В книгу замечательного советского писателя-коммуниста Д. А. Фурманова (1891-1926) вошли два его фундаментальных романа "Чапаев" и "Мятеж", посвященных революции и гражданской войне, коммунистам - воспитателям масс.
Содержание:
Чапаев 1
Мятеж 59
Примечания 133
Дмитрий Андреевич Фурманов
Чапаев. Мятеж
Чапаев
I. Рабочий отряд
На вокзале давка. Народу - темная темь. Красноармейская цепочка по перрону чуть держит оживленную, гудящую толпу. Сегодня в полночь уходит на Колчака собранный Фрунзе рабочий отряд. Со всех иваново-вознесенских фабрик, с заводов собрались рабочие проводить товарищей, братьев, отцов, сыновей… Эти новые "солдаты" как-то смешны и неловкостью и наивностью: многие только впервые надели солдатскую шинель; сидит она нескладно, кругом топорщится, подымается, как тесто в квашне. Но что ж до того - это хлопцам не мешает оставаться бравыми ребятами! Посмотри, как этот "в рюмку" стянулся ремнем, чуть дышит, сердешный, а лихо отстукивает звонкими каблуками; или этот - с молодцеватой небрежностью, с видом старого вояки опустил руку на эфес неуклюже подвязанной шашки и важно-важно о чем-то спорит с соседом; третий подвесил с левого боку револьвер, на правом - пару бутылочных бомб, как змеей, окрутился лентой патронов и мечется от конца до конца по площадке, желая хвальнуться друзьям, родным и знакомым в этаком грозном виде.
С гордостью, любовью, с раскрытым восторгом смотрела на них и говорила про них могутная черная рабочая толпа.
- Научатся, браток, научатся… На фронт приедут - там живо сенькину мать куснут…
- А што думал - на фронте тебе не в лукошке кататься…
И все заерзали, засмеялись, шеями потянулись вперед.
- Вон Терентия не узнаешь, - в заварке-то мазаный был, как фитиль, а тут поди тебе… Козырь-мозырь…
- Фертом ходит, што говорить… Сабля-то - словно генеральская, ишь таскается.
- Тереш, - окликнул кто-то смешливо, - саблю-то сунь в карман - казаки отымут.
Все, что стояли ближе, грохнули хохотной россыпью.
- Мать возьмет капусту рубить…
- Запнешься, Терешка, переломишь…
- Пальчик обрежешь… Генерал всмятку!
- Ага-га… го-го-го. Ха-ха-ха-ха-ха…
Терентий Бочкин, - ткач, парень лет двадцати восьми, веснушчатый, рыжеватый, - оглянулся на шутки добрым, ласковым взором, чуть застыдился и торопливо ухватил съехавшую шашку…
- Я… те дам, - погрозил он смущенно в толпу, не найдясь, что ответить, как отозваться на страстный поток насмешек и острот.
- Чего дашь, Тереша, чего?.. - хохотали неуемные остряки. - На-ко семечек, пожуй, солдатик божий. Тебе шинель-то, надо быть, с теленка дали… Ага-га… Ого-го…
Терентий улыбчиво зашагал к вагонам и исчез в серую суетную гущу красноармейцев.
И каждый раз, как попадал в глаза нескладный, - его вздымали на смех, поливали дождем ядовитых насмешек, густо просоленных острот… А потом опять ползли деловые, серьезные разговоры. Настроение и темы менялись с быстротой, - дрожала нервная, торжественная, чуткая тревога. В толпе гнездились пересуды:
- Понадобится - черта вытащим из аду… Скулили все - обуться не во что, шинелей нету, стрелять не знаю чем… А вон она - ишь ты… - И говоривший тыкал пальцем в сторону вагонов, указуя, что речь ведет про красноармейцев. - Почитай, тыщу целую одели…
- Сколько, говоришь?
- Да, надо быть, тыща, а там и еще собирается - и тем все нашли. Захочешь, найдешь, брат, чесаться тут некогда - подошло время-то он какое…
- Время сурьезное - кто говорит, - скрепляла хриплая октава.
- Ну как же не сурьезное. Колчак-то, он прет почем зря. Вишь, и на Урале-то нелады пошли…
- Эхе-хе, - вздохнул старина - маленький, щупленький старичок в кацавейке, зазябший, уморщенный, как гриб.
- Да… Как-то и дела наши ныне пойдут, больно уж плохо все стало, - пожалобился скучный, печальный голосок.
Ему отвечали серьезно и строго:
- Кто ж их знать может: дела сами не ходют, водить их надо. А и вот тебе первое слово - тыща-то молодцов!.. Это, брат, дело - и большое дело, бо-ольшое!.. Слышно в газетах вон - рабочих мало по армии, а надо… Рабочий человек - он толковее будет другого-прочего… К примеру, недалеко ходить - Павлушку возьмем, Лопаря, - каменный, можно сказать, человек… и голову имеет - не пропадет небось!
- Кто говорит, известно…
- Да не то что мужики, - ты, вон она, на Марфушку на "Кожаную" глянь, тоже не селедка-баба. Другому, пожалуй, и мужику пить даст.
