Не приезжай, милый, не трави меня. Может, когда-нибудь потом я смогу выйти к тебе в казенном своем платье, в сопровождении контролера. Только не сейчас.
Прости меня, пойми и не суди строго. И из памяти не выбрасывай, помни меня.
Вера.
1 июня.
(Это письмо Смирнова не отправила).
"Осужденная Смирнова В. все чаще в часы досуга начинает встречаться с осужденной Стребковой Н. К ним тянется и Темина В. Думаю, что образуется неформальная малая группа положительной направленности. Данные: все трое решили соревноваться, Смирнова готовит Стребкову к занятиям в школе. В прошлом учебном году Стребкова часто пропускала занятия, уроки не готовила, экзамены за восьмой класс не сдала. Темина имеет 8 классов, дальше учиться отказалась. Хорошо, если под влиянием Смирновой они возьмутся за учебу.
Во время беседы о Конституции СССР подробнее рассказать о праве граждан на образование. Привести конкретные примеры из жизни бывших осужденных, твердо вставших на путь честной трудовой жизни и продолжающих учиться. Пригласить одну из них, чтобы выступила, рассказала, как живет, работает, учится".
(Из дневника индивидуальной воспитательной работы начальника 1 отряда лейтенанта Керимовой).
Сергей Саламатин
Странно, он думал, что теперь хорошо знает их, особенно Веру. Но Вера во второй его жизни была иной, чем на страницах ею же написанных писем. От нее как бы отслоилось все наносное, чужое, взятое напрокат - он точно не знал, у кого, но были же эти люди на ее пути, - и когда он с помощью собственного воображения переносился в колонию, Вера встречала его мягкой и доброй улыбкой и вся светилась расположением и доверием к нему. "Я не знаю, что бы со мной стало, если бы не ты, - сказала она ему однажды в той нереальной реальности, которая принимала Сергея, не отторгая, потому что своим становился он там, многое уже понимающим, и вторая его жизнь раскрывалась перед ним доверительно. - Ты переезжай сюда, к нам, и мы все время будем вместе". Он удивился: но как же? Не могу же я ради этого пойти на… Она засмеялась тихо и стала отступать к стене, растворяться, исчезать, только стена и осталась перед ним…
И тогда он понял. И Керимову вспомнил, ее слова про закономерность чего-то. Так вот - чего!
Нельзя отгораживаться стеной от них, нельзя сказать себе: там они, а тут я, хороший и честный, добрый и отзывчивый. Но для кого же тогда все это - и честность, и отзывчивость, и доброта, для себя разве только? Керимова поняла это давно, когда согласилась работать в колонии. Наверное, она тоже думала о том злосчастном проценте…
- Знаете, мама и папа, - сказал он за обеденным столом с излишней торжественностью, сразу же уловив неестественные нотки в своем голосе, но не смутился, не оробел и не сбился, - я решил проситься в школу при исправительно-трудовой колонии. Это очень важно для меня, вы не представляете, как важно.
Они молча смотрели на него. У отца лицо было непроницаемым, а Нина Андреевна постепенно начала бледнеть.
- Вы только не осуждайте меня, не отговаривайте, вообще пока лучше ничего не говорите, - поспешно добавил он. - Я очень вас прошу.
У матери уже знакомо прыгали губы и глаза были полны слез. Отец прокашлялся и сказал:
- Отчего же осуждать? Ты о нас плохо не думай. Не надо убиваться, мать, лето еще все впереди, пообвыкнем. Да и не по суду же он туда идет. Значит, так нужно.
Ах, как был он благодарен отцу! Только бы взяли его, только бы не отказали. Ведь он же еще ничего не узнавал, может, и нельзя ему вовсе, поскольку там знакомая… Но это все было теперь второстепенным, не главным, в конце концов можно и в другую колонию, хотя именно туда, где Вера, хотелось ему. Главное же было то, что он решился и что отец его поддержал. И мама поймет и поддержит, просто она не может так сразу…
…Сквозь стену выходила к нему Вера и улыбалась, и кивала ему, и рукой махала… И так ему было хорошо.
Из дневника осужденной Смирновой В.
"И пошла наша жизнь вразлад.
Холодок в отношениях с Игорем нарастал, изморозью покрывались наши отношения. Он все реже брал меня с собой в компании, чаще я дома в одиночестве отсиживалась перед цветным телевизором, обиду свою глотала пополам с вином. Игорь то совсем не приходил ночевать, то являлся пьяным и сразу заваливался спать. Утром говорил, что был у родителей, отцу, мол, плохо. Как-то ночью из соседней квартиры, от Анны Ефимовны, одинокой больной женщины, которая все время страдает бессонницей, я позвонила отцу Игоря. Он ответил раздраженно, что ночь уже и сын спит. А через полчаса приехал Игорь, возбужденный, разговорчивый, сказал, что в одном магазине холодильник чинил, завмаг расщедрился, угостил. Врал, значит, папаша, зря только Анну Ефимовну беспокоила. Да и вообще все это зря…
Но я все еще чего-то ждала, надеялась, что ли, что все в колею войдет…
Однажды Игорь с компанией завалился. Сапар с ним и еще две девочки из нашего архива, Соня и Зина. Где уж они познакомились, не знаю. "Под газом" все были, шумные, веселые. Я сделала вид, что обрадовалась, стала на стол накрывать. Девочки ко мне липнут, щебечут что-то, в глаза заглядывают, словно виноватые. Я раньше с ними не очень и зналась, так - привет, привет, и все. А тут вдруг в гости заявились и как будто бы ко мне. Я-то все понимаю, только вида не подаю. А у самой все кипит внутри, однако молчу, улыбаюсь.
