- А пойдем завтра на базу вторсырья, там и поищем. С утра скажи Вальке и Клавке, потаскают, к обеду вернешься.
- По уму, - согласился дядя Сережа.
- А сегодня давай зайдем к тебе. Может, прямо сейчас? - Я боялся, что дядя Сережа надерется.
- Давай. Народу пока не нахлынуло.
Я удивился, что дядя Сережа пошел не к выходу из загона, а к дощатой пристройке, сарайке для метел и лопат, подумал, что дяде Сереже надо что-то взять с собой. То-то я изумился, когда дядя Сережа сказал, что уже месяц живет тут, что его выселили соседи, написали заявление в милицию, в милиции оформили в дом престарелых и инвалидов, что сдаваться туда все равно придется, но дядя Сережа еще поборется.
- Видал? - Дядя Сережа зажег толстую зеленую свечу, уже изрядно оплывшую. - Как на Новый год!
Я зацепился за пустые загремевшие ведра, залязгали пустые бутылки. Дядя Сережа изнанкой пальто протирал стакан и рассказывал о своей вчерашней обиде на Марью Семеновну.
- Слухай че, - это у него такая была присказка, кроме еще выражения "по уму", - слухай че, вчера понес хрусталь, всегда за это был рубль, а вчера не дала рубля, а Сашка-топтун и Юрка не верят…
- У тебя Олег свои бумаги оставлял, где они?
- Выбросили, наверное, - отвечал дядя Сережа, - а что, он спрашивает? Надо сходить, может, не выбросили.
- Олег умер вчера, в пятницу. Похороны в понедельник.
Дядя Сережа перекрестился.
- Такой молодой. И ведь не пил. Нет, я уж, видно, не брошу. - Он помолчал. - Хороший он был, надо помянуть. Ночью я печенью мучаюсь, а то изжогой, он соды принесет и меня материт, чтоб я не пил. А я ему говорю: ну не буду я пить, ну и что? - Забулькала жидкость. - Держи. - Он пронес стакан мимо свечи, пламя затрепетало. - Хорошо, до снегу закопаете. Мы раз повезли свояка, а пока везли, снегу в яму намело, а знаешь, как выгребать? Согрело? - спросил он. Снова забулькало, снова метнулось пламя свечи.
- Ты скажи чего, чего полагается, когда поминают, - попросил я.
- А чего говорить? Представь его да выпей. Пить - помирать, и не пить - помирать. - Дядя Сережа выпил и еще вспомнил: - А раз, тоже зимой, хоронили старшего брата, могилу выкопали, надо было кому-то остаться, а мы все за ним поехали. Привезли, а в нашу могилу другого суют. "Доставайте". А кому доставать, они уже все старые, они заказывали и думали, что это для них. "Ладно. Кто у вас?" "Старуха". Вишь, был бы старик, мы бы вдвоем положили, а раз старуха, пришлось нам новую копать.
Свеча догорела.
Вот и помянули мы тебя, Олег.
- У дяди Сережи был, - не сказала, а отметила жена.
- Был, - согласился я. Но тут же обиженно сказал: - Когда порок не система, а случайность, то с таким пороком не надо бороться, ибо можно только укоренить его, а попробуй его ни во что не ставить, и он отомрет сам.
- Бедные твои ученики! Иди чай пить.
Жене очень нравилось, как пишет Олег, она прямо-таки робела, когда он впервые пришел к нам. Но когда случился его уход из семьи, он стал жить неподалеку, я стал уходить к нему, с ним к дяде Сереже, и бедная жена убедилась, что иногда между литературой и жизнью не бывает просвета, - тогда она к Олегу охладела. Но вчерашнее известие о смерти его ее поразило: она считала больным-то не его, а меня.
- Дядю Сережу выперли за пьянку из квартиры, - не удержался я пожаловаться. - Оформляют в дом престарелых. Так что будет у него "и жизнь, и слезы, и любовь". Где бумаги Олега, не знает. Завтра с ребятами едем на базу.
- В выходной! Специально, чтоб в кино со мной не ходить.
Это был настолько обычный упрек, настолько распространенный, что он в эти вечерние субботние часы звучал в миллионах квартир. "На рыбалку собрался, а со мной в кино даже не сходишь…", "На охоту собрался…", "Опять будешь весь день под машиной лежать, а со мной даже в кино не сходишь…", "Опять будешь целый день в домино стучать, а со мной…", "Опять будешь над своими бумагами сидеть, а со мной…", "Опять…" - словом, вариантов до бесконечности, а смысл один: мало мне уделяешь внимания.
Вообще интересное поле исследования - женская натура. Вот жена моя - врач, умная женщина, а не свободна от характерных женских недостатков, хотя отлично видит их в других женщинах. Сама же рассказывала мне об одной женщине с ее работы, у нее муж курил, так она обещала чуть ли не на руках его носить, если бросит курить. Он бросил - и что? Никакого ношения. Выпивал. Стала бороться с выпивками. И угрозами и лаской. Бросил. И все равно был неладен - мало зарабатывает. Стал больше зарабатывать - мало уделяет внимания детям. Пошел с детьми в поход - опять неладно, ей картошку самой пришлось из магазина нести. Словом, какие бы достоинства ни приобретал муж, в нем, по мнению жены, открывались все новые и новые недостатки, главным из которых была его вина во всех бедах жены. Чулок зацепит в автобусе - кто виноват? Конечно, муж. Настроение плохое - кто испортил? Конечно, муж. Чем? Не так взглянул. Или были в одной компании, никто на нее даже не посмотрел - опять же кто виноват? Да опять же муж!
