- А вот слушай. Иди-ка ты, Василий Мартьяныч, сам к старосте. Тебе ведь ото всех на деревне почет. И Гаврила Терентьич уважение к тебе имеет. Вот ты и потолкуй с ним насчет бабьего наговора. Для прилику сначала заведи какой-нибудь другой разговор. А подведи все к мору на деревне, к бабьему заговору. - Никита быстро, по-молодому, поднялся на ноги и громко произнес: - Ну, да мне тебя не учить, Василии Мартьяныч. Свой вон какой котел на плечах носишь. Ступай сейчас же к Гавриле Терентьичу. А то как бы не собрался он да не уехал в город.
- Заделья нет мне идти-то к нему, - неуверенно сказал кузнец.
- А ты найди, - настаивал Никита. - Подумай!..
Кутаясь в свою рваную шубенку, Никита сказал:
- Прощенья просим, Василий Мартьяныч… До свиданьица! Иди-ка, паря. Иди! Надо бабам и особливо детишкам помочь.
- А грех-то какой мы с тобой берем на душу, Никита, а? - молвил кузнец, посмеиваясь.
- Ладно, - махнул рукой бродяга и ворчливо добавил: - Ужо, когда преставимся… все расскажем! Там, на небе-то, поди, разберутся - что к чему…
- Значит, Никита, - продолжал посмеиваться кузнец, - блины познаются по вкусу, а грехи - по искусу! Так, что ли?
- Конечно, так, - ответил бродяга, направляясь к двери. - Бог-то, поди, тоже не без головы… разберется! Ну, прощай!
Никита ушел.
Глава 16
Когда кузнец вошел в просторную кухню старосты, завешанную сбруей, его обдало теплыми и густыми запахами кислого молока, жирных щей и сбруи. Кузнец неторопливо снял сначала свои рукавицы, потом меховую шапку татарского покроя, затем не спеша повернулся налево, к медным образам, висевшим в углу, под потолком, трижды перекрестился и поклонился образам. Только после этого он повернулся к старосте, который сидел на лавке около большого кухонного стола и чинил хомут. Поклонившись, приветствовал его:
- Бог на помощь, Гаврила Терентьич!
- Милости просим, Василий Мартьяныч, - столь же степенно ответил староста, откладывая в сторону хомут. - Легок ты на помине! Проходи. Садись.
Кузнец отряхнул с валенок остатки снега и обтер их о половичок. Прошел к лавке.
- Говоришь, вспоминал меня, Гаврила Терентьич? - сказал он, усаживаясь рядом со старостой. - Может, работенка есть какая? Кошевку либо чего-нибудь другое не надо ли починить?
- Нет, Василий Мартьяныч, - ответил староста, - кузнечной работы пока у меня не предвидится. С бабой своей вспоминали тебя.
- А по какому случаю вспоминали, Гаврила Терентьич? - спросил кузнец, кладя рядом с собой рукавицы и шапку и настораживаясь.
Староста крякнул, как будто поперхнулся, а затем прокашлялся и только после того с запинкой заговорил:
- Вспоминали мы тебя, Василий Мартьяныч, вот по каким делам… Видишь, Василий Мартьяныч, сколько горя теперь на деревне? Мрет народ! Вот и на меня господь-батюшка прогневался. - Староста тяжело вздохнул: - Сына решился я… царство ему небесное…
И он истово перекрестился.
Кузнец тоже вздохнул.
- Что поделаешь, Гаврила Терентьич. На то воля божья!
- Конечно, божья… Как говорится, без бога не до порога. Ну все ж таки…
- А что ты, Гаврила Терентьич, поделаешь? Его воля… господа… Без его воли, говорят, волос не падает с головы.
- Да уж это точно, - согласился староста. - Конечно… Может, все это и верно… А люди толкуют всяко. Одни говорят - поветрие это… мор… А другие, дескать, бабы наши деревенские причинны к этому делу… Слово такое знают они - заклятье. Вот и разберись! Люди умирают, Василий Мартьяныч! А я ведь староста… Могут с меня спросить… в случае чего…
- Кто с тебя спросит? - задумчиво проговорил кузнец. - Ты не бог, Гаврила Терентьич, за всеми не углядишь… Особливо, ежели бабы знают такое слово…
Староста сразу насторожился. Спросил кузнеца:
- А ты, Василий Мартьяныч, тоже слыхал, насчет бабьего-то наговора?
- Слыхал. Не скрою, Гаврила Терентьич, слыхал, - ответил кузнец.
- А как думаешь, Василий Мартьяныч, правда это?
- Все может быть… Слыхал я про такие дела и раньше. Еще от родителей своих слыхал. А теперь вот и у нас в деревне случилось…
Староста побледнел. С трудом выговорил:
- Что же делать, Василий Мартьяныч? Присоветуй! Сам я хотел идти к тебе.
- А я что могу присоветовать? Ты староста… ты и мозгуй.
Помолчав, кузнец добавил:
- Со стариками посоветуйся.
Староста махнул рукой:
- Что они, старики-то, присоветуют! Старики толкуют, что надо ехать за попом. А я надумал было в город ехать… по начальству.