Игорь показывает похвальную грамоту, на работе получил, непонятно, за какие там заслуги, и говорит торжественно:
- Что ж, други, труд, как известно, сделал из обезьяны человека, а водка, что тоже известно, делает из человека обезьяну. Поэтому предлагаю выпить за мои трудовые успехи армянский коньяк. Он возвышает.
- У-у-у-у! - в один голос взвыла компания.
Так это у них ладно получилось, что я поняла: не первый раз они вместе. И сразу ко мне спокойствие вернулось. Что ж, думаю, пора с этим кончать. Никакие мы ни муж и жена - так, одна фикция. Нечего канитель тянуть. Только не сейчас, до скандала я не унижусь, особенно при этих девочках.
Выпила с ними, посмеялась, а когда Игорь сказал, что развезет гостей по домам, даже вышла на улицу проводить, рукой помахала.
Ночевать он, конечно, не приехал. Да это меня уже мало беспокоило. Надо было с жильем что-то делать. Старую свою квартиру на Хитровке я, как последняя дура, сдала, все вещи за полцены распродала, один только бронзовый подсвечник оставила на память. Теперь частную комнату придется искать. А хозяева сдерут, как пить дать, теперь дешевую не снимешь, теперь шальных денег много у людей развелось, студенты и те от общежития отказываются, по частным квартирам живут. Ну, да как-нибудь…
Когда Игорь днем позвонил мне и стал что-то там сочинять про поломку в двигателе, я его бодрый голос прервала и сказала почти равнодушно:
- Ну, что ты, Игорь, мне-то какое дело, где ты был. Мы же с тобой вольные птицы, летим, куда хотим.
Он, видно, не понял.
- Ты, старая, как всегда, права, я тебя за то и люблю, что ты без всяких предрассудков, за то и в жены взял.
- Это тебе, старик, только показалось, - отвечаю ему в тон, - что взял меня. Меня нельзя взять, я не вещь.
- Ладно разводить антимонию, - останавливает он меня, и я представляю, как он морщится. - В общем…
- Ты меня не понял, старик, - втолковываю ему терпеливо. - Я говорила про вольных птиц в том смысле, что ухожу от тебя. Надоел ты мне, ужас. Вот только…
- Погоди, - голос у него изменился, дрогнул, - я сейчас подскочу. Ты выйди, поговорим.
- Ну давай…
Пальто накинула, спустилась.
Он подкатил к крыльцу, вышел, хлопнул дверцей. Вид у него был растерянный.
- Привет. Что ты еще выдумала?
Я пожала плечами.
- Сам понимаешь, что мы уже давно не супруги.
- Фи, какое слово. Су-пру-ги. Мы друзья прежде всего.
- Вот и останемся друзьями. Я подыщу комнату и уйду. Друзьям не обязательно жить вместе.
Он хмурился, смотрел исподлобья. Что-то в нем происходило, может быть, борение мысли, хотя задумываться он не любил.
- Это серьезно?
- А ты как думал? Шуточек и без того предостаточно.
- Может, ты и права. Поживем врозь. Только зачем тебе искать квартиру? Оставайся, а я уйду к предкам. Буду звонить.
- Чао, - ответила я и подняла руку, прощаясь.
Голубой дымок вырвался из-под машины, и она выехала на улицу. Не ездить мне больше на ней, подумала я. Грустно вдруг стало, но и облегчение испытала одновременно. Нелегкий это груз, семейная жизнь, и вот - скинула…
Началось одиночество. Пусто и тоскливо было в квартире. Я не знала, куда себя деть после работы, чем заняться. "Телек" осточертел, книги не могли отвлечь, скучно было их читать: чужая жизнь, чужие переживания. Мелочными они казались, ничтожными. Проку в них не было, в этих книгах.
Вечера стали длинными. Порой тянуло на улицу, хоть потолкаться среди людей. Но я зло шутила: на панель? И оставалась дома. Одна со своими дорогими вещами, такими ненужными, как выяснилось… Глупая песенка прилипла:
А мне опять приснился
Крокодил зеленый,
Зеленый-презеленый,
Как моя тоска.
Она преследовала меня с утра до ночи. С ума можно было сойти.
И вдруг однажды вечером - звонок. Даже не поверила - слуховая галлюцинация. Но звонок снова прозвучал в прихожей, и очень уж требовательный. Раньше один Игорь был так настойчив.
Открываю - он.
- Привет! Не скучаешь?
- Привет, - говорю, - не скучаю.
- А я вот ехал мимо. Дай, думаю, загляну. Все-таки друзья.
- Ну, заходи.
У него сверток в руках.
- Я тут прихватил кое-что. Возьми.