Ничего не знала она в жизни прекраснее моря! Стоять у самой воды или, забравшись высоко на гору, смотреть, смотреть и слушать… Говорят, шум моря однообразен. А он каждый день новый! А воздух! Где еще дует такой соленый, вкусный ветер? Как бывало весело уйти с братом на лодке далеко в море, играть в открывателей новых земель! Или броситься в прохладу волн и нырять, скатываться с гребня! А то еще лечь на спину и, покачиваясь, глядеть в небо и воображать, что поднимаешься, поднимаешься высоко над землей, над горами, закутанными в облака, и вот-вот сейчас, зачерпнув ладонью, плеснешь вверх, и капли воды забьются, шипя, на раскаленном солнечном диске… Море! Из-за него Алена и решила ехать учиться не в Москву, а сюда, в приморский город.
Петр Степанович, отчим, которого она упорно звала по имени-отчеству, говорил: "Разочаруешься, это море на ваше не похоже".
- Хоть какое-нибудь, да море, - упорно отвечала она. - Надоело мне тут у вас… всухомятку жить.
Стать артисткой Алена решила в восьмом классе. А может, и раньше, до войны. Нет, пожалуй, тогда, в Крыму, каждый день ей нравилась новая профессия: то она хотела стать, как отец, шофером, то портнихой, то капитаном дальнего плавания, то врачом в санатории, то киномехаником.
Но с тех пор, как помнила себя, любила петь и танцевать. Танцевала под радио, под оркестр в парке, под звуки рояля, доносившиеся из санатория, танцевала дома, во дворе, а случалось, - и на улице. И попадало же от матери за эти танцы!..
Как весело жилось в те годы! Андрюшка называл ее болтуньей-хохотуньей, дразнил, что у нее "рот до ушей, хоть завязочки пришей", иной раз сердился, что Аленке все смешно. Как давно это было!..
Детство не вернулось. Общительная болтунья-хохотунья стала застенчивой, нерешительной, замкнутой и одинокой, особенно после того, как мать вышла за Петра Степановича. Как ей хотелось тогда убежать от обиды и от этих длинных, холодных, темных зим, бесконечного снега, скучного неба, леса, скрывающего горизонт, давившего со всех сторон… Но бежать было некуда, да и прежней детской смелости у нее не стало. Жалко было маленького Лешеньку, да и мать жалко. Но отношения испортились. Алена грубила, обижала мать.
В восьмом классе ей посчастливилось почти подряд просмотреть кинокартины "Она защищает Родину" и "Сельская учительница". Пораженная судьбой главной героини, Алена глубоко задумалась о ней… и о себе. Ей казалось, что история Прасковьи - это настоящая жизнь и что после уж, выросшая в горе и борьбе, Прасковья стала артисткой и сыграла для кино сельскую учительницу.
На выпускном вечере играли сцену у фонтана. Играли плохо, Алена слушала Пушкина и видела совсем другую Марину и другого Самозванца. Роль Марины ей не нравилась. А роль страстного, гордого Самозванца показалась самой прекрасной. Что-то в ней дрогнуло, близкими, своими ощутила она жаркие, нежные строки:
Как медленно катился скучный день!
Как медленно заря вечерня гасла.
Как долго ждал во мраке я ночном!
…………
О, дай забыть, хоть на единый час,
Моей судьбы заботы и тревоги!
Все лето она не расставалась с Пушкиным. Ей хотелось, чтоб Самозванец был революционером, наступающим на горло своей любви. Она убегала в лес и повторяла осинам, березам и елям:
Я миру лгал, но не тебе, Марина,
Меня казнить…
…………
О, как тебя я стану ненавидеть.
Когда пройдет постыдной страсти жар!
Принялась подряд читать все пьесы, какие были в библиотеке Дома культуры, - старые и новые, русские и переводные. Алена ходила на все кинокартины и спектакли драматического кружка, иногда она плакала, когда зрительный зал оставался холодным, иной раз ее смех одиноко повисал в тишине, вызывая недоумение соседей.
Несколько раз Алена хотела записаться в драматический кружок, но не решалась. Она написала в министерство, где можно выучиться на артистку, и сообщила свой адрес для ответа: до востребования.
Десятый класс Алена закончила в вечерней школе. Пенсию за отца она получала последний год, а на далекую дорогу надо было накопить денег. В семье лишнего не было, да и просить у отчима Алена ни за что бы не стала. И она пошла работать в типографию.
В какой именно институт собирается она поступать, сказала матери только за месяц до отъезда. Та подняла ее на смех, потом рассердилась: "Какая из тебя артистка? На это талант нужен. Разве артистки такие бывают?"
А вечером за ужином Петр Степанович, как всегда, примирительно сказал: "Я так думаю, что, если таланта нет, и учить не станут в этом, в артистическом. Тогда в другой институт поступишь".
Но ни о каком другом Алена не хотела и думать.
