Я вытащил из папки его рисунок. Он с удивительным сарказмом изобразил, любопытствующую толпу - настоящий человеческий зоопарк: человек-заяц, человек-бык, человек-волк, человек-баран, человек-воробышек… В людях легкими штрихами были намечены прототипы животного мира. Мне стало смешно. Я смеялся. Костя скучно на меня глянул, скосив глаза, но не двинулся.
- Слушай, это удивительно! - восторгался я. - Это смешно! Это по-настоящему смешно!
- Так думаешь? - спросил он.
- Да что тут думать? Я смеюсь! Слушай, это удивительно! А кто же я?
- Ты ирландский сеттер, - сразу ответил он.
Видно, давно уже определил мое сходство. Но я удивляюсь:
- Почему сеттер? Почему ирландский?
Он молча встает, подходит к старинному книжному шкафу, красиво отделанному замысловатой резьбой, и достает "Энциклопедию животного мира". Полистал и открыл картинку рыжего грустного пса, довольно симпатичного. Возможно, во мне есть какое-то с ним сходство. Я нисколько не возражаю. Мне весело. "Гав-гав!" - смеясь, лаю я и спрашиваю:
- А душа у меня собачья?
- Может быть, и собачья.
- Ну в каком хоть смысле? В смысле преданности? - смеюсь, не могу успокоиться я.
- Не знаю, - бормочет Костя и вдруг зажигается: - Вот прихожу в бухгалтерию. В большой комнате только женщины, человек десять. Одна - корова, другая - крыска, третья - квочка, а главная бухгалтерша - волчица. Для меня картина ясна. Корову можно убедить лаской, комплиментом - не взбрыкнет. Крыску? Даже когда у тебя абсолютная правота, все равно зубки покажет: лучше обойти. Квочку? Та настолько озабочена деловым навозом, что и не поймет, о чем просишь. Только и будет кудахтать: "Не могу! Потом!" А волчица? Ей надо что-то в пасть, самую безделицу, но обязательно, и хвалебно-признательные словеса - смилостивится, и сразу решишь свою проблему. - У Кости в глазах мучительное страдание. - Лешка, часто не могу смотреть на человека. Рука тянется изобразить его суть, непривлекательную суть, понимаешь?
Костя встает, снимает со шкафа огромную, тяжелую папку, кладет на стол.
- Смотри!
- Что это?
- Иллюстрации к рассказам Зощенко.
Это удивительная графика. Удивительно смешная! Как рисунок любопытствующей толпы в бане. Ну что за талант в человеке! Я в восторге.
- Меня давно тянуло проиллюстрировать Зощенко, - поясняет Костя, вновь наливая себе в стакан водки. - Стал вчитываться в него, и вот это пришло.
- Костя, почему раньше ты мне этого не показывал?
- А кому, Лешка, это нужно? - сумрачно спрашивает он. - Ведь ругать начнут: пошлое зубоскальство! противоречит Зощенко!
- Наоборот, прекрасное дополнение, - возражаю я.
- О, брось, Лешка! - не соглашается он.
Властная женщина
В дверь кто-то стучит, и она открывается: в комнату входит модно одетая женщина. Костя сердито-испуганно глядит на нее, вскакивает, хватает папку и судорожно завязывает тесемки. Он торопливо кладет ее на шкаф.
Во взгляде женщины спокойная властность. Она снимает темно-зеленое кожаное пальто и небрежно бросает на диван. Ведет она себя уверенно, даже с вызовом, будто хозяйка здесь. Смущенными выглядим мы. Она протягивает мне руку:
- Антонина…
- Алексей, - бурчу я.
- Вы тоже художник?
- Да.
- Посмотри, как он рисует, - вдруг заискивающе говорит Костя, суетливо схватив ватманский лист с Кузьмой Михайловичем.
Я не узнаю его. В нем торопливая оправдательность провинившегося мальчишки.
- Опять банная серия? - со снисходительным сарказмом замечает Антонина. - Однако недурно.
- Простите, что недурно? - недружелюбно спрашиваю я.
Она мне не нравится. Раздражает своей самоуверенностью, снисходительностью. Я в принципе очень терпим к людям, к их недостаткам, но едва переношу заносчивость и высокомерие. А эта даже подчеркивает свое непонятное превосходство над нами. Я мрачнею. Она мгновенно улавливает это и тут же меняет тон, манеру держаться. С улыбкой говорит мне:
- Разве вас что-то обидело?
- Может, и обидело, - бурчу я.
- Тогда простите. А рисунок мне нравится - убедительный. Особенно хороши эти руки. Как корни дерева.
Она говорит медленно, произнося каждое слово четко, как произносят их, читая стихи. Прищурившись, не моргая, она смотрит мне в лицо, именно в лицо. В ее взгляде холодная проницательность.
Меня поражает то, что она сказала: "руки, как корни дерева". Это именно то, что я думал, когда рисовал Кузьму Михайловича. Но об этом никто не мог знать, кроме меня! И мне начинает казаться, что она читает мои мысли.
