- В Персиполе я присягнул новому царю царей, Дарию, сыну моему. Завтра в Нисе тоже принесем присягу - и ты, и войско, все. Распорядись, чтобы приготовили, что надо. - Он замолчал, Мантравак терпеливо ждал. - Еще… - Гисташп запнулся, но только мгновение жило в нем последнее сомнение. - Еще надо тебе найти вождя карпанов, поклоняющихся богу-змее. Скажи ему, что Барлаас жив, что он здесь и завтра утром выезжает в Маргав. Я дам ему свой плащ, так будет вернее. Смотри, чтобы никто не видел тебя у карпанов.
Мантравак поклонился с достоинством. А Гисташп подумал, что и с ним придется расстаться: смерть - самая надежная хранительница тайн.
Дорога круто спускалась в темную еще ложбину. Внизу бежал по камням веселый ручей, пробивавшийся из земли чуть подальше. Почему-то его называли Золотым, хотя золото никогда здесь не находили. Склоны ложбины поросли высоким густым кустарником, ручей едва виднелся сквозь осеннюю пожухлую, пылью покрытую листву, слышен же был хорошо.
Кони тянулись к воде.
- Погоди, - сказал Барлаас спутнику. - Смотри - солнце встает.
Далеко, за краем земли, поднималось красное солнце. Было оно еще холодное, глаз терпел смотреть на него. Но вот оно выкатилось целиком - и покрыло все вокруг сначала рубином, потом золотом. Листва, только что темная, неживая, вдруг зазолотилась. Вода внизу блеснула лучисто.
- И вправду - золотой, - засмеялся Барлаас.
Со вчерашнего дня, с той самой минуты, как услышал он про мятежный Маргав, про Фраду, побратима своего, все перевернулось в душе. Понял он - вот этого и не хватало: скакать куда-то на коне, ощущать близость борьбы, быть с людьми, которым ты нужен. Новые песни рождались в нем - он радовался, что скоро споет их друзьям, Фраде… А книга… она подождет. Если и не успеет дописать, все равно люди сохранят то, что им надо. Да и не в слове сила - в деле. Теперь, после всех мытарств, он знал, что это такое - Доброе дело. Он ехал свершать его.
Барлаас тронул коня. Под копытами зашуршала, осыпаясь, земля.
В ручье остановились, отпустили поводья, дали коням напиться.
Тут и полетели на них веревки - сразу несколько. Две обвили, затянули петлей Барлааса, остальные скользнули по крупу коня и упали в воду. Сильным рывком его, выдернули из седла, поволокли по дну неглубокого ручья, вверх по берегу. С криком бежали по склону люди - он узнал тех, кто плясал на площади Нисы со змеями в руках.
Золотом сверкнул на солнце занесенный меч…
Вспугнутая пичужка выпорхнула из кустов, метнулась в небо и защебетала, защебетала…
5
На столе у следователя Мамедова Сергей увидел свою белую тетрадь, и сердце его сжалось. Пропасть лежала между теперешней и той его жизнью…
- Садитесь, Сергей Федорович. - Следователь был, как всегда, спокоен, деловит. - Вы уж извините, я по долгу службы должен был познакомиться с этим. Ваше сочинение?
Сергей, не отводя взгляда от белой тетради, с которой столько было связано, кивнул:
- Мое, гражданин следователь.
Тот мягко сказал:
- Зовите меня Ата Союнович. Так лучше будет.
Сергей ничего не ответил, и на некоторое время в комнате настала тишина, только бумага шелестела под пальцами следователя.
- К делу это не относится, мне для себя понять хочется, - снова заговорил Мамедов. - Все так и было, как описано, документами подтверждено?
- Да как вам сказать, - пожал плечами Сергей. - Кое-что подтверждено. Но это мыслилось, как художественное произведение, мое, так сказать, восприятие…
- Я понимаю, - добро посмотрел на него Мамедов. - Вот Дарий, Камбис, Гаумата - все из истории. Шестой век до нашей эры. Так? А Барлаас - это имя я не слышал.
- Вымышленное лицо, - пояснил Сергей, не вдаваясь в подробности; о белой тетради говорить не хотелось, особенно в таком месте.
Но Мамедов не смущался его холодностью, доброжелателен был, вежлив, неуместно улыбчив. Ладонями разглаживал тетрадь, расправлял загнувшиеся углы. А услышав про вымышленное лицо, вроде даже обрадовался: может быть, подтвердилась какая-то догадка.
- А трагедия Ниневии? - продолжал он допытываться.
- Это все было. По "Книге Наума" написано. Переработал, конечно…
- А восстание в Маргиане?
- И такое было. Кстати, оно считается первым народным восстанием на территории нашей страны, подтвержденным документально.
- Смотри-ка….
Следователь был, казалось, заинтересован, но Сергею виделся во всем этом какой-то подвох, и он приглядывался к Мамедову, недоумевая и боясь сказать лишнее.
