- Тю-тю-тю, - изумился Игнатий Ефремович и пристально, откинувшись для удобства обозрения, посмотрел на него. - Неужто?
- Так вот вышло.
Ни сочувствия, ни жалости не было в лице Антипова, изумление одно, и Сергей с беспокойством впервые подумал о том, как трудно ему будет доказывать свою причастность к убийству. Наверное, настоящий убийца иначе бы вел себя, по-другому говорил о происшедшем. А неискренность, обман этот видны всем. Однако он тут же стал успокаивать себя: в конце концов для следствия и суда важны не признания обвиняемого, а доказательства его вины. Доказательства же есть - следы его пальцев на бронзовом подсвечнике. Остальное - уже детали.
- Выходит, зря я вас вызвал, - покачал головой Игнатий Ефремович. - Выходит, тут и моя вина. Я же думал…
- Да что об этом. - остановил его Сергей. - Теперь уж не повернешь.
- Когда же это случилось?
- Вчера. Поздно вечером. Я прилетел, а он там… к Вере лез…
- Д-а, дела, - опять покачал головой Антипов. - Родители и не знают еще поди? Вот горе-то…
Боже мой, как же он забыл об этом, о матери, об отце! Кровь застучала в висках, дурнота подступила с такой силой, что он едва сознания не лишился.
Антипов заметил его состояние и сказал ободряюще, переходя уже на "ты".
- А убиваться теперь ни к чему. Сам говорил, что назад не повернуть. Тебе сил и терпения надолго набираться надо. Ты молодой, все у тебя еще впереди. Суд это учтет. А потом, если уж по чести, не стоят они того, чтобы за них такие муки принимать.
- Кто? - не понял Сергей, сквозь одолевшую болезненную дрему едва разбирая его слова.
- Женщины, - спокойно пояснил тот. - Ты как хочешь религию можешь считать, дурман там или опиум, я и сам всерьез все эти бредни никогда не принимал, а только так скажу: сосудом дьявола, источником греха женщина в святом писании правильно названа. Очень даже правильно. Не Адам прельщен, а Ева, прельстившись, впала в преступление. А там и пошло, пошло - через века.
С трудом разлепив смежившиеся веки, Сергей произнес устало:
- Зачем вы так? Сами же знаете, что все это неправда. А мать? А сестра? А жена?..
- Ну, мать… Я о другом. Да ты приляг, ишь как тебя, - заглядывая ему в лицо, сказал Антипов.
- Нет, я посижу. Это нервное, пройдет… А что касается женщин, то вы совершенно не правы. Если так, как вы говорите, то все высокие чувства - любовь, нежность, восхищение красотой - все ложь? Одна похоть и существует?
- Одна похоть, - согласно кивнул Антипов. - А все остальное - дым, мираж, игра воображения.
Отходила дурнота, отпускала помалу. Полегчало голове, взор прояснялся, сила возвращалась. Теперь уже с интересом посмотрел Сергей на собеседника.
- Семинарист в вас крепко сидит.
- Да при чем тут это, - отмахнулся Игнатий Ефремович. - Я не от святого писания - от жизни иду. Тогда, когда меня Вера позвала, а вернее выпивку раздобыть, я примеры из Библии приводил не антирелигиозной пропаганды ради, как ты изволил заметить, а чтобы только внимание твое к данному вопросу привлечь.
- К женскому?
Уже и усмешка проскользнула в голосе Сергея, и он радовался своему возрождению.
- К нему, - не обидевшись на эту усмешку, продолжал Антипов. - Я ж видел, что ты еще мальчик, от папы и от мамы, уж не серчай за правду. А Вера - женщина, замужем побывала, ей все эти игры знакомы… У нее…
- Я вот что вам скажу, Игнатий Ефремович, - недовольно прервал его Сергей. - Вы Веру унизить хотите, очернить ее в моих глазах. Только труд этот ваш - напрасный. Никакая грязь к ней не пристанет. Она хорошая, только несчастная, так уж у нее все сложилось.
- Ну, несчастная - это так, - снова не обиделся Антипов. - Только ведь все несчастья - от самой женщины. Источник греха - она. Я почему тогда по телефону намекал? Думал, может, надо тебе приехать и все самому понять. Тогда не стал бы звонить, слова всякие ей говорить, а выкинул бы из головы, и все. С Игорем-то покойным, пусть земля ему будет пухом, они опять встречаться стали. Она по телефону с тобой говорит, а он ее дожидается. Ночевать даже оставался.
- Игнатий Ефремович! - протестующе воскликнул Сергей.
- Нет, уж ты послушай, потому что дело мое к концу подойдет, осудят, а там, может статься, и не свидимся более. Кто же тебе правду-то откроет?
- А кому она нужна, такая правда? - с болью спросил Сергей. - Сплетни это, а не правда.
Заметив брезгливую гримасу на его лице, Антипов отвернулся и произнес уже не с прежней уверенностью:
- Это не сплетня, это жизнь. А тебе, думается, надобно к жизни поворачиваться. Пора уже.
Догадка вдруг осенила Сергея, и он, вымещая обиду, высказал ее с неожиданной для себя жестокостью:
- От вас жена, попадья ваша, ушла, вот вы и охаиваете всех женщин подряд.