Свернув на тихую улицу, где помещался институт, она почувствовала, что ей жарко, а ноги дрожат, точно нот сейчас, сию минуту, должна решиться ее судьба. Шла то быстро, то почти останавливалась и как-то вдруг очутилась перед трехэтажным серым домом с большими окнами и увидела у подъезда строгую доску: "Государственный театральный…"
Полутьма и влажный холодок вестибюля, в глубине широкая мраморная лестница, белые колонны над нею, торжественная тишина пустого здания - все было совсем не похоже ни на один из созданных ее воображением театральных институтов, все показалось таким величественным и неприступным. И она впервые всерьез подумала: "А если не примут?.."
- Вам в приемную комиссию, девушка? - Гардеробщица в красной косынке и темном халате чуть подтолкнула ее в спину. - Идите-ка вот за ними - эти уж тут освоились.
С улицы, громко смеясь, вошли две прехорошенькие девушки в пестрых крепдешиновых платьях, лакированных босоножках, прозрачных, как стекло, чулках, с цветными дождевиками и большими красными сумками. Они быстро пробежали по ступенькам мимо Алены.
Алена пошла за ними, но возле двери с надписью "Приемная комиссия" остановилась. Подождала.
У окна, перед столом сидела пожилая женщина с бледным лицом - секретарь приемной комиссии.
- Садитесь. Заявление подавали? Как фамилия? Приезжая? Откуда? - дружелюбно расспрашивала она, - Сегодня вечером, в семь, консультация по специальности. Первый отборочный экзамен послезавтра утром.
Комендантша общежития - полная, загорелая, лет тридцати, ввела Алену в светлую комнату с четырьмя кроватями. Две были аккуратно заправлены, а на двух других лежали голые матрацы и подушки без наволочек. Комендантша, положив на подушку-одеяло и белье, сказала:
- Располагайтесь на новоселье. А посчастливится - четыре годика тут у нас отживете!
Алена еще не кончила застилать постель, как в комнату вошла невысокая миловидная девушка с мелкозавитыми светлыми волосами, в халатике и тапочках на босу ногу. На плече ее висело полотенце, а в руке мыльница. Она остановилась, вытаращила голубые глаза, несколько театрально подняла руку с вытянутым вверх указательным пальцем, как бы говоря: "Внимание!", и спросила:
- На актерский?
- Да.
- Ну - блеск! - И заговорила быстро-быстро, только успевай понимать: - И я, и Валя, на той кровати, тоже на актерский. Вас как зовут? А меня Глаша - Глафира Петрова. Я орловская, то есть родилась в Орле, а потом эвакуация, и перебазировались мы в Щербаков, бывший Рыбинск. А ты откуда? - спросила она.
- Крымчанка. А сейчас с Вологодчины, из Забельска.
- Понятно, - перебила Глаша и опять, перескакивая с одного на другое, рассказала Алене, что им (если, конечно, попадут) повезло, - мастерскую принимает сам художественный руководитель института профессор Рышков, народный артист. Слыхала?
- Рышков! - Алена громко ахнула. Рышков, знаменитый артист и режиссер, ученик самого Станиславского! Алена читала про него в журналах, газетах и в тех немногих книжках о театре, какие только нашла в юбельской библиотеке. Рышков будет учить ее - Алену…
- Но, говорят, дело даже не в нем, - бойко продолжала Глаша. - Самая удача - это доцент Соколова Анна Григорьевна, лучший педагог в Советском Союзе, так все говорят. Вести курс будет она - Соколова. А консультации проводят профессор Добросмыслов и преподаватель Бух Стелла Матвеевна. Профессор больше рассказывает о дореволюционном периоде, а Стелла одним не советует даже держать экзамен, другим говорит: "Где у вас мысль?" или: "Читайте попроще". Заставляет этюды делать, ужасно неинтересные. Например, зажги примус, когда в руках ничего нет. Это называется "с воображаемыми предметами". Чушь вообще!
- Пойдешь на консультацию? - спросила Глаша. - Валя не ходит больше, ей Стелла сказала: "Не поступать - разрыв данных". Внешность - на характерную актрису, а голос и это… в общем душа - на героиню. Валя очень переживала, но решила все-таки держать. Стелла, говорят, не особенно авторитетна. А Валя мне нравится.
Обычно Алена нелегко сходилась с людьми, но Глаша как-то сразу стала своей, вникла во все Аленины дела, напоила ее чаем с халвой, съездила с ней на вокзал за вещами, помогла разобрать, что сдать на хранение, а что оставить в комнате. За это время она успела рассказать Алене, что родители ее с первого до последнего дня войны воевали: мать - медсестрой, отец - "по связи", сейчас он мастер на телефонной станции. А Глаша с бабушкой эвакуировались. Сначала в Сызрань, потом бабушка - она хоть старая, но беспокойная до невозможности - придумала летом сорок третьего ехать на пароходе в Кинешму - там при царе Горохе какие-то дедушкины родственники жили. Кинешма - городок симпатичный, а поездка интересная! С пересадками почти месяц тащились. Волга - на всю жизнь впечатление. А когда отец демобилизовался, один фронтовой товарищ уговорил его обосноваться, в Рыбинске - тоже симпатичный городок. Там и осели.