Марфа, ткачиха, проходя неподалеку и услышав, что речь идет про нее, быстро обернулась и подошла к говорившим. Широкая в плечах, широкая лицом, с широко открытыми голубыми глазами, чуть рябоватая, - она выглядела значительно моложе своих тридцати пяти лет. Одета в новый солдатский костюм: штаны, сапоги, гимнастерка, волосы стрижены, шапка сбита на самый затылок.
- Ты меня что тревожишь? - подошла она.
- Чего тебя тревожить, Марфуша, - сама придешь. Говорю, мол, не баба у нас "Кожаная", а кобыла бесседельная…
- То есть я-то кобыла?
- Ну, а то кто? - И вдруг переменил шутливый тон. - Говорю, что на воина ты крепко подошла… Вот что!
- Подошла - не подошла: надо…
- Ясное дело, что надо… - Он минутку смолчал и добавил: - Ну, а там-то - как?
- Чего - как?
- Дела всякие свои?
- Што ж дела… - развела руками Марфуша. - Ребят в приюты посовала, куда их деешь?
- Куда деешь… - посочувствовал и собеседник.
И, передохнув трудно, сказал соболезнующим грудным дыхом:
- Ну, похраним, похраним, Марфуша, а ты не терзайся: похраним… Поезжай спокойная, нам тут чего уж осталось и делать, как не за вас работать?.. Придет, може, время - и мы тогда… а?
- Так вот же… - кивнула Марфа, - да и вернее всего, што так оно будет… на одном отряде разве можно смириться?.. Беспременно будет.
- И ребята, кажись, тово, - мотнул собеседник на вагоны.
- Чего ж им, - ответила Марфа, - только бы ехать, што ли, скорей: ждать, говорят, надоело. Ехать и ехать - одно слыхать, чего толшиться?.. Э-гей, Андреев! - окликнула Марфа кого-то из проходивших. - Насчет отправки чего там балачут?
Петербургский слесарь, только недавно приехавший в Иваново, двадцатитрехлетний юноша с густыми, темно-синими глазами, с бледным лицом, стройный и гибкий, с коммунаркой на голове, в истертой коричневой шинелишке, - это Андреев! Подходит четким шагом, точно на доклад; поравнялся, щелкнул в каблуки, взял под козырек и, без малейшей усмешки глядя в упор на Марфу чудесными серьезными глазами, - отрапортовал:
- Честь имею доложить вашему превосходительству: поезд идет через сорок минут!
Марфа дернула за рукав:
- Прощаться-то будем али нет? Ребята ждут, - слово бы надо прощальное, што ли… Где Клычков? Куда он там запропастился?
Андреев снова вскинул под козырек и тем же невозмутимым тоном отчеканил:
- Пузо чаем прополаскивает, ваше превосходительство!
Марфа ударила по руке:
- Брось ты, черт, обалдел, што ли? На вот, генерала себе какого нашел…
Он вмиг перетрепенулся и к Марфе чистым, звонким, "своим" голосом:
- Марфочка…
- А?
- Марфочка, - ты сама-то… гм!
Андреев скорчил выразительную рожу, скомкав губы, вылупив глаза.
- Чего ето? - поглядела на него Марфа.
- Отчекрыжишь, поди, што-нибудь?
Но Марфа ничего не ответила, приподнялась на носки, посмотрела над толпой:
- Да вон и сами идут, надо быть…
Стоявшие около тоже поднялись, шеями вытянулись туда, куда смотрела Марфа. Там шли трое, окруженные тесным кольцом. Отчетливый выделялся Лопарь - с черными длинными волосами, блестящими глазами, высокий, худой. Он шел и братался, словно сам себе ногой на ногу наступал, - вихлястый такой, нескладный.
С ним рядом Елена Куницына, ткачиха, девушка двадцати двух лет, которую так любили за простую, за умную речь, за, ясные мысли, за голос красивый и крепкий, что слыхали так часто ткачи по митингам. Она еще не в коммунарке - повязана платком; не в солдатской шинели, а в черном легоньком пальтишке, - это в январские-то морозы! На бледном строгом лице отпечатлелась внутренняя тихая радость.
С Еленой рядом - Федор Клычков. Этот не ткач, вообще не рабочий; он не так давно воротился сюда из Москвы, застрял, освоился, бегал по урокам, жил, как птица, тем, что добудет. Был в студентах. В революции быстро нащупал в себе хорошего организатора, а на собраньях говорил восторженно, увлекательно, жарко, хоть и не всегда одинаково дельно. Клычкова рабочие знали близко, любили, считали своим.
Толпа за перроном при виде Куницыной, Клычкова и Лопаря задвигалась, зашептала громким шепотом:
- Сейчас, надо быть, говорить станут.
- Отправляться скоро…
- Да уж раскланяться бы, што ли, - спать пора.
- А вот расцалуемся - и крышка.
- Слышь, звонок.
- Первый, што ли?
- Первый.
- В двенадцать трогать зачнут…
- В самую, вишь, полночь так и норовят!
Сальные короткие пальтишки, дрянненькие шубейки с плешивыми, облезлыми воротниками, с короткими рукавами, потертыми локтями; черные коротышки-тужурки - драповые, суконные, кожаные. Стильная толпа!