Кузнец заговорил твердо, решительно:
- Я так считаю, Гаврила Терентьич: поп тут не поможет, а городское начальство засудит баб… даже с удовольствием. А ты подумай-ка, сколько на твои плечи хлопот да забот свалится, а? Ведь все сироты на твои плечи падут! Подумай, Гаврила Терентьич…
- Ну, а что делать-то, Василий Мартьяныч? - почти взмолился староста. - Нельзя же оставить такое дело без последствиев! Сам ты посуди!
- Смотри, Гаврила Терентьич, - сказал кузнец, беря с лавки шапку и рукавицы. - Дело твое… Ты - староста… тебе виднее.
- Ума не приложу, - вздохнул староста.
Помолчали.
Кузнец поднялся с лавки, не спеша надел шапку и рукавицы. Староста тоже поднялся на ноги. Попридержал кузнеца за рукав:
- Постой.
Напряженно подумав, он спросил кузнеца:
- Ну, а вот к примеру… ежели бы ты, Василий Мартьяныч, был на моем месте… Что бы ты сделал в таком разе?
Кузнец, не задумываясь, ответил:
- Да уж как-нибудь разобрался бы… сам… ежели я староста. Стариков собрал бы… Небось, как-нибудь миром-то решили бы… сами… Прощения просим, Гаврила Терентьич! - вдруг сказал он и вышел.
Глава 17
Длинными зимними вечерами, когда крепко засыпала свекровь, Петровна поднималась с кровати, падала на колени перед образами и тихо шептала:
- Владычица, матушка!.. Прости!.. Помилуй!.. Заступница!.. Когда же кончится мука моя?!
Чувствовала непереносимую боль в груди, чувствовала, что обливается сердце кровью, но покорно стояла перед образами. Ждала. И снова шептала:
- Матушка, пресвятая богородица… Скорбящая божья матерь!.. Неопалимая купина! Когда же… когда кончится моя мука?
Но не было ответа. Не приходило успокоение.
Поднималась Петровна с полу. Снова валилась на кровать. Прислушивалась к шуршанию тараканов, к тихому храпу свекрови. Тосковала и томилась. Иногда вздрагивала - резкое биение под сердцем чувствовала. Горела всем телом. Радовалась в душе: "Рожу… Выращу… Только бы в него… в Степу…"
Перед глазами мелькали белые Степановы кудри - в кольцо, его голубые глаза, мелкие и белые зубы. Мысли летели к волости.
Иногда по неделе мучилась, места не находила. Камень на сердце давил. Кровоточащая боль в груди изводила вконец. И снова молилась Петровна по целым часам. Снова просила:
- Владычица!.. Помоги!.. Измаялась я!.. Прости!..
Напряженно смотрела в угол на темные, почти неразличимые лики святых на иконах. Ждала.
Но не было ответа. Не приходило успокоение. После того раздражение и страх охватывали. Непостижимо откуда поднималась в душе огневая злоба против людей и против самого бога.
В трепетном страхе смотрела Петровна на темные покрышки в переднем углу, под потолком, а из нутра со злобой вырывалось ворчание:
- Ладно… Не надо!.. Проживу и без твоего прощения. После что хочешь делай!.. Хоть на куски изорви меня… Убей…
Куталась в овчинный тулуп. И засыпала.
Глава 18
В воскресный день с утра староста сам обходил дворы. Шептался о чем-то с некоторыми, особенно умными и дальновидными стариками, и на сход их приглашал.
К полудню в сборню с десяток стариков набралось. Заперлись они со старостой в сборне. Долго и таинственно говорили. Потом староста велел десятскому баб в сходню собирать - из тех дворов, где покойники были этой зимой. Приходили бабы, здоровались; жались под порогом, тихо перешептывались.
Пришла и Петровна - в угол забилась. Пугливо озиралась круглыми, почти немигающими глазами. То жар, то озноб чувствовала во всем своем теле.
Черноглазая и остроносенькая соседка ее Катерина терлась впереди всех. Бойко бегала глазами по лицам стариков и, смеясь, говорила им:
- Что же это, старички… невест выбирать собрались?
Староста погладил широкую и русую свою бороду и деловито остановил Катерину:
- Постой… Не стрекочи… Не в кабак пришла…
Старики молчали. Сердито пыхтели. Глядели в пол. Пальцами бороды перебирали.
А Катерина не унималась:
- Аль новый закон вышел - бабам голос будет?
Староста смущенно покрякивал, останавливал бойкую Катерину:
- Погоди ты!.. Ужо скажут!.. Какая ведь ты… прости, господи! Помолчи!
Бабы шмыгали носами, дули с морозу в руки, жались под порогом, забивались в углы.
Когда набралось баб десятка два, староста прокашлялся, обвел растерянными глазами стариков и баб и, запинаясь, начал:
- Вот какое дело, бабочки… Как общество выбрало меня… и должен я за всеми смотреть… Потому, значит… при стариках… Как на духу!.. Поняли?
Бабы молчали. Катерина бойко за всех ответила:
- Что не понять-то? Не по-кыргыски говоришь…
Староста перебил:
- Постой ты… Греха не чуешь!.. Сколько народу погинуло?
Катерина первая выпалила:
- А мы при чем? Божье дело… Чего к нам-то липнешь?.. Как репей.
Одна из баб крикнула от порога:
- Господь дал, господь и взял!
Другая добавила:
- Его воля!..
Высокий старик с сивой бородой из-под божницы прогудел!
- Срамницы! Помолчите!
Староста строго сказал: