Глава первая
Вечером Родион сменился и получил отпуск в город. Было холодно, по реке неслось густое сало, шурша и поскребывая о борта судов. Ждали со дня на день конца навигации, перевоз еще работал, но рядом с пароходами стоял мрачный ледокол, и на нем уже несли зимнюю вахту.
Родион быстро прошел берегом, привычно разбираясь в темноте, мостками и настилами опустевших товарных складов и выбрался на взвоз. Смоченный дождями булыжник слегка подморозило, идти было скользко, но Родион не умерил шага и скоро очутился на перекрестке. Там он подошел к тусклому оконцу часового магазина и постоял около него, раздумывая. За окном виден был сгорбившийся над верстаком мастер, он собирал карманные часы, ловко подцепляя крошечные части щипчиками.
Родион осторожно надавил коленкой на дверь и вошел. Путаный треск маятников, вразброд и страшно торопливо нарубавших ничтожные дольки времени, необыкновенно углубил тишину, и - против воли - голос Родиона упал.
- Скажите, пожалуйста, - спросил он, - который теперь будет час, по-точному?
- Проверить часы? - спросил часовщик, не отрывая головы от работы.
Оттого что мастер не поглядел на него, Родиону показалось, будто в мастерской стало еще тише, какой-то холодок остро юркнул ему за рубашку, на грудь, и он вдруг громко тяпнул:
- Да не проверить, а узнать, сколько время!
Часовщик вскинул глаза, с удивлением осмотрел Родиона и тоже закричал:
- Что у вас, на пристанях, часов, что ли, нет? Шляндрите только тут!
- Виноват, - неожиданно мягко, точно с перепугу, проговорил Родион, - я не был на пристани, я туда иду. Сколько сейчас, скажите, пожалуйста?
Часовщик ткнул большим пальцем через свое плечо:
- Вон те верные, - и снова наклонился к верстаку.
- Очень спасибо, - сказал Родион и для вежливости добавил шепотом - Четверть седьмого.
Да, часы показывали четверть седьмого. Иначе не могло быть: Родион сменился ровно в шесть, минут на пять задержали его на пристани, минут десять он шел берегом и поднимался по взвозу. Если бы он стоял на вахте или работал на погрузке, он был бы спокоен и мог бы с точностью слышать ход времени. Но он мчался длинной черной улицей, сердце его стучало, точно маятники в часовом магазине, и ему чудилось, что он никогда не угонится за минутами. Потом он внезапно сменил бег на медленный шаг, и опять ноги его, сами собой, ступали чаще, и вновь он бежал, квартал за кварталом, из одной улицы в другую.
Он должен был прийти на место к половине восьмого. Но он потерял чувство времени и, когда очутился на знакомом углу, стал. В тот же момент его обдало жаром; стоять здесь было невозможно. Тогда неожиданно его осветило воспоминание, радостное, как встреча с любимым человеком; он находился вверху Смурского переулка, какая-нибудь минута отделяла его от дома, в котором жил Никита.
Никита не был ему нужен, но у него он мог узнать время, мог переждать и приноровить свой приход точно к половине восьмого. Самое важное - ни секунды не стоять на месте и явиться в назначенный час.
Его долго расспрашивали, прежде чем пустить в дом. Он терпеливо рассказал о себе и о том, откуда знает Никиту. Его провели кухней, узенькой лестницей наверх. Первые слова его, лишь только он увидел Никиту, были:
- Который час, по самому точному?
Оказалось, что в полчаса Родион пробежал почти весь город. Это обрадовало его, но только на один миг: при мысли, что надо разговаривать с Никитой целых три четверти часа, он опешил.
В комнате Никиты стоял книжный шкаф, поперек кровати валялись ноты и раскрытый скрипичный футляр, стол освещала мягким, желтым светом керосиновая лампа. Тепло, какое бывает только в просторных деревянных домах, ровно колыхалось около печи и ощутимо плавало по комнате.
- Ну, как идет это дело? - спросил Родион после первых бестолковых слов. Он подошел к кровати и мотнул головой на футляр.
- Знаешь, теперь - хорошо, - доверчиво заговорил Никита. - То есть хорошо, потому что стало интересней. Я играл недавно на концерте, в квартете.
Он поглядел на своего гостя и объяснил:
- Вчетвером, четыре инструмента.
Родион улыбнулся и промычал:
- Зн-наю… Что же, вы так и решили музыкантом сделаться? - спросил он.
- Почему ты говоришь мне "вы"? - вспыхнув, сказал Никита. - Мы с тобой не первый раз увидались, а кто с детства знаком, тот всегда…
Он не договорил, дожидаясь ответа.
Родион взглянул на Никиту, прищурившись, отчего глаза его сделались ласковей и мягче; как будто складки лица, которые придают человеку черты хитрости и недоверия, выражали у него простодушие.
- Вы не обижайтесь, - сказал он, - я не нарочно. Хоша мы с вами жили в деревне, но с того много воды утекло.