Ощущение настороженности и неприязни крепнет во мне. Я просто чувствую, как она подчиняет. И в то же время не нахожу в себе желания и умения сопротивляться. "Что за дьявольщина!" - думаю удивленно.
Антонина привлекательна - и лицом и фигурой. Лицо, правда, скуластое. Вообще красота ее какая-то холодная, какая-то сделанная. Замечаю, что она умело пользуется косметикой, причем на западный манер. Она действительно какая-то другая, как бы оттуда. У нас таких не часто встретишь. В общем, как говорят, шикарная женщина. И я понимаю, что Костя не мог пройти мимо, раз она соблаговолила выделить его среди других.
- Костик, а ваша квартирная Люська, - говорит она с презрением, - ко всем тебя ревнует или только ко мне?
- С чего ты взяла, что она ревнует? - выражает недоумение Костя.
- Вижу и чувствую. Это трудно скрыть, - расставляя слова, четко произносит Антонина. - Но ты, пожалуйста, скажи ей, что не обязательно это мне показывать. Вы уж, как-нибудь сами разберитесь в своих отношениях.
- В каких отношениях? - спрашивает Костя, и я замечаю, что он прячет глаза.
- В ваших личных, Костик, - твердо настаивает Антонина. - Я думаю, что ясно выражаюсь.
Костя насупленно молчит. Нет, не нравится она мне. Не узнаю Костю. Почему он ей подчиняется?
Антонина достает из сумки золотисто-красную пачку заграничных сигарет. Такой я еще не видел - "Dunhill". Умело прикуривает от пламени миниатюрной зажигалки. Я пристально за ней слежу, как прилип к ней. Мне противно это сознавать. Но она притягивает. Властная женщина.
Костя сумрачно спрашивает:
- Опять твой англичанин приехал?
- Да, приехал, - с вызовом отвечает Антонина.
- Опять за иконами?
- Нет, почему же? Он интересуется не только ими, но и современной живописью. - У нее на лице презрительная усмешка. - А чего же ты мне не предлагаешь шампанского?
- Не ждал я тебя.
- Но мог бы держать про запас, не так ли?
- Давайте я схожу в магазин, - предлагаю я. Мне кажется, у них назревает скандал. И вообще я чувствую себя лишним. Решаю, что схожу, а потом сразу уйду.
Они не возражают.
Когда я возвращаюсь, Антонина с повышенным интересом вглядывается в меня. Мне это не нравится.
- А вы, оказывается, непризнанный талант, - говорит мне сочувственно.
- Когда-нибудь признают, - бурчу я.
- Но вы же не хотите, чтобы это случилось после вашей смерти? Правда ведь, этого никто не может хотеть? Покажите мне ваши картины.
- Не хочу, - по-мальчишески просто и с вызовом говорю я.
- Но почему же? - удивляется она. - Я ведь искусствовед. Мне хотелось бы вам помочь.
- Спасибо. Когда-нибудь потом.
- Ну зачем же откладывать на "потом"? Покажите завтра.
Костя саркастически замечает:
- Не хочешь ли, Лешка, в Лондоне выставиться?
- В каком еще Лондоне? - не понимаю я.
- В самом что ни на есть настоящем, - мрачно поясняет он.
- А я ведь серьезно, - настаивает Антонина. - Покажите завтра.
- Не хочу, - твердо говорю я.
- А зря, Купреев, - как бы угрожает она. - Потом пожалеете.
- Может быть, - говорю я.
Я встал, распрощался и ушел.
В коридоре меня перехватила Люси́на.
- Алексей, одну минуточку, - шепчет она. - А правда, что Костя любит эту фуфру?
- Кого? - не понимаю я.
- Ну, эту мадамочку, которая к нему вязнет.
- Не знаю, Люся, - пожимаю плечами.
- Ты-то по-дружески скажи ему, - просит Люсина, - не даст она счастья! Эти фуфры только несчастье приносят. А Костя просто дурак! - Она воскликнула с такой искренней болью, что я невольно подумал: не влюблена ли? И действительно - о каких это отношениях выговаривала Антонина?
Ах, да что мне до всего этого! Пусть жизнь движется по своим таинственным законам, а мне уже ничего не надо - ни помощи, ни участия, ни признания. Может быть, еще немножко любви? И немного творчества - его радостей и завершающего удовлетворения. А потом пусть сердце останавливается: мне все равно!
Глава III
Маленькие открытия Рея Грейхауза
I
Итак, что стало известно Ветлугину после прочтения первой тетради дневниковых записей Купреева?
Он заглянул в душевную жизнь Купреева, узнал о его окружении в феврале семьдесят третьего года, о его разномышлениях, надеждах, сомнениях, неудачах… Около него тогда были Потолицын, Грудастов, Барков. Он познакомился с синеглазой Варей и властной Антониной, которая поддерживала связь с англичанином.
"Англичанином, наверное, был мистер Стивенс, приехавший в Москву скупать непризнанную современную живопись, - подумал он. - Почему непризнанную? Отличная реклама: с политической подоплекой…"
Ветлугин встал из-за письменного стола, стал расхаживать по кабинету.