16
Тихо было в доме, дети спали давно.
- Хорошо мне, - шептала Марина на ухо Курбанову, прижимаясь к нему, отдаваясь необыкновенному, не испытанному еще блаженному чувству покойного счастья. - Я ведь не знала этого… сейчас только. Ты не смейся.
- Я не смеюсь, - сказал Курбанов, но она приложила палец к его губам.
- Молчи. Я и сама не знаю, как тогда все вышло. Стыд и страх - ничего больше не было. Что-то во мне поднялось - всем назло решилась. А опомнилась - беременная уже. Дочку имею, а как это бывает по-настоящему, только сейчас узнала.
Она засмеялась беззвучно. Курбанов повернулся к ней, откинул со лба ее волосы, ласково провел ладонью по щеке.
- Мы хорошо будем жить, Марина, - прошептал он. - Я все для тебя сделаю, вот увидишь.
- А Огульбике почему ушла? - вдруг встревоженно спросила Марина. - Обиделась? Или что? Может, я что не так сделала?
- Нет, ты не беспокойся, не думай об этом. Сестра к себе домой уехала, в село. У нее там своих забот полно.
- A-а, ну тогда ладно, - успокоилась Марина. - Пусть. Мы здесь сами управимся. Мебель надо кое-какую купить. Я у нашей бригадирши видела - красиво. Денег подсобираем и купим. Детей в ясли и садик определим. Коляску купим, есть такие - для двойняшек, младшенькую вместе с Шуркой возить буду. - Она встрепенулась, села на постели, глаза ее заблестели в полумраке. - Ты знаешь законы, скажи, как мне оформить документ, чтобы все дети считались моими.
Теплое чувство признательности захлестнуло Курбанова. В новом порыве нежности он привлек Марину, обнял, проговорил дрогнувшим голосом:
- А я удочерю Шурку. Ты говори ей, что я - папа. Мои тоже привыкнут к тебе, Марина, полюбят.
Она догадалась, что ему приятно произносить ее имя, и, благодарная, растроганная, готова была на все, чтобы только хорошо ему было.
- Я ругаю себя, что сомневалась, раздумывала чего-то, - шептала она. - Теперь мне так счастливо с тобой, слов нет…
И с упоением, с неведомым доселе наслаждением стала целовать мужа, чувствуя, как трепетно отзываются в нем ее ласки…
17
"…Задержан гражданин СССР Иринархов С. 3., который пытался передать клеветнические антисоветские материалы иностранному туристу Д. Якобсону, выполнявшему в нашей стране задание так называемой "Славянской миссии". Эта организация, содержащаяся на средства определенных империалистических кругов, специализируется на распространении провокационных слухов о "преследовании верующих баптистов в СССР", на засылке в нашу страну религиозно-антикоммунистической литературы.
Д. Якобсон выдворен за пределы Советского Союза. Материалы о преступной деятельности Иринархова С. 3. переданы следствию".
Шутов отложил газету, потянулся за сигаретами. Руки его дрожали, пальцы не слушались. "Бросать надо пить", - неожиданно подумал он. Ломая спички, закурил, затянулся глубоко, но успокоения не ощутил.
Газета на столе магнетически притягивала, и он все смотрел на нее, испытывая горькое чувство вины и непоправимости сделанного.
Так вон куда его занесло, Иринархова, вон куда… А ведь он, Игорь Шутов, чуть было не нашел общий язык с этим "братом". Еще бы чуть-чуть…
Шутов оторвал наконец взгляд от газеты. Судьба милостива - хоть этого пятна на нем нет.
18
Телеграмму принесли в пятницу. Курбанов, раздумывая, повертел ее в руках и досадливо сказал:
- Дядя заболел и очень просит приехать. Вообще-то плут он, каких свет не видел, но может и в самом деле нездоров, старый все-таки. Придется ехать.
Обеспокоенная, вся пронизанная участием, Марина заглянула ему в глаза.
- Ты поезжай, поезжай, о нас не беспокойся. Я тут управлюсь.
- Да я на один только день. В субботу вечером и вернусь. Это же недалеко, я на мотоцикле туда-сюда.
Дорога бежала степью к близким горам и по мере их приближения теряла свою прямоту, все чаще начинала вилять, вздыбливалась на холмах, круто ныряла в лощины и вдруг, как бы замедлив бег, осторожно втянулась в ущелье. Глухо здесь было, сумрачно, угрюмо. Серые скалы, изрезанные трещинами, громоздились отвесно, пугающе нависали над головой. Звук мотора отдавался гулко, грозил обвалом, каменной смертельной лавиной. Дорога круто поднималась в гору, за каждым поворотом чудился тупик. Но Курбанов ездил здесь не раз и знал, что скоро будет перевал, а за ним откроется просторный вид на долину, где вдоволь садов по берегам шумливой веселой речки, где уютные домики поселка так вольготно разбросаны, что, кажется, никакому архитектору уже не навести порядка. А между тем в прошлый свой приезд Курбанов видел макет будущего колхозного центра, поразивший геометрически четкой планировкой и необычностью архитектурного облика зданий. "В таком поселке дяде просто стыдно будет заниматься своим ремеслом", - подумал он, но тут же прикинул в уме и решил, что по нынешним темпам строительства Ходже-ага не дожить до осуществления проекта.