Он сразу осанился, как только сказал про "воду", и поглядел вокруг себя внимательно.
- Бывает, что дружба всю жизнь тянется, - обидчиво заметил Никита.
- Верно, конечно.
- А что же нам мешает?
- Как сказать, - промямлил Родион.
Он попал в тот знакомый ему тон, который усваивают деревенские мальчуганы в детстве, подражая отцам и дедам. Этот тон вполне огораживал его от ненужной откровенности и одновременно поддерживал разговор.
- Мало мы касаемся, - сказал он, опять пристально озираясь. - Я - на конторке либо на пароходе, а вы… у себя.
- Чудак, - засмеялся Никита, - ведь так бывает всегда: каждый у себя.
- Правильно, время не остается.
- На дружбу?
Родион улыбнулся:
- Я так и хочу вам сказать, что на дружбу ни одного часу нету. А сколько сейчас время будет? - спохватился он.
- Поспеешь, - сказал Никита.
- Нет, уж пожалуйста, - беспокойно и робко попросил Родион.
- Ну на, гляди сам, - сказал Никита, пододвигая карманные часы на край стола.
Родион взглянул на циферблат и отвернулся к книжному шкафу.
- Можно?
- Смотри.
Родион открыл дверцы и начал разглядывать корешки книг. Иногда он вытаскивал какую-нибудь книгу, развертывал ее и подробно прочитывал титул, но тут же ставил книгу на место и, чем дальше, тем рассеяннее пробегал глазами по полкам. Наконец он вздохнул и попросил:
- Которую поинтереснее бы…
- Здесь много интересных, - снова обиделся Никита, но тотчас ожил и, подойдя к Родиону вплотную, спросил тихонько:
- Тебе про революцию?
Родион отстранился от него и помолчал минутку.
- Про чего? - переспросил он не понимая.
Никита схватил его за локоть.
- Брось притворяться! - шепнул он. - Ведь я знаю! Тут никого нет, тетка - там!
Он махнул рукой на дверь. Лицо его раскраснелось, глаза часто моргали, он точно еще больше вытянулся и стал смешней.
- Ты в дружине состоишь?
- В дружине? В какой? - по-прежнему не понимая, переспрашивал Родион.
Его круглая, широколобая голова глубже уползла в плечи, он немного попятился от Никиты, чтобы лучше наблюдать за ним.
- В рабочей дружине, в боевой. Нет? Рассказывай! А помнишь, на улице-то, около дома? - шептал Никита.
- Это тогда… сгоряча, - буркнул Родион. - Какое мне дело…
- Рассказывай! - не унимался Никита. - А куда делся Петр? Не знаешь? Высокий такой, с нашего двора, слесарь. Он тогда ушел с вами. Не знаешь?
- Я там никого не знал. Это - все так.
- Поверил я тебе! - тряхнул головой Никита и отступил, недовольный: видно было, что из Родиона не вытянешь ни одного дельного слова.
Они помолчали. Родион опять глянул на часы, на книжки и повторил:
- Как же насчет книжечки?
Тогда Никита ответил с сердцем:
- Про то, что ты ищешь, у меня нет…
- Да я ни про что не ищу, - грубовато сказал Родион.
Потом он всмотрелся в Никиту, улыбка снова смягчила его взгляд, и он сказал тихо:
- Зря сердитесь. Сами говорили про дружбу…
- А ты не хочешь! - прикрикнул Никита, - Утаиваешь о себе!
- Мне таить нечего, - рассеянно ответил Родион.
Он точно вспомнил что-то с усилием, и говорить ему было трудно: мысли уводили его в сторону. Вдруг он встряхнулся и сказал:
- Мне пора. Прощайте.
- Ах, Родион! - укоризненно и горько воскликнул Никита.
Но Родион словно не заметил ни укора, ни горечи, ни того, что Никите было очень обидно неуклюжее и пустое посещение гостя.
Он простился и вышел. И едва на него подуло морозцем, он так же быстро забыл о Никите, как несколько минут назад вспомнил о нем.
Он двинулся вверх по переулку, пугливо вглядываясь в темноту. В том, как он держал руки, как сгорбилась и округлилась его спина, была такая сосредоточенность, что, если бы Никита увидел его в эту минуту, он понял бы, что их разделяло: рядом с Родионом - однолеткой, сверстником его забав - он был еще мальчишкой.
Родион дошел до угла. Две ступеньки вели к входной стеклянной двери с распахнутыми ставнями, на которых висели по обе стороны живописные вывески. Вековечные надписи бакалейных лавок были смутно освещены сквозь стекло: "Чай, сахар, кофе", "Табак, сигары, папиросы".
В лавку вползла, согнувшись в три погибели, старуха. Колокольчик замотался над дверью, тревожно, визгливо звеня. Родион пропустил старуху вперед и вошел следом за нею.
Спустя две минуты он опять появился на улице, с большим ломтем хлеба, завернутым в газету. Он обхватил сверток поудобнее, туже засунул в карман свободную руку и зашагал вдоль черного, слепого порядка домов.