Потом Глаша выложила Алене все собранные ею за неделю сведения об институте и собственные наблюдения. Народу поступает много, а примут всего шестнадцать человек - конкурс огромный. И особенно большой наплыв девушек, а их возьмут меньше, чем мальчишек, - кошмар! Между прочим, из поступающих мальчиков некоторые ничего себе! Например, один из Сибири, Александр Огнев, - умный и на вид такой… как бы это сказать… герой! И голос… и талантливый абсолютно. И Стелла про него говорила студентам с третьего курса, что у Огнева великолепные данные. Только уж слишком серьезный он. "Василия Теркина" читает - что надо! Колхозник, между прочим. Еще есть один, здешний - Хорьков Валерий, удивительно симпатичный, вежливый! Читал стихи Щипачева - ну просто артист. Стелле он тоже понравился. Девушек много, но лично ей, Глаше, почти никто не нравится, то есть все они славные, но какие-то… неподходящие. Да! А про нее саму Стелла сказала: "Скорогово́рит и непонятная индивидуальность, но поступать стоит".
Алена внимательно слушала Глашу, и все сильнее охватывал ее страх, что не попадет в институт. Алена вспомнила нарядных девушек, таких изящных и таких уверенных. И рядом представила себя. И сразу в памяти возникли насмешливые слова матери: "Разве артистки такие бывают?"
Алена посмотрела на новую подругу: васильковое крепдешиновое платье ладно сидело на полной ее фигурке.
- Ты что на меня так смотришь? - спросила Глаша. - Что ты приготовила читать?
Алена заставила себя ответить спокойно:
- "Тройку" Гоголя.
- Ох, это многие читают! А еще что?
- Басню "Ворона и Лисица".
Глаша даже руками всплеснула.
- Ой! Ну, все читают! А стих у тебя какой?
- Я хотела Симонова…
- "Жди меня"? Ну, буквально все читают! Это ужасно невыгодно, - тоном специалиста объявила Глаша. - Во-первых, экзаменаторам надоедает одно и то же. Кроме того, кто-то может прочесть лучше тебя - опять невыгодное сравнение! - Видимо, заметив отчаяние в глазах Алены, она сказала ободряюще: - Ну, ничего… А может, ты еще что-нибудь знаешь?
Алена замотала головой.
- Прозы другой не знаю… и басню…
- Ну а стихи?
- Стихов я много могу. Маяковского и Пушкина.
- Вот это лучше!
Сидя на Алениной кровати, они вспоминали стихи и решили, что лучше всего читать "Сожженное письмо" Пушкина или "Секрет молодости" Маяковского.
- Теперь прочти - посмотрим, что у тебя лучше. А вот и Валя кстати! Знакомься, Валя Красавина!
Валя приостановилась в дверях, посмотрела на Алену, улыбнулась. Она согласилась, что оба стихотворения хороши, важно, какое лучше получается у Алены.
Но Алена читать не захотела. Побоялась не понравиться и совсем потерять уверенность.
- Идемте, что ли, обедать, девочки? - сказала Валя, видимо, поняв мысли Алены. - Сама решишь, что читать. Да еще вечером консультация…
Алена с тревогой подумала о вечере, об этой Стелле. Вдруг и ей скажет, как Вале. Что тогда? Хватит ли у нее силы пойти на экзамен, если скажут, что она "неподходящая"? Валя ей показалась просто героиней.
За обедом в чистенькой столовой поблизости от института выяснилось, что Валя из Архангельска, воспитанница детдома: родители погибли в сорок первом. Валя четыре года занималась в кружке художественного чтения при Доме пионеров и заняла первое место на областном смотре самодеятельности. Глаша оказалась еще более опытной - с шестого класса играла в школьном драмкружке, а последний год выступала в Доме культуры, куда ее пригласили на роль Машеньки. И хотя за эту роль она даже получила грамоту, считала Машеньку не своей ролью, а мечтала играть Анну Каренину.
Алена совсем приуныла. Всего один раз в седьмом классе она с тремя девочками танцевала на школьном концерте молдовеняску, да и то спутали фигуры и, не закончив, убежали.
В девятом классе учитель литературы Митрофан Николаевич всегда вызывал Алену читать стихи. Она охотно читала, чувствовала, что получается хорошо, и цепочки хвалили. А Митрофан Николаевич очень внимательно слушал. В последней четверти он сказал: "У вас, вероятно, артистический талант. Хотите выступить на вечере?" Алена согласилась со страхом и восторгом и больше готовилась к выступлению, чем к экзаменам. Уходила в лес и во весь голос, выкладывая всю душу, читала:
Они гласят во все концы:
"Весна идет, весна идет!
Мы молодой весны гонцы.
Она нас выслала вперед!"
Потом бродила молча, вдыхая сырой, беспокойный весенний воздух, запахи смолы и хвои, прелого листа и молодых березовых почек, подставляла лицо свежему негру, лучам не очень щедрого северного солнца и думала о том, как после своего выступления на вечере скажет Митрофану Николаевичу, что хочет быть артисткой. Потом пела, подражая Обуховой: "Не брани меня, родная", - и опять читала.
