- Я еще не бросил курить, - сказал Антон, вынул из губ Григория сигарету, раз затянулся, вставил окурок обратно и побежал по своим ужасно прочным делам.
Наступила суббота, день особый, и после занятий, надраивая щеткой палубу в классном коридоре, Антон гадал, что же делать, куда идти в эту субботу, но что теперь существует для него за пределами училища, а может, уже ничего не существует и ни к чему ходить в увольнения…
Выпущенный на вечернюю улицу, Антон боролся с собой и миновал три автоматные будки. Из четвертой он позвонил, и Леночка сказала, что она сидит дома, и ждет его звонка, и понимает, как ему тяжело и горько, и ей тоже нелегко и совестно, что так получается, но ничего не поделаешь, судьба, а теория вероятностей, по которой она никогда в жизни не должна была встретиться с Христо, на этот раз подвела. Леночка говорила длинно, сбивчиво и не всегда связно - так говорит правдивый человек, желающий сказать правду не теми
единственными словами, которыми ее можно до конца выразить.
- Ну, ясно… - сказал Антон. - Сегодня не сильно холодный вечер. Погуляем, если ты не занята?
- Сегодня я не занята, - ответила она. Я знала.
Они встретились у фонаря на Лахтинской улице и пошли к набережной по не тронутым современной архитектурой переулкам, исхоженным ими тысячу раз. Ветер дул в лицо, с реки. Застегнутый на все пуговицы Антон шагал молча. Свершалось неизбежное.
- Это было в Доме кино, - говорила Леночка. - Около меня было свободное место, и я была в платье с голыми плечами, потому что было лето. Он пришел в середине сеанса и сел рядом, и прикоснулся ко мне душой, а потом положил руку мне на плечо. Я боялась пошевелиться. Никому я не позволила бы такого. Ему я позволила все. Он уехал в Софию и писал мне письма. А я плакала над его письмами и отвечала все реже, потому что у меня не было надежды. Я была рада, что мы с тобой встретились, и совсем перестала отвечать на его письма. Я думала, что забыла - его и полюбила тебя.
Не спорь, я в самом деле думала, что люблю тебя. Но я не забыла ни одного слова, ни одного прикосновения. Прости, Антон.
И вдруг не стало обиды, не стало гнетущего уныния, не стало боли. Не стало ненависти к черногривому Христо. Все это превратилось в тихую, возвышающую душу печаль.
- Случается, - сказал он.
- Ты похудел за это время, - ласково отметила Леночка.
Он сказал:
- Учусь упорно. Плюс строевые занятия. Да еще бокс. Устаю.
- Вот как, - сказала Леночка.
- Да уж так, - подтвердил Антон, остановился у ларька и купил сигарет. Бросить курить никак не получалось. Закурив, он спросил: - Ну и что теперь с тобой будет?
- Мы скоро поженимся, - улыбнулась Леночка. - Потом я уеду в Софию. Не думай, что мне нужна София. Мне нужен он. А тебе я буду писать письма. Ты хочешь, чтобы я писала тебе письма?
- Я хочу тебя забыть, - сказал Антон.
Леночка спросила:
- Зачем же меня забывать? Разве нельзя остаться друзьями? Я привыкла к тебе. Наверное, мне будет не хватать тебя как друга.
- Брось, - сказал Антон сердито. - Это трепотня в пользу жертв урагана. Режиссера тебе хватит за глаза. И как друга тоже. Он умный и талантливый… Вот этого тебе, пожалуй, будет не хватать. В какой Софии есть это? - Он указал рукой на Неву.
Они шли по набережной, и оба берега распластали перед ними великолепие своих вечерник огней.
Мое сердце рвется на две части, - согласилась Леночка. - Но нельзя совместить Христо и Ленинград… Я буду приезжать.
Сердце, - вздохнул Антон. - Отдай его тому, кто без него не обойдется. Отдай целиком.
Леночка оперлась о каменную глыбу парапета и стала смотреть в ту сторону невидящими, счастливыми глазами.
- Нет, ты что-то не то говоришь… Потом Болгария - это почти как у нас… Нет, ты не прав. Все хорошо. Жаль, что ты не хочешь остаться мне другом. Наверное, ты чего-то не умеешь.
- Я еще много чего не умею, - сказал Антон.
Погодя не выдержал и спросил:
- Чего я не умею?
- Чего-то важного, я не знаю… Ты сейчас поступаешь не так, как поступил бы Христо. Мне кажется, что ты еще не взрослый… С тобой сейчас трудно разговаривать, - нахмурилась Леночка. - Я пойду. Не провожай. Я не хотела сегодня, но я пойду. Прощай.
Леночка скользнула по нему невидящими глазами и ушла.
Антон лег грудью на гранит и глядел в черную воду.
Вода прикинулась теплой. Вода мерцала.
- Дура, - сказал Антон. - Я с трех лет умею плавать.
- Тогда крепись, - шелестнула вода.
- А что мне остается делать? - сказал Антон.
6
С утра понедельника он бросил курить. Начатую пачку "Авроры" отдал Сеньке Унтербергеру. Игорь Букинский, недолюбливавший нахального Сеньку, сделал комментарий:
- Святой Антоний раздал имущество нищим.
