…Машина стремительно, с натужным воем взбиралась по крутому склону небольшого холмика - и вдруг, содрогнувшись, остановилась. Но все были веселы, пели, и никто не обратил внимания. Даже, кажется, засмеялись. Опомнились только, когда машина стремительно покатилась назад, под гору куда-то вбок.
Шарофат успела крикнуть: "Прыгайте, девушки!" Многие прыгнули. Она хотела крикнуть еще и тоже прыгнуть, но тут машина с лязгом и звоном ударилась о большой камень - и сразу после этого медленно и неумолимо стала опрокидываться на нее…
…Секунду спустя ее еще чем-то ударило, отшвырнуло в сторону. И странно: ей показалось, что удар пришелся не по левому бедру, а по голове. Сразу исчезла пронзительная боль, сжигавшая все тело. Она появилась снова лишь к вечеру, после бесчисленных уколов, когда приехал очкастый доктор с налитым кровью лицом и волосатыми сильными руками. Поначалу на эти руки страшно было взглянуть…
Каждый из дней, наполненных страданием, казался разным вечности. Облегчение приносили минуты сна после уколов, когда вводили болеутоляющие средства. В один из таких дней Шарофат впервые подумала: "Разговоры о воле, якобы побеждающей боль, - неправда. Нет на свете ничего сильнее боли, проникшей в кровь и плоть, угнездившейся там, казалось, навечно…" Она не понимала, что ее постоянное, настойчивое, хотя и бессознательное, стремление пересилить боль - это и есть борьба со смертью, преодоление смерти.
Она не запомнила момента, когда такая борьба стала осознанной. А может, и не было такого момента - желание жить пробуждалось и крепло постепенно, с каждым уколом и переливанием крови, с каждым теплым словом друзей.
Но когда она почувствовала, что хочет жить и будет жить, сознание пронзил ужас: жить без ноги, калекой?! - Значит, оставить все - друзей, бригаду, работу? Нет! Даже думать об этом не хватало сил. У
Чем больше Шарофат приходила в себя, тем яснее понимала: ногу она потеряет. Вспомнилось: эта мысль впервые пришла еще там, ка поле, когда отключилось что-то в сознании, и она с тупым безразличием увидела свою ногу - из кровоточащей кожи выпирали осколки раздробленных костей, и казалось, что вся нога держится только на коже…
Возникая в памяти, эта картина вновь и вновь вызывала ужас, с каждым разом все сильнее.
Наконец, на пятый день после аварии, засуетившиеся медсестры сообщили шепотом: опять прилетел тот самый очкастый травматолог, один вид мясистых рук которого вызывал содрогание.
Шарофат почти не заметила, как прошла операция, длившаяся два часа, - она была под наркозом. Потом ей рассказали, что эта операция, на простом человеческом языке называемая соединением костей. - исключительно сложная, и далеко не всем, даже опытным хирургам выпадает счастье провести ее успешно.
Слушая, с каким благоговением говорили врачи об искусстве хирурга, Шарофат поняла, что совершилось что-то большое, радостное. И на душе у нее стало спокойнее.
Вечером зашел тот самый доктор: очевидно, чтобы проститься. Шарофат не удержалась, спросила, что теперь будет с ногой. Знаменитый хирург ответил шутливо-грубоватым тоном:
- Для что мы все бьемся чуть не целую неделю, зачем государство прислало меня сюда на самолете? И после этого мы не спасем вашу ногу?! Будьте покойны: бегать и прыгать будете так, что сможете стать чемпионом республики по бегу! - И, засмеявшись, добавил: - Или артисткой балета.
Не успел врач в сопровождений своей свиты выйти из палаты, как Шарофат заплакала навзрыд - так стало хорошо от его уверенных, спокойных слов!
Долго плакала она в тот вечер. Слезы были легкими, радостными, словно утоляющими боль, - так ей подумалось тогда.
Шарофат уснула с невысохшими слезами на ресницах. Боль все-таки не ослабевала; но она спала хорошо и проснулась только на следующее утро.
Это был долгий, счастливый день. Он, как и слезы накануне, врачевал страдания, рождал покой. С утра пришли друзья из бригады. Парни и девушки почти целую неделю провели в Чукур-Сае - исхудали, прокалились на солнце, но такие были радостные, возбужденные!.. Рассказали Шарофат обо всех бригадных событиях. Потом появились мать и отец.
Она - сгорбленная, придавленная горем, он - замкнутый и строгий, как всегда. Только лицо казалось совсем бронзовым от загара и нахмуренные брови еще сильней побелели.
Но вот старушка, едва взглянув на посветлевшее лицо дочери, материнским инстинктом угадала, что главная опасность позади, - и улыбнулась, заплакала от счастья. И тогда отец вдруг заморгал седыми ресницами, всхлипнул. Потом он опустился рядом с женой на табурет, серебристыми намокшими усами прильнул ко лбу Шарофат.
Едва старики вышли, в дверях палаты появился Валиджан. Приехал он, видимо, вместе с ними, но дожидался очереди.
