- Вам-то, знаю, легче… Кто про то говорит, - согласился Бочкин. - А нам вот от этих порядков - чистая беда: на заморенных не больно прокатишь, протащимся целый день…
- Это у меня-то заморенные? - вдруг обиделся возница и круто обернул тулуп спинищей, молодецки вскинул вожжами, с гиком пустил коней, только снег завихрил, запушил в лицо. - Эй вы, черти! Фью, родимые… Ага-а-а… Недалеко уж… Нн-о… соколики!
Мужичка не узнать: словно на гонках, распалился он над снежной пустынной степью.
И когда утолил обиду, поудержал разгорячившихся лошадок, повернул голову в высоком вороту, глухо заметил:
- Вот те и мореные!
- Лихо, брат, лихо, - порадовали его седоки.
- То-то, лихо, - согласился дядя и степенно добавил: - А што устамши бывают, на то причина - езда большая: свое справляй, наряды справляй, - дьявол, и тот устанет, не то што лошадь…
- А много, знать, нарядов? - полюбопытствовал Лопарь.
- Мало ли нарядов, - живо отозвался мужик. - Тут шатается народу взад-вперед - только давай… И чего это мечутся, сатаны, диву я даюсь: толь и шмыгают, толь и шмыгают, а все лошадей! И кому задержал - тыкву дать норовит!
- Так уж и тыкву? - усомнился Лопарь.
- А то што, - аль пожалишься кому?
- Врать-то вы больно, мужики, горазды, - сказал он серьезно вознице.
- Ну, сам соври получше, - чуть обиделся дядя, трудно повертываясь на облучке.
- Черт-те знает что! - в раж входил Лопарь. - Выдумает себе вот человек какую-нибудь историю, да и верит в нее… Верит себе и верит, - что ты станешь делать?
- Да… историю… - бурчал недовольный кучерило, разобиженный тем, что так круто и недоброжелательно вдруг повернут был разговор.
- Били тебя самого-то когда? - спросил Лопарь.
- А нешто не били… Один такой вот, как ты, шашкой зубанул, сукин сын. Ладно, тулуп-то крепок, а то бы до самой кишки секанул…
- Чего он, пьян, што ли, был, дурак?
- А видно, што пьян…
- Ну, с пьяного и спрашивать нечего, - будто невзначай уронил Лопарь слова.
- Так я и не спрашиваю…
Терентию захотелось разузнать, как тут дела с Советами, - крепки ли они, успешно ли работают. Он перебил уклончивую речь возницы и стал задавать другие вопросы, но и здесь услышал ту же невязку, недоговорку, уклончивость в ответах, словно мужичок чего-то опасался.
- А пущай… всего бывает… Чего же нам теперь… - получал Терентий завитушки слов вместо серьезных и ясных ответов.
- Да не поймешь ничего, говори яснее, - не выдержал и раздражился Лопарь.
- Недогадлив больно, паренек. А ты подумай - может, и догадаешься…
- Нет, подожди ты, подожди, - остановил Терентий Лопаря, опасаясь, что тот сорвет беседу. - Что Совет-то, спрашиваю, хорош тут али не больно: делом ли занимается?
- А чего ему не делать-то, известно… Наряды вот Горшков только неправильно…
- Неправильно? - И Лопарь на живое слово кинулся, как кошка на мясо.
- Так а што ж: тестя небось кажин раз норовит обойти, а нашему брату, знай, подсыпает, когда и очередев-то нету никаких.
- А ты жаловаться бы, - подсказал Терентий. - В Совет иди, докажи, расскажи: ему, негодяю, живо усы-то подкрутят.
- Да, подкрутят, - упадочным голосом сглушил мужичок и безнадежно прихлопнул по крупу вожжами, - того гляди, подкрутят: сам как раз и угодишь, куда не надо…
- Ну, что это чушь-то молотишь? - осердился снова Лопарь.
- Не молотишь, а так точно навсегда, - сокрушенным голосом сказал возница, и голова у него, словно у мертвой птички, свесилась на сторону.
- Случаи были? - крепко и прямо, словно следователь, спросил Терентий.
- То-то и дело, были…
- Ну, и что же?
- Ну, и ничего же, - повел мужичок заиндевелыми губами. - Было да и не было. "Жил да помер до сроку - всего и проку"…
- А молчали что? - вгрызался Лопарь.
- Да так и молчали, чтоб тише было… - невозмутимо и тонко пояснял хитроватый мужичок. - Как помолчишь - оно само отходит…
- Шутка шуткой, - отсек Лопарь, - а того… - И, словно спохватившись, прибавил добродушно: - Да, впрочем, убыток ли еще тебе ехать-то, дядя? В Советах вон бумажки висят везде: "Едешь - плати, што берешь - опять за все плати". Читал? Видал сам-то?
- Видал… пущай висит…
Лопарь плюнул досадно, уткнулся глубоко в потный ворот, смолк, - он привык разговаривать в городе, с рабочими, в открытую, совсем по-иному, а так не умел: уклончивые, невнятные, хитрецкие ответы раздражали его не на шутку. Во весь путь до Ивантеевки он не сказал больше ни слова, а терпеливый Терентий Бочкин еще долго-долго в потоке фальшивых и туманных мужичьих слов вылавливал, будто драгоценные жемчужинки, отдельные мелкие факты, редкие мысли и соображения, которыми оговаривался словоохотливый хитрый мужичок.