- Сам дурак, - огрызнулся Сенька и пошел в курилку. Трудно было не закуривать после завтрака и после обеда, а в перерывах между лекциями о сигарете едва вспоминалось.
После занятий командир роты Александр Филиппович Многоплодов построил свое подразделение в коридоре спальных помещений, достал из кармана блокнот, нашел нужную ему страницу, прочитал про себя - и ничего не сказал. Он спрятал блокнот в карман и ходил вдоль строя, а курсанты стояли по
команде "смирно", с карабинами у ноги и ждали. И не было в строю ни шушуканья, ни шороха, ни клацания оружия, ни того неопределенного гула, который всегда парит над строем эдаким звуковым облаком, если курсанты понимают, что в строю по команде "смирно" их держат без особой необходимости.
Командир роты остановился и, устремив взгляд на кого-то в середине первой шеренги, заговорил негромким, но высокоторжественным голосом:
- Товарищи курсанты! Родина оказала нам огромное доверие. Седьмого ноября на Красной площади в Москве наше училище будет представлять Военно-Морские Силы Союза Советских Социалистических Республик. Поздравляю вас, товарищи!
А потом была пауза, как раз достаточная для того, чтобы набрать в грудь воздуху до отказа, и грянуло "ура!", от которого покосились на стене портреты великих адмиралов: Ушакова, Нахимова и Макарова.
Игорь Букинский спросил из строя, без команды "вопросы есть":
- Когда в Москву поедем?
Старшина роты мичман Сбоков нахмурился:
- Своевременно будет указание.
Более опытный в обращении с личным составом и поэтому более терпимый к мелким нарушениям порядка командир роты совершенно неожиданно улыбнулся и ответил Игорю совсем домашним голосом:
- Подбирай все хвосты к двадцать второму.
- Значит, в пятницу, - быстро сообразил Игорь. - В субботу утром будем в Москве. А в увольнение пустят?
- Вот это вы уже нахал, - рассердился командир роты, спрятал в карман платок, которым утирал со лба испарину, и скомандовал: - Р-р-рота… нале-ей… во!
А вечером в библиотеке Григорий Шевалдин, печальный, с поникшими плечами и угасшим взором, пенял на судьбу умной и всегда все понимающей библиотекарше Виолетте Аркадьевне. Антон молча слушал.
- Никогда того не знаешь, где чего-то потеряешь. Никогда того не ждешь, где чего-нибудь найдешь, - излагал он почему-то стихами. - Будучи в отпуске, я от торопливого использования благ жизни натер себе мозоль на подошве, и это меня огорчало. Но с мозолью я пошел в санчасть, получил освобождение от строевых занятий, и это меня обрадовало. Теперь все добросовестные курсанты поедут в Москву, а я буду прозябать здесь, как эскимо на палочке, и это меня огорчает.
- Да, ведь - вы москвич, - пособолезновала Виолетта Аркадьевна. - Неужели ничего нельзя предпринять? Вы попроситесь.
- Не течет река обратно, что прошло-то невозвратно, - сказал Григорий. - Просился. О, знали бы вы все коварное ехидство нашего командира курса! Виолетта Аркадьевна опустила накрашенные ресницы и порозовела.
И тут Антон вспомнил, что за дама стояла на автобусной остановке около Скороспехова. "Ай-яй-яй, - подумал Антон. - Впрочем, теперь понятно, почему я получил такое символическое взыскание.
Он и сам, наверное, рад был, что я дал деру не оглянувшись…"
Григорий рассказывал:
- Сбегал я в санчасть, ликвидировал подлое освобождение. Прихожу к Скороспехову, докладываю, что явился курсант Шевалдин по вопросу службы.
Смотрит он на меня сверляще, и видно, что все понимает: и как я от строевых отвертелся со своей мозолью, и как мне охота в Москву съездить, и какой я в глубине души разгильдяй, лодырь и двоечник. Спрашивает: "Ну, что у вас?" Я смешался, и остатки чувства собственного достоинства замкнули путь моим блудливым намерениям. Говорю: "Ничего, товарищ капитан второго ранга". Он мне отвечает с улыбочкой: "Наглец. Можете идти!" Вот как бывает в нашей военно-морской жизни, несравненная Виолетта Аркадьевна. Григорий постучал
себя по макушке, сунул пальцы в волосы и подергал рыжие вихры. Библиотекарша поправила юбочку на своих круглых, похожих на два апельсина коленях и сказала ласково: Не надо так расстраиваться. Отъезд двадцать второго, а за десять дней многое может произойти. Вдруг командир курса сменит гнев на милость.
Знали бы вы Скороспехова! - воскликнул неосведомленный Григорий. - Он сказал свое решение, и теперь хоть режь его и пытай на колесе. Хоть застрелись на его глазах - не поможет.
- Это верно, - согласилась Виолетта Аркадьевна. - Но все-таки не теряйте надежды. Дня через два сходите к нему еще раз и скажите, что у вас в Москве мама и что вы у нее единственный.