Сестра встретила его неприветливо, хоть и старалась не подавать виду.
- Что с дядей? - спросил Сетдар.
- Ай, не знаю, - буркнула Огульбике. - Жалуется на сердце, голова, говорит, гудит, руки, ноги не слушаются.
- Давно это у него?
- Да как Чарышку в больницу забрали… - Она вдруг осеклась, опасливо покосилась на брата и, прикусив край яшмака, низко нагнувшись, стала подбрасывать сухих сучьев в железную, сразу загудевшую пламенем печку.
- Что за Чарышка? - строго, как обычно на службе при выяснении обстоятельств дела, спросил Сетдар.
Тон его подействовал или накопилось в душе женщины всяких переживаний, но она посмотрела на него полными слез глазами и заговорила, всхлипывая:
- Мамедовых помнишь? Ну, которые все сына ждали, а у них дочки рождались, а потом, наконец, сын родился. Чары назвали. Вспомнил? Ну, дом у самой реки, берег каждую весну укрепляют, мучаются. Так вот этому Чарышке пришло время делать обрезание. Позвали Ходжу-ага, он все сделал. Той устроили, как полагается. А у Чарышки болеть это место стало. Ходжа-ага лечил, лечил - не помогло. Врача позвали, он говорит: заражение. В больницу увезли, в район. Тут Ходжа-ага и слег.
- A-а, понятно, - хмуро произнес Курбанов. - От испуга это. Боится, что придется отвечать по закону.
- Что ты, что ты! - взмахнула руками Огульбике и поплевала за ворот. - Не дай бог! Такого в нашем роду никогда не было. Разве можно ходжу под суд? Что люди скажут?
- Где он? - прервал ее причитания Курбанов.
- Дядя? Там, у себя, на мазаре.
- Ну, конечно, сейчас ему лучше в поселке не показываться. Ладно, сегодня уж я к нему не поеду. Давай чай пить, сестра.
А утром он на мотоцикле поехал на кладбище, где возле могилы, которую Ходжа-ага выдавал за могилу Гарры Алова, стояла крохотная глинобитная мазанка мюджевюра. Здесь Ходжа-ага изготовлял для продажи дага - амулеты: зашивал в мешочки клочки бумаги с арабской вязью заклинаний. Впрочем, верующие никогда этих мешочков не открывали, и что там было на самом деле - никто не знал, верили на слово. Мюджевюру прислуживал Ходжакули - следил за порядком, подметал глиняный пол, кипятил чай. И сейчас верный раб ходжи вышел на шум, низко поклонился Курбанову, приложив ладони к груди, и проводил до двери. Однако сам следом не вошел, остался разглядывать мотоцикл.
С виду дядя был совсем плох, лежал под лоскутным нечистым одеялом, выставив бороду, смотрел смиренно, говорил тихо.
- Аллах карает нас за грехи, - едва шевелил он губами. - Кто бы из нас, ходжей, ни отступил от священных обычаев, расплачиваться приходиться всем. В тот самый день, когда я узнал, что ходжа Сетдар Курбанов взял в жены женщину не мусульманской веры, меня как громом поразило. Ноги не держат, руки не слушаются. Если бы не Ходжакули, я не смог бы съесть кусок чурека и выпить пиалу чая.
Наверное, услышав свое имя, в хижину неслышно вошел юноша, постоял у дверей, потом присел на корточках у стены.
- Я слышал, что ты, дядя, заболел, когда у Чары началось заражение, - осторожно сказал Курбанов.
Ходжа-ага так и подпрыгнул под одеялом. Седую его бороду словно ветром отмело в сторону.
- Мало того, что ты позоришь наш священный род, навлекаешь на нас божью кару, ты еще и распространяешь всякие сплетни, - брызгая слюной, хрипло выкрикнул он. - Так знай, что я проклинаю тебя на этом святом месте, где покоится сам Гарры Алов. Проклинаю!
Ходжакули оскалился и замычал что-то угрожающее.
- Посмотри, что ты сделал с парнем, - с сожалением проговорил Курбанов. - Совсем одичал здесь. Я поговорю в сельсовете, чтобы занялись им. Может, еще человеком станет.
- Уходи, - дрожа от ненависти, рыкнул Ходжа-ага.
- Прощай, дядя. Вы тут живете точно в далеком прошлом. Только если совершено преступление, то отвечать придется не по старым, а по новым законам, советским.
Направляясь к двери, он опасливо покосился на Ходжакули, как косятся на пса, который может укусить.
- Постой! - Видимо дядя перебарывал себя, ломал свою гордыню и ненависть, подчиняясь самому сильному чувству - страху. - Постой, ты можешь искупить свой грех. Аллах простит тебе все, если ты поможешь мне, защитишь, научишь, что делать.
Ну, конечно, для этого только и вызывал он непокорного племянника. Только зря надеялся…
- Нет, дядя, - покачал головой Сетдар. - На меня не рассчитывай.
Он побыл еще у сестры, понежился на широкой тахте под теплым солнцем. Осенний день был тихим, не предвещал близкой зимы. Хотелось вот так лежать на солнышке, ни о чем не думая.
Огульбике неподалеку пекла в тамдыре чурек. Оттуда тянуло духовитым запахом только что испеченного хлеба.