Валиджан, костлявый, длинный - не высокий, а именно длинный, - ссутулился и похудел сильнее обычного. Над темными неулыбчивыми глазами широкие брови сошлись в одну линию, отчего лицо казалось особенно хмурым, нелюдимым.
Таким он был во всем - замкнутый, скупой на проявления чувств, всегда немного угрюмый.
Прежде, когда они еще не поженились, это даже нравилось Шарофат. Она весело посмеивалась над хмуроватой нежностью Валиджана и над его безудержной ревностью. Она была уверена: все это пройдет. Но вскоре после свадьбы Валиджан сделался ревнивым до исступления. Это внушало страх; Шарофат затосковала, держалась с мужем отчужденно.
Но вот вчера, когда Валиджан медленно вошел в палату и неуклюже опустился на колени у ее кровати, горячая, давно не испытанная нежность всколыхнулась у нее в груди, комком подступила к горлу.
Шарофат погрузила пальцы в его жесткие и густые волосы и, кажется, впервые подумала, что часто была несправедлива к нему. Разве он виноват, что любит ее так неистово?
Нежность, материнская, прежде неведомая, так и не остывала в ее груди весь день. Это чувство Шарофат испытывала не только к мужу, но и ко всем, кто навестил ее. Такую же радость от встречи с давно оставленными и вновь обретенными друзьями чувствует, наверное, путник, возвращаясь к родному очагу после долгих-долгих странствий…
Уже к вечеру из кишлака приехала Каромат, дочь старика Рахима. Она тоже пострадала при катастрофе, но уже выписалась. Девушка посидела минут двадцать. Но не зря ее считали говоруньей: она успела поведать все кишлачные новости за целую неделю. Да еще, понизив голос, рассказала то, о чем почему-то умалчивали и отец с матерью и друзья из бригады, - о ссоре мужа с председателем и о показаниях Валиджана следователю.
Каромат ушла - и будто выключила лампочку: потушила вспыхнувший было в груди свет, растревожила рой нерадостных мыслей.
И чем больше думала Шарофат, тем тоскливее становилось на душе. Она почти не сомневалась, что причина поступков мужа - ревность.
В тот день, Первого мая, она, получив разрешение Мутала, побежала домой, а когда вернулась - за рулем уже сидел Набиджан. Но муж в тот день ничего не говорил о председателе плохого, хотя прежде, случалось, отзывался о нем с неприязнью.
Да, Шарофат была почти влюблена в Мутала.
Это началось еще несколько лет назад, когда он приехал в кишлак со своей одетой по-городскому, красивой женой. Раза два в неделю вечерами они вдвоем приходили в клуб. До зависти любо было глядеть, как они шли рука об руку по улицам кишлака, оба молодые, веселые, уверенные в себе.
В те годы Шарофат работала комсоргом и одновременно заведовала колхозной библиотекой. Мутал часто приходил, подолгу рылся в книгах, порой сердился на то, кто книг маловато, а в библиотеке пыль, неуютно. Потом выступил на партийном собрании, сказал, что в клубе работу нужно оживить, а комсорг Шарофат, видимо, не очень активна. Ей было обидно, однако с того дня. она стала еще больше уважать нового агронома. Наверное, потому, что прежде никто и никогда не интересовался ни библиотекой, ни ею самой, точно их и не существовало в колхозе.
Больше всего Шарофат полюбила Мутала, кажется, за его горячность, умение воодушевлять и вести за собой людей. По его инициативе еще в те годы были организованы небольшие курсы механизаторов. На эти курсы поступила и Шарофат; там она познакомилась с Валиджаном.
А зимой, в долгие темные вечера, помнится, по инициативе Мутала они впервые провели несколько читательских конференций. Однажды даже написали письмо в Союз писателей республики. В кишлак приезжали поэты. В клубе состоялся интересный, многолюдный вечер, о котором после долго вспоминали.
Одно время Шарофат была так влюблена в Мутала, что ночами плакала, обняв подушку. До слез, до боли обидно было, что у него такая хорошенькая жена, что они любят друг друга.
Потом Мутала полюбили все, и он стал председателем. Вскоре он поставил ее во главе крупной хлопководческой бригады. Валиджан тогда был против… С этой бригадой председатель и сам повозился, не жалея сил. Решил доказать, что можно полностью механизировать все тяжелые работы и освободить женщин от физического труда в поле. Выделил ее бригаде лучшие тракторы, новые механизмы, то и дело наведывался - советовал, требовал, порой отчитывал, многое показывал сам. И тогда Шарофат женским чутьем угадала: и он не совсем равнодушен к ней… Все чаще она ловила на себе его затуманенный, несмелый взгляд, в котором было столько затаенной нежности, что Шарофат становилось и радостно и жутко.
Таясь от самой себя, она думала со страхом и гордостью: он, не похожий на всех, мужественный, умный, полюбил ее, ничем не приметную!.. Она и представить не могла - рассудок отказывался допустить - что-нибудь похожее на близкие отношения между ними…
Вчера она до поздней ночи думала обо всем этом. И вот сейчас, утром, не успела она насладиться покоем, странным привкусом парного молока на губах от нежных лучей солнца, как те же навязчивые мысли опять нахлынули на нее.