В санях у Федора и Андреева шел совсем иной разговор.
- Ты сам был, Гриша, у него в отряде? - спрашивал Федор парня.
- Так и ногу с ним навредил, - ткнул Гриша пальцем в сиденье. - Все лето по степям из конца в другой гоняли: они за нами охотют, а мы норовим, как бы их обмануть… Чеха - этот дурак, а вот казару не обманешь: сам здесь вырос - чего от его ждать?
Гриша, откинув ворот, боком сидел на облучке, и Федору было отчетливо видно его загорелое, багровое лицо: мужественное, открытое, простое. Особо характерно и крепко ложилась его верхняя губа, когда после волнующей речи опускал он ее, притискивая и покрывая нижнюю. Расплюснутый, широкий нос, серые густые глаза, низкий лоб в маслянистых морщинах, - ну, лицо как лицо: ничего примечательного! А в то же время сила в нем чувствовалась ядреная, коренная, настоящая. Грише было всего двадцать два года, а, по лицу глядя, вы дали бы ему и тридцать пять: труды батрацкой жизни и страданья с оторванной в бою левой ногой положили неизгладимые печати.
- Ну и что он, молодой? - любопытствовал Федор, продолжая начатый раньше разговор.
- Да, молодой совсем: тридцати годов, надо быть, нету…
- Из здешних, что ли, - казак?
- Какой казак… От Пугачева тут деревня будет Вязовка - в ней, надо быть, и жил. А другие говорят - в Балакове жил, только приехал сюда. Кто их разберет…
- Из себя-то как? - жадно выпытывал Федор, и видно было по взволнованному лицу, как его забрал разговор, как он боится проронить каждое слово.
- Да ведь што же сказать? Однем словом - герой! - как бы про себя рассуждал Гриша. - Сидишь, положим, на возу, а ребята сдалька завидят: "Чапаев идет, Чапаев идет…" Так уж на дню его, кажись, десять раз видишь, а все охота посмотреть: такой, брат, человек! И поползешь это с возу-то, глядишь - словно будто на чудо какое. А он усы, идет, сюда да туда расправляет, - любил усы-то, все расчесывался…
- Сидишь? - говорит.
- Сижу, мол, товарищ Чапаев…
- Ну, сиди, - и пройдет. Больше и слов от него никаких не надо, а сказал - и будто радость тебе делается новая. Вот што значит настоящий он человек!
- Ну и герой… Действительно герой? - щупал Федор.
- Так кто про это говорит, - значительно мотнул головою Гриша. - Он у нас ищо как спешил, к примеру, на Иващенковский завод? Уж как же ему и охота была рабочих спасти: не удалось, не подоспел ко времю.
- Не успел? - вздрогнул Андреев.
- Не успел, - повторил со вздохом Гриша. - И не успел-то малость самую. А што уж крови за это рабочей там было - н-ну!..
Гриша тихо махнул рукой и опрокинул тяжелую голову…
В грусти промолчали целую минуту. Потом Гриша тише обычного сказал:
- По-разному говорят, только уж самое будет малое, коли две тысячи считать. Так их между корпусами рядами-то и выложили, весь двор завален был - и женщины там, и ребятишки, ну, и старухи которые - однем словом скажу: всех без разбору. От как, сволочь…
Он слышно скрежетнул зубами и дернул за вялые вожжи.
- Видел сам-то? - пытал его Федор.
- Как не видать… Да уж и говорить бы не надобно… Што же тут видеть: кровь да мясо в грязной земле… Без разбору, подлецы, так на очередь и секли…
- Ну, а он-то как, сам Чапаев?
- Чего же ему оставалось? Во гнев вошел, и глаза блестят, и сам дрожит, как конь во скаку. Шашку с размаху о камень полоснул: "Много будет, говорит, крови за эту кровь пролито! И вовеки не забудем, и возьмем свое!.."
- А взял? - серьезно спросил Андреев.
- Да как еще взял! - быстро ответил Гриша. - Он, словно чумной, кидался по степи, пленных брать не приказал ни казачишка. "Всех, - говорит, - кончать, подлецов: Иващенкин завод не позабуду!".
И опять помолчали. Клычков опрашивал дальше охотливого Гришу:
- А што ж, Гриша, у него за народ был, бойцы-то: откуда они?
- Так, здешние, кому ж идти? Наш брат пошел, батрак, да победнее который… Бурлаки опять же были, эти даже первее нас ушли…
- Што же, полк, што ли, чего у вас было?
- Да, был и полк, когда в Пугачах стоял, а потом все больше отрядом звали, - он и сам, Чапаев, полком-то не любил прозывать: отряд, говорит, да отряд, это больше к делу идет…
- Н-да… Отряд… Ну, а раненые с отряда, убитые у вас - их-то куда девали?
- Девали, - раздумчиво протянул Гриша, собираясь с мыслями. - Всяко девали: то не успеешь подобрать, этих казара докалывала, - небось, не оставит. А кого заберешь, - по деревням совали: тут у нас везде народ свой. И здесь вот бывали, в Таволожке. Да где не было - везде было…
- А лечили как?