УДАР МОЛНИИ
Бабушку - Ирину Михайловну - уложили с обострением радикулита в больницу, поэтому в садик за братом отправилась Иришка.
Такие поручения она очень любила: сразу чувствуешь себя взрослым человеком. И в детсадике интересно.
Тетя Леша, мамина подруга, рассказывала, что всю мебель для детсадика они сделали в своей мастерской. Вот бы в интернат заглянуть! Тетя Леша говорила, что они и полки для городской библиотеки сделали и скамьи для парка. А еще рассказала, как они праздновали день рождения Ленина и к ним пришли в гости старые коммунисты.
В интернате, оказывается, есть сводные отряды, и лучший из них поехал в Москву. Везет же людям!
Иришка ускорила шаг - не опоздать бы к Ванюшке. Отношение ее к брату прошло ряд превращений. Сначала, когда Вани еще не было, она просила маму: "Сроди мне назавтра братика". Когда же он появился и стал орать, забирать все внимание матери, Иришка начала ревновать к этому крикуну, старалась даже не подходить к нему. А потом, как-то незаметно, пришло покровительственное отношение, и она с готовностью присматривала за братом.
…Иришка вошла в коттедж, отведенный под детский сад.
В столовой поглядывал вниз с буфета огромный плюшевый слоненок в штанах из голубого бархата. Иришка приоткрыла дверь в спальню, в туалетную, где "именные" горшочки, как зеленые соты, угнездились в деревянных стойках вдоль стены, и, наконец, обнаружила брата среди карликовых гардеробов. На каждом наклеен рисунок: то арбуз, то козел, то клубника, чтобы владелец легче мог разыскать именно свою дверцу.
Ваня усердно сколупывал картинку - морковку, и его маленькое скуластое лицо было озабоченно.
- Ты зачем? - напустилась на него сестра. - Домой, домой! - подражая голосу матери, взяла она за руку мальчика. - Ах, бессовестный!
По дороге она вспомнила, что здесь недалеко живет папа, и решила на минуту заглянуть к нему.
Иржанов снимал небольшую комнату в шесть метров у старого мастера Самсоныча. Тот ушел на пенсию и с огорчением сетовал, что "выработался". Комнату Самсоныч отдал Иржанову не из-за денег - у него была неплохая пенсия, и дети помогали, - а потому, что чувствовал симпатию к своему незадачливому ученику, любил вечерами побеседовать с ним.
Когда Иришка вошла к отцу, он делал эскизные наброски для будущей картины "На Севере дальнем". Анатолий задумал ее давно, еще там…
Заслышав голос Иришки, Анатолий отложил альбом:
- О, да ты, доченька, не одна? Здравствуй, Ваня.
Иришка недовольно оглядела маленькую комнату отца: книги на стульях, на подоконнике; на полке, заменяющей буфет, - тарелка, стакан, чайник.
- Как жить в таком разорении? - сказала она, повторив где-то услышанную фразу.
- Ничего, проживем, - улыбнулся Иржанов. - Значит, послезавтра в школу?
- Да, - без энтузиазма подтвердила девочка. Видно, не хотелось ей расставаться с вольницей под бабушкиным крылом.
- Ты читать умеешь?
- Частично, - уклончиво ответила она.
- А считать?
- Мама мне объясняла, но я все растрясла…
- Жаль, - усмехнулся отец, - а я тебе что-то приготовил.
Он достал из чемодана сверток, развернул его.
- О, форма! И мама мне купила.
- Ничего, запасная будет. И на вот еще. - Он протянул тетрадь для рисования, коробку цветных карандашей.
У нее разгорелись глава:
- Я рисовать люблю!
- Ну, ты пока нарисуй что-нибудь, а мы с Ваней сходим воды принесем.
Мальчик с удовольствием вцепился в дужку ведра. Они пошли к колонке на улице. Когда возвратились с ведром, наполненным водой, Иришка протянула отцу рисунок: девчонка буйно танцевала с шарфом в руках. В рисунке были движение и фантазия. Иржанов поразился:
- Ты давно рисуешь?
- С детства.
Он достал свой альбом.
- Вот, посмотри.
Иришка начала перелистывать альбом.
- Ой, это мама!
- Нет, похожа на нее, - смутившись, сказал Иржанов. Не дай бог, еще передаст Вере, что видела ее портрет. - Я тебя буду учить рисовать.
- Сейчас?
- Нет, всегда. Ваня, возьми шоколадку.
- Папа, а кого ты больше любишь: меня или его? - вдруг строго спросила девочка.
- Вы оба хорошие.
- А дядя Федя больше любит Ваню.
- Это ты придумала.
- Нет, его больше, - она кивнула на братика, тот уплетал шоколад, - и мне обидно…
Иржанов посмотрел на часы: надо было идти в клуб, оформлять читальный зал.
- Ну-ка, пошли, друзья, я вас провожу немного.
Небо до самого горизонта заволокло черными тучами. Они зловеще клубились, будто поднимались со дна моря.
Тревожно кричали чайки. Где-то совсем недалеко рычал гром, и хищные молнии метали в невидимые цели.
Пятиморск словно бы съежился, робко притих.