- Барлаас, я так понял, погибает на пути в Маргиану…
Закончив разглаживать обложку, Мамедов слегка отодвинул на столе тетрадь, но руки с нее не снял, словно раздумывал, кончать этот разговор и переходить к делу или еще уточнить что-то для себя неясное. И последнюю фразу он произнес так, что можно было и не отвечать, но Сергей вдруг сказал:
- Я хотел было этот эпизод убрать. Пусть бы Барлаас приехал в Маргав, сражался на стороне восставших и погиб во время штурма. А теперь думаю оставить как есть.
- Чего же так? - Мамедов снова подтянул к себе тетрадь и даже словно бы собирался раскрыть ее, полистать.
Но Сергей уже раскаялся, что разоткровенничался.
- Да так…
Терпелив был следователь, не подгонял, ждал. Не дождавшись, без улыбки уже, нахмурясь даже, сказал:
- А зря. Барлаас добился бы своего, приехав к восставшим и сложив голову за правое дело, не зазря. Добро бы и восторжествовало. Ведь добро же торжествует в конце концов, не зло. Верно?
Он смотрел на подследственного испытующе, взгляд его требовал ответа. Вот оно, подумал Сергей, подводит к главному, ради чего затеял весь разговор о тетради. Тут мелькнула где-то на втором плане мысль о Порфирии Петровиче: дело следователя в своем роде художество - слова эти всплыли в памяти, всплыли и ушли, забылись сразу же, не оставив следа. Одна-единственная забота жила в нем в эти мгновения: понять, догадаться, в чем оно, главное, к чему клонит следователь.
- Зло всегда конкретно, - через силу проговорил Сергей.
- Добро тоже, - напомнил Мамедов.
- В вашем понимании… - начал было Сергей, все еще теряясь в догадках, но не сумел договорить.
- В моем понимании добро - это справедливость, - неожиданно переменившись, сердито прервал его следователь. - Вот сегодня, сейчас я с правовой и нравственной точек зрения обязан прекратить ваше уголовное дело, ибо установлено, что обвиняемый не виновен. И это будет добро, потому что я поступаю справедливо.
Жаром обдало Сергея изнутри. Самые противоречивые чувства возникли враз и переплелись так, что не разобрать было, откуда что и взялось.
- Что же это? Что же это такое вы говорите? - растерянно бормотал Сергей, не слыша своего голоса. - Ведь все доказано… отпечатки пальцев…
И сам понимал, что чепуху мелет, что у следователя наверняка есть нечто, позволившее ему так заявить, и что теперь назад уже никак не повернуть.
Так вот что приберег для него Мамедов, вот в чем был подвох, вот оно, самое главное, чего боялся он и, выходит, не зря.
Художество свое следователь совершил и любовался впечатлением, торжествовал, тешил самолюбие. Но сколько ни восстанавливал себя против следователя, сколько ни возбуждал в себе к нему неприязнь, среди прочих чувств, охвативших Сергея, была и тайная, неосознанная еще и не принятая разумом благодарность к нему. И к Вере. Ведь это она пришла и все рассказала, все, как было на самом деле. Сколько же должна она была перестрадать, передумать, прежде чем решиться на такое. Ах, Вера, Вера, думал он с доброй укоризной, зачем ты сделала это?..
Но дело было сделано и, поняв, что весь ужас его нынешнего положения так внезапно закончился, что, может статься, прямо отсюда поведут его к выходу, к воротам, за которыми иная, ничем не похожая на здешнюю, жизнь и свобода, Сергей испытал неимоверное облегчение и думал только об этом, о новой своей участи, и не слушал, что говорил следователь.
- Вы все-таки послушайте меня, - настойчиво повысил голос Мамедов. - Я обязан предъявить вам доказательства вашей невиновности. Вот заключение судебно-медицинской экспертизы. Смерть наступила между двадцатью и двадцатью двумя часами. Вот ваш авиабилет. Вылет самолета в двадцать один час.
- И час лету, - быстро подсказал Сергей, еще питая тайную надежду, но уже ощутив горечь подкатившей обиды: значит, не Вера, значит, они сами докопались. - Все совпадает.
- Нет, не совпадает, - возразил Мамедов и внимательно, стараясь что-то понять, посмотрел на него. - Вот справка аэропорта: ваш рейс был задержан до двадцати двух. И доказательства есть, что вы никаким другим самолетом не улетели, а действительно в это время находились у себя в городе в аэропорту. Вспомните события. Я о хулиганах. Или протокол показать? Ну, вот. Так что ваше алиби бесспорно.
Рядом с облегчением, с нетерпеливым ожиданием близкого освобождения жило в нем тягостное чувство вины перед Верой, словно он обманул ее, предал, отдал на поругание, - и Сергей не мог от него избавиться, убедить себя в том, что хоть перед ней-то он ни в чем не повинен.
- Но если вы прекращаете дело, а преступление совершено, - начал он подходить к самому трудному, что должен был выяснить, услышать, - значит…
- Прекращается уголовное дело на вас, а уголовное дело об убийстве не прекращается, - сухо пояснил Мамедов. - Наказание понесет виновный.
- Но вы же знаете… Значит, женщину отправите в тюрьму? И это тоже добро? - с отчаянным вызовом спросил Сергей.
- Поскольку это справедливо - уже отрешенно, не глядя на него, ответил следователь.