И по тому, как вздрогнул, как посмотрел на него и сразу же отвернулся, встал и отошел Антипов, Сергей понял, что все так и было.
Тут шаги раздались в коридоре, замок лязгнул, распахнулась дверь, и сержант вызвал Антипова на допрос к следователю.
Провожая его взглядом, Сергей с отчаянием, какого еще не испытывал никогда, подумал, что жизнь для него кончилась, потому что это - не жизнь.
Говорить им было больше не о чем, и мучительно было сидеть рядом и молчать, по-своему переживая общее горе. Чай давно остыл в чашках на столике перед ними.
- До сих пор поверить не могу, - снова сказала Саламатина и покачала головой; глаза ее высохли от слез, но лицо было припухшим, и она, по новой уже привычке, все подносила к губам измятый платок. - Не могу… Отец в Баку, в командировке, не знаю, как и сообщить ему. Все надеялась: может, ошибка какая, может, выяснится…
- Так вышло, - в который уже par сказала Вера, не глядя на нее, зажав коленями стиснутые ладони и желая одного только: скорее бы она ушла.
При встрече Вера так растерялась, так разволновалась, что не расслышала, не запомнила имя и отчество Саламатиной, и теперь не знала, как к ней обращаться. Полагалось бы мамой называть, раз уж так все сложилось, но язык не поворачивался, не могла она мамой ее назвать.
- Он же у нас один, - продолжала Саламатина, - и поздний. Сколько лет с мужем прожили, а ребенка все не было, мы уж смирились, хотели из родильного дома взять. Есть же, говорят, матери, которые отказываются. А Сережа родился, мы на него разве что не молились. Все ему, все ему. Война еще в глазах стояла, вот и хотелось, чтоб ребенок наш нужды не знал. Он тихим рос. Все, бывало, рисует или книжки листает. Сначала картинки смотрел, потом читать выучился - не оторвешь.
Образование получил, работать стал, жить бы да жить… - Она с трудом сдержалась, чтобы не заплакать, замолчала с платком у рта. - Сережа мухи не обидит, а тут…
Она не выдержала и тихо заплакала.
Стыдно и больно было слышать все это, и у Веры тоже глаза наполнились слезами. Но она не изменила позы, не стала вытирать лицо, только сглотнула горькую каплю, проскользнувшую по щеке.
Они по-разному смотрели на событие, которое свело их вместе. И то, что знала Вера, не могла и не должна знать мать Сережи. Но причину его поступка они объяснили одинаково.
- Я все думала, думала, как же он решился на это, - совладав с собой, продолжала Саламатина. - Сережа несправедливости не терпел, благородство в нем было? Мы как-то забыли это слово - благородство, а зря…
"Что она о Сереже, как о мертвом, говорит? - раздраженно думала Вера. - Был, был… Не похоронили же. И не расстреляют же его. Игорь пьяный был, Сережа бросился защищать меня…"
Она и не заметила, что стала думать о происходящем не так, как все было, а как Сережа предложил. Ей казалось, что и в самом деле он вошел в ту минуту, когда с искаженным лицом Игорь скрутил цепочку на ее шее… Но ведь он сам сказал ей: "Ты не мучай себя сомнениями. Все так и было бы, если бы я вошел". Конечно, он благородный. И действительно любит ее, если, не раздумывая, пошел за нее на такие муки.
Слова были странные, театральные какие-то, но она не замечала высокопарного стиля своих мыслей. Благородный и любит - разве этого мало? За это и выбрала его, предпочла Игорю.
- …даже если бы и не любил, и не с тобой это было. Мимо жестокости пройти он не мог, вот в чем дело. А сам добрым был.
- Ну, почему вы все - был, был, - не выдержала Вера. - Не его же убили.
Саламатина посмотрела на нее с изумлением.
- Что ты такое говоришь! Как можно! Я сейчас жизнь его оглядываю, как он рос. Понять хочу.
С той самой минуты, как неотвратимое, казалось, наказание за гневную вспышку, окончившуюся так трагически, стало отодвигаться, отходить и оказалось, что может вовсе миновать ее, Вера внутренне ощетинилась, как испуганная ежиха, выставила иголки, обороняя эту возникшую вдруг возможность спастись. Каждый казался затаившимся врагом: вот-вот упрекнет, пристыдит, разоблачит, призовет к ответу. Но постоянное нервное напряжение изматывало, уносило силы, и все труднее становилось сдерживать себя и вести на людях, как подобает.
- Вы простите меня, - проговорила она, по-прежнему не глядя на Сережину мать. - Поймите, мне не легко…
- Ой, что ты! - Саламатиной показалось, что сквозь непонятную Верину холодность и отчужденность наконец прорвалась душевная теплота, и встрепенулась, отозвалось в ней это, хотела даже обнять, привлечь, приласкать вчера еще чужую, неизвестную, несуществующую даже для нее и вдруг так страшно породнившуюся женщину, но не решилась. - Что ты, доченька, разве я не понимаю? Я все понимаю. Мы сейчас с тобой одним дыханием живем: я - мать, а ты… - слово "жена" застряло на языке. - Ты его любимая.