Иржанов довел детей почти до их дома, и они, взявшись за руки, побежали. Хлынул ливень, но дети успели вбежать в подъезд. Анатолий переждал ливень в магазине и отправился в клуб.
Вера с облегчением вздохнула, когда появились сын и дочь.
- Где вы пропадали? - сердито набросилась она на Иришку.
- Мы были у моего папы.
- Дядя Толя дал мне шоколадку, - объявил Ваня.
Он мог об этом и не говорить - достаточно было посмотреть на его перепачканную рожицу.
- Страшно умно, перед обедом… - пробурчала Вера.
- А мне папа подарил… - Иришка показала форму и альбом, - Будет учить рисовать.
Новый раскат грома заставил Веру побледнеть. Казалось, зашатались стены дома.
Она приникла к окну. Над морем огненные стрелы распарывали черную стену. Одна из молний ударила в громоотвод элеватора. Вера вздрогнула. Ока с детства боялась грозы, но сейчас какая-то сила удерживала ее у окна. Ей казалось, что, оставаясь здесь, она разделяет опасность с Федей и ему не так страшно где-то там, в пекле грозы.
"Понесла же его нелегкая в такую погоду на рыбалку, - со все возрастающей тревогой думала Вера. - Вечная мужская беспечность. Перекладывают груз домашних забот на нас, а сами…"
Ну, к Федору-то, положим, это обвинение не относилось, он помогал ей как только мог, никогда не считался, какая работа "мужская" и какая "женская". Но разве не безобразие - закатиться на много часов в такую грозу кто его знает куда?
Вера постирала детское белье, вымыла полы, а Федора все не было. То и дело она подходила к окну.
Над морем появились первые просветы. Тучи выгнулись черным мостом и уползли за горизонт. Вечернее солнце осветило залив.
По двору бежал соседский мальчишка, в ужасе выпучив: глаза, и что-то кричал. Вот он вскочил в их парадное, послышался топот его ног по лестнице, он толкнул дверь:
- Тетя Вера, вашего дядю Федю молния убила!
КРУГОВОРОТ
Хорошо, что есть начало учебного года, первые дни его, когда поток дел, обязанностей захватывает и несет с такой силой, что не оставляет и часа, чтобы подумать о сокровенном, предаться собственным переживаниям.
Все, что свалилось на Леокадию, когда она возвратилась от Саши, - болезнь Куприянова, гибель Федора Ивановича, - переживалось бы ею и острее и дольше, если бы не школьный круговорот.
Она снова получила письмо от Алексея Михайловича, написала ему ответ, полный тревоги за его здоровье, рассказала о похоронах Вериного мужа, о детях. И это письмо принесло ей некоторое облегчение.
Дела интернатские требовали ее всю, без остатка, и днем и часто ночью.
Дети возвратились с каникул посвежевшими, вытянувшимися. Рындина брал с собой в плавание штурман Долганов, объявил его "сыном команды". Мальчишка загорел до черноты. Его выцветшие волосы, казалось, никогда не просохнут, а ноги в белой пыли до колен были расчесаны.
На ее вопрос, понравилось ли ему в плавании, Рындин воскликнул:
- Работа!
В его устах это стало высшим мерилом удовлетворенности. Фуражку он теперь носил с "морским шиком", набекрень, нацепив на нее где-то раздобытую "капусту".
Вообще за эти два месяца Рындин стал сдержаннее, серьезнее, хотя по-прежнему, а может, даже больше прежнего, командовал одноклассниками, жил словно со взведенным курком - вот-вот взовьется ракета. Но у него исчезли замкнутость, ожесточенность и появилось очень радующее Леокадию стремление помочь, заступиться за обиженного.
…Валерика привела мама. Клипсы ее походили на белые ватки в ушах. Кремовые туфли на высоченном каблуке как нельзя лучше шли к кремовому костюму. Разрисованное лицо умильно улыбалось навстречу Юрасовой.
- Леокадия Алексеевна, милочка, можно Валерику сегодня вечером побыть дома? У нас семейное торжество - именины моего супруга.
Улыбышева любит такие слова: "торжество", "супруг". Об озере она непременно говорит "зеркальная гладь", а о море - "морская ширь".
Сейчас она глядит на Юрасову заискивающе, а Валерик, сбычившись, - на мать.
- Мне здесь надо быть. У нас сегодня линейка. Правда, Леокадия Алексеевна?
Никакой линейки не предполагалось, но Юрасова решила пойти на выручку Валерику.
- Очень желательно, Маргарита Трофимовна, чтобы Валерик остался с товарищами. У нас действительно важные дела.
Улыбышева обидчиво поджала губы:
- Вы превращаете мать в ничто. Я пойду лично к Марь Палне… Этот мальчишка уже меня воспитывает дома.
Она уплыла к директору, а Леокадия спросила с любопытством:
- Как это ты… воспитываешь?
Валерик помялся:
- Да мама поругалась с соседкой и хотела, чтобы я ей тоже нагрубил, а я сказал: "Тебе самой надо извиниться". - Он помолчал. Подняв круглое лицо, спросил с искренним недоумением: - Неужели и при коммунизме будут несправедливости?