел и чавкал заснувший Помидорчик, и вдруг где-то рядом звонко закричал петух.
- Тьфу, чтоб тебя разорвало! - вздрогнул Ипат. - Напугал, окаянный!
- С собой везете? - кивнул Воронков на машину, где пел петух. - Птицеферма местного значения?
- Все с собой привезли: и праздничное, и будничное, и мелкое, и глубокое. А может, все бросить здесь придется, - жалобно запрыгали морщинки на лице матери, и по щекам ее покатились слезы.
Антонина взглянула испуганно на плачущую мать и, вскочив со стула, закричала плачущим, визгливым голосом:
- Всю жизнь изломали в щепки! И куда мы едем, куда уезжаем? Не поймешь, на какой точке географии находишься! Завезли, спасибо вам, дорогие родители!..
Платок свалился с ее головы, растрепался высокий модный зачес.
Помидорчик вскочил с чемодана и обвел всех ошалелым, испуганным взглядом. Ипат крякнул и уставился в землю. На скулах Виктора туго двигался мускул.
Воронков посмотрел пристально на кричавшую девушку и накрыл своей большой ладонью ее крепко, зло стиснутый кулачок.
- Напрасно вы, Тоня, так ставите вопрос. Пройдут ваши молодые годы, и чем большим вспомните вы молодость? Главное-то и не сделаете. Короче говоря, давайте пройдемся. Мне вам много чего нужно сказать, - опасливо обнял он девушку за плечи.
Антонина рывком освободилась от руки Ильи и как была, простоволосая, пошла от костра в степь. Илья догнал ее и пошел рядом. Низкая луна обливала их красным светом.
- Этот сагитирует! - с тихим смешком сказал Виктор.
- Хлебный баланс разъяснит! - в тон ему подхватил отец.
Они пересмеивались, перешучивались, оба головастые, плечистые, оба с бочковатой грудью и веселыми глазами.
Марфа проводила долгим взглядом уходившую в степь пару и поднялась со вздохом:
- Пойдем и мы, Лидуша. Спать пойдем. Ну ее, эту ночь! Обманывает только… Спасибо за тепло, за беседу, - поклонилась она.
Уходили они молча, без песни. До костра долетел громкий, тоскующий голос Марфы:
- Что это со мной? И все будто кого-то нет, и все будто жду кого-то…
- И сюда любовь свою притащили, - презрительно скривил губы Виктор. - Смешно, ей-богу!
- Смотри, пробросаешься! - хитро прищурился отец. - Седина в бороду грянет, и пошел бы с какой-нибудь ласковой в степь песни петь, ан поздно.
- Больно надо! - заносчиво ответил Виктор.
- Погоди-ка, - остановил его отец. - Бежит сюда кто-то. Двое! Наш Пашка бежит, и Бармаш с ним. Чего это они?
- Где Воронков? Он же здесь был, - спросил запыхавшись подбежавший Полупанов.
- Только что ушел. Крикнуть можно. А что случилось?
Полупанов, не ответив, сложил руки рупором и крикнул:
- Воронков!.. Сюда!.. Живо!..
Через минуту послышался топот бегущего человека, и у костра появился Воронков.
- Илья, дело дрянь! - крикнул ленинградец. - На Цыганском дворе шоферы перепились!
- Не перепились, а трое выпили подходяще, - тихо поправил его Бармаш.
- Ладно. Пошли к начальству. Доло́жите, как очевидцы. Мы этот срыв дисциплины в момент ликвидируем! - погрозил Воронков кулаком в сторону постоялого двора.