Накануне школьного вечера девочки сказали ей, что к Митрофану Николаевичу приехала из Вологды невеста и он женится.
Алена на вечере не выступала, даже в школу не пошла - сказала матери и девочкам, заходившим за ней, что угорела. Спать легла рано - вместе с братишками, детьми тети Любы и Петра Степановича, ночью все обдумала и окончательно решила: уйти в вечернюю школу, поступить на работу, чтобы скопить денег и уехать учиться на артистку, а пока записаться в драмкружок при Доме культуры.
Жена Митрофана Николаевича, новая учительница математики, бойкая брюнетка, с неистощимым жаром играла все любимые Аленины роли: Бесприданницу и Любовь Яровую, Анну Каренину и Зою Космодемьянскую, вызывая восторги зрительного зала. Разве могла Алена рискнуть состязаться с ней?
Только теперь, увидя недоумение Вали и Глаши, она поняла, как глупо тогда поступила, как она беспомощна по сравнению с другими, как досадно, что она никогда нигде не выступала.
Консультация была назначена на семь часов, но Алена с Глашей в начале седьмого уже вышли из общежития. По широкой белой мраморной лестнице девушки поднялись в зал, разделенный колоннами, и только уселись на старинный диван красного дерева против двери в аудиторию, как вслед за ними вошел плотный, среднего роста паренек. Круглое лицо с неопределенными чертами, золотисто-розовой кожей и пухлым ртом казалось совсем детским. И волосы пушились, как у малышей. Он повертелся возле колонны, потом, неловко заложив руку за борт глухо застегнутого пиджака, нерешительно направился к девушкам.
- Новенький - первый раз вижу! - шепнула Глаша.
Новенький остановился возле дивана и посмотрел на девушек с мрачной растерянностью.
- Тоже поступаете? - спросил он с таким трагическим выражением, будто шел на верную смерть.
- Поступаем! - в тон ему ответила Глаша и, не выдержав, расхохоталась.
Он грустно посмотрел на Глашу:
- Пожалуйста. Я привык.
- Извините! Право, извините! - продолжая смеяться, сказала Глаша. - Но вы такой…
Алене стало жаль его.
- Садитесь! - Она подвинулась, приглашая сесть рядом.
Лицо юноши просияло, и улыбка - мелкие, очень белые зубы и ямочка на щеке - придала ему еще большую детскость и миловидность. Он сел и спросил негромко, слегка заговорщицким тоном:
- Вы уже бывали на консультациях? Не знаете, как оно… тут все это… происходит?
- Могу информировать! - сказала Глаша. - Только прежде познакомимся. Как вас зовут?
- Евгений Иванович Лопатин. То есть Женя, - засмеялся он вместе с девушками.
Чем ближе к семи, тем больше Аленой овладевало беспокойство - помнит ли, что должна читать на этой консультации, представляла, как мучительно трудно будет, когда столько глаз вокруг.
Алена вглядывалась в каждое новое лицо, и никто не оставлял ее равнодушной: тревожные, как бы ищущие поддержки взгляды рождали горячий отклик и расположение; другие - холодные и высокомерные - вызывали у нее неприязнь. В зале становилось душно, и он весь гудел от многолюдья.
- Сколько сегодня народу! - сказала Глаша. - Последняя консультация. - И показала глазами на девушек, которых Алена встретила утром в приемной комиссии: - Обратите внимание, какие красули! Воображают, что обе - Ермоловы! Черненькая - Патокина Зина, а "перекись" - Изабелла Зубова.
На Зине было красное с оборочками платье и красные туфельки, а на Изабелле - зеленое с белой отделкой и белые туфли.
- Красивые! - с восхищением и тоскливой неприязнью заметила Алена.
- И столь же бездарные! - раздраженно отрубила Глаша, но, взглянув на дверь, громко шепотом сообщила: - Стелла! Стелла катится! - И встала, одергивая платье.
В зал неторопливо вошла нарядная женщина, вся она была круглая и казалась составленной из светлых воздушных шаров разной величины; сверху тоже был посажен шар, потемнее, - с круглым лицом, выпуклыми глазами и круглым, ярко накрашенным ртом. За Стеллой шли три молодых человека. По сановной важности их лиц было ясно, что их судьба не зависит от консультации.
- Третьекурсники! - шепотом объяснила Глаша. - Ее помощники - адъютанты!
Разговоры оборвались, и уже почти в полной тишине прозвучали громкие ласково-насмешливые слова Стеллы Матвеевны:
- Смотрите, что делается! До утра не разобраться! - Она остановилась у двери аудитории и сказала властно: - Давайте начинать.
Разместились вдоль стен аудитории по обе стороны стола, за которым восседала Стелла Матвеевна с помощниками, свободной оставалась большая площадка с единственным стулом посередине. "Лобное место", - подумала Алена, а Женя шепнул: "Эшафот!" Стелла Матвеевна, тихо переговариваясь с помощниками и посмеиваясь, медленно оглядела собравшихся.
- Кто в первый раз - поднимите руки.
Алена, Женя и еще около десятка человек подняли руки.