У меня есть целая теория о том, почему женщины считают, что их мало и плохо любят. Коротко говоря, женщин нашего века сделали несчастными два обстоятельства - литература и эмансипация. Литература говорит о любви к женщине, подвигах во имя ее. Это было б хорошо, если б не приучило женщин к мысли, что это так и надо, у них и мысли нет возвыситься до возможности поклонения. А эмансипация? Сели женщины на трактор, пошли на пилораму - опять недовольны. Кто виноват? А тут уже не мужчины виноваты, а общество. И вот-вот должны грянуть какие-то коренные, продиктованные заботой о будущем цивилизации перемены в положении мужчины. Иначе - хана.
Но что же можно делать сейчас, немедленно, не дожидаясь государственных мероприятий? Самое действенное только одно - женщин надо жалеть. Это единственное средство борьбы с их недостатками. А сами женщины спасутся тогда, когда каждая поймет, что недостатки, которые она видит в других женщинах, это ее недостатки, иначе бы она их не видела. Если женщины в своих бедах будут считать виноватыми кого угодно, но не себя, это путь к несчастью. Самое страшное заблуждение для женщин - их желание быть независимыми. Как это можно - не зависеть от природы, от семьи, от мужа? Независима - значит, горда, а гордыня ведет к озлоблению. А тут снова кто виноват, что жена стала желчной, теряет красоту, на нее никто не смотрит, кто? Конечно, муж. И так далее и так далее по кругу до полного изнурения. А ведь это не дождь за окном идет, это жизнь проходит… Жена моя прочтет такие рассуждения, как и любая другая жена, и скажет: это о ком угодно, только не обо мне, - и тем подтвердит, что это именно о каждой из них.
Не подозревая о моих раздумьях, жена листала тетради с сочинениями. Она вообще уверена, что ребята пишут лучше меня. Бывало, сидим на кухне, два очкарика, и читаем друг другу вслух.
- Кто это Каюмова Нелли?
- Татарка. Красавица. Хочет стать историком, а родители настаивают в технический. По данным Лильмельяны, любит русского парня, но родители ей этого не позволяют. А что?
- Интересное сочинение. С эпиграфом из Толстого, откуда это у него: "Сознание - величайшее моральное зло, которое может постигнуть человека"?
- Не знаю. Но как бы он это без сознания написал?
- Послушай: "Человека, который задумывается о себе, начинает глодать мысль, как его поведение воспринимают окружающие. Я не говорю о всех, но я такая. Раздумья и книги убили мое детство и осложнили отношения с людьми. Постоянно думая о себе, о цели своей жизни, занимаясь самокритикой, человек кончает плохо. Но это не надо понимать упрощенно, тут дело в характере, но и тут несчастье. Нам говорят: вырабатывай характер, - а когда его выработаешь, то оказывается, что характер плохой…" Видно, не все у нее так просто. Да, ты знаешь, у Лидочки ее Саша заболел, и вроде того что серьезно. Ох она забегала. То все ей был неладен, - жена говорила как раз о той женщине, которой никак не мог угодить муж, - но вот, Леш, мы-то ее знаем, мы поговорили, и точно - все сошлись на том, что она забегала от испуга. Не за мужа, а за себя: случись что с ним, с чем она останется?
- А вот этому фантику что ставить? "До первого класса ярких страниц в биографии не было. И потом их не было. Человек я тихий. Не трогайте меня, и я вас не трону. Приводов в милицию не имею". По-моему, пижонит. Это Олег Воробьев. Что такое? - закричал я возмущенно: увидел, что шнур телефона выдернут из розетки.
- Тебя от Идеечки берегу. Сто раз звонила.
Я аж застонал.
- Вы когда-нибудь прекратите считать Идею женщиной?
- Покричи, покричи, - отвечала жена. - Вот уж ей бы понравилось сочинение Макаровой: "Как много вмещает в себя эта напыщенная, с выгнутой грудью и отставленной ногой буква, Я"".
Утренний чай
Утреннего чая не вышло. Позвонила Ида.
- Я не ложилась ни на секунду. Что было со мной, я не знаю, какой-то удар, приезжай! Мне надо, чтоб ты послушал.
- Я же тебе вчера говорил, что иду с ребятами на базу.
- Вчера! Вчера - это эпоха назад. Вот почему из тебя ничего не выйдет - не чувствуешь момента.
- Кому-то надо, кроме момента, еще и обязанности чувствовать. - Я взглянул на жену. Видно было, ей моя фраза понравилась.
- Скажи ей, что ты еще не завтракал.
- Там тебе уже командуют "к ноге"? - спросила в трубке Ида - Хорошо, прочту две страницы. Это четыре - три! - минуты. Согласись, что Олег только мне открывал душу, только мне, согласись. Беседы с Сократом, то бишь с Залесским, не в счет.
- Читай.
- Ты знаешь, где он был в первую ночь, когда ушел от Веры?
- Хорошо, читай.