А недели через две, к Адаму уже попривыкли малость, появился Барон, мослатый нахальный шестимесячный дог. Эти двое с первого этажа так громко стенали и скулили, угнетенные несправедливым разделением труда: Сам на паровозе катается на юг и на Черное море, а мы с тобой дрова коли, как рабы Рима, полы скреби, кухарь, уроки учи… - что женщины-соседки, по большей части ответственные квартиросъемщицы, провозгласили Адама, а заодно и Барона, бедными сиротками, поскольку Адам единственный во дворе рос без матери, и принялись ему все прощать. А он крутил на подоконнике патефон, учил Барона считать до ста, и оба не давали прохода девчонкам.
Как-то Адам остановил Нинку, она шла с этюдником, и потребовал показать картины. Он так и сказал: картины. Нинка показала, она не стеснялась. Адам посмотрел, посопел, поднял ногу, чтобы ступить на порог квартиры, да так и застыл - задумался.
Может быть, через час Адам появился у Нинки и отдал ей все свои краски - и акварельные, и масляные - и свернутую в рулон бумагу.
- Батя говорит, я их без соображения тру. А ты их на хорошее употребишь, - сказал он, жестко произнося р.
После Адама и некоторые другие мальчишки, поняв тщетность своих живописных усилий, а рисовали во дворе все, вручили краски и кисти Нинке. Отдавали даже цветные карандаши. Нинку вдруг все увидели и поразились странной ее красоте, странному ее взгляду: робость, смущение, стыдливость - милые основы будущих превосходств- в ее взгляде отсутствовали, как отсутствует суета в движениях большекрылой птицы. Нинка как раз была в той фазе познания, когда даже на самого близкого своего друга и верного человека, Ваську, смотрела, словно был он шмель на лугу, а она видела все сразу: и шмеля, и цветы - весь луг в равновесии с небом и ветром, цельно, как глыбу.
Васька в кухню пошел. Вера чай разливала.
Какие они с Нинкой разные.
- Вера, Адам тебя любил. Все Нинку, а он тебя. Вера подошла к нему: в одной руке чайник с заваркой, в другой - с кипятком.
- Вася, - сказала она. - Достань у меня из кармана бритвочку. - Она почти вплотную придвинула к Ваське грудь - на блузке у нее был кармашек. - Ну, чего ж ты? - а в глазах голубых шемаханский блеск.
Васька сунул пальцы в Верин кармашек, ощутив через ткань упругость и белорозовость ее груди, - не было там никакой бритвочки. В Вериных глазах опадали фонтаны смеха.
- Дура, - сказал он. - Что я, не помню, как все пацаны вдруг стали бегать к тебе за бритвочкой? Нарочно карандаш сломает и к тебе - мол, дай бритвочку. А ты говорила, вздыхая: Ну, сам возьми. В кармашке. Девчонки чуть тебя не убили.
- А я и не отказываюсь - дура. Но было приятно. У меня только-только грудь оформилась. Я тогда из вас могла что хочешь сделать.
- Не из меня.
- Чем гордишься - ты всегда на эту тему был недоразвитый. Ты и сейчас, Вася, не понимаешь - Нинкой вы все восхищались, а любили меня. На меня черт перстом указал, так моя бабушка говорила.
Адам со своим Бароном мог залезть под юбку к любой девчонке, кроме Нинки и Веры, - Веру Адам боялся. Вера же проходила мимо Адама впритирочку, иногда подворачивалась нога, и она валилась на него и ойкала, к нему прижимаясь: Ой, нога моя, нога Адам чуть не плакал.
Васька слегка поколачивал Адама за приставание к девчонкам. Однажды Адам остановил его и попросил:
- Ты можешь не драться три дня?
- А что?
- Скажи, должен я отомстить этой Верке?
Васька рассудил - вроде надо бы.
- Я ей и ейным родителям малокровным устрою джазу.
- Валяй, - сказал Васька.
Адам воткнул между рамой и стеклом Вериного окна иглу хомутную с привязанной к ней суровой ниткой, нитка могла быть простой, не суровой, но Адам настаивал на повышенной прочности - наверное, надеялся поднять звук джазы до отвернувшихся от него небес. Дело заключалось в следующем: другой конец нитки привязывался к катушке, катушку следовало вращать в петле - от вибрации стекло начинало гудеть. Натягивая и ослабляя нитку, можно было менять тональность этого гудения и его громкость.
Верино окно гудело три ночи. Вера ходила в школу невыспавшаяся, бледная, ее родители, тоже бледные, не подавали вида, что происходит кошмарное черт те что. Адам, тоже бледный, упрямо губил их всеми частотами звуков, включая и ультразвук, хоть и боялся суровой кары своего справедливого отца-машиниста.
Не спал весь дом, хотя и не понимали люди, что же там во дворе происходит.
На третью ночь Женя Крюк, свесив одну ногу наружу, подыграл Адамовой джазе на банджо. Женя понял, в чем дело, и обратил вой стекла в песню первой любви, тоски и любовного мщения.
Музыку прекратил Васька - залез по трубе и сломал иглу.
Адам погиб в своей родной Белоруссии.
Вспомнив Адамову джазу, Васька расхохотался.
- Ничего в этом смешного не было, - сказала Вера. - Адам дурак. А маму потом увезли в больницу.
Вера ушла в комнату. Васька допил чай и за ней пошел.
Она стояла возле буфета, держала их выпускную фотокарточку, приклеенную на картонное паспарту. Посередине, в тесном окружении ребят, стояли директор, завуч и классная воспитательница Полина Марковна - все трое были помечены крестиками. Все мальчишки, за
150исключением Васьки и Вышки, тоже были помечены крестиками. И шесть девочек из двенадцати.
- Вышка живет далеко, да и недолюбливал он меня. Вася, он тупой, правда? С девчонками я никогда не дружила. Остался у меня ты один. У тебя есть белая рубашка? Хочешь, я тебе папину дам?
- Давай, - согласился Васька. - Галстука у меня тоже нет.
Все следующее утро Васька доделывал ковры. Их было шесть: три на стенах, три на подрамниках. Разукрашивал одежду и оружие каменьями, золотил орнамент бронзовым порошком, наводил боевой румянец на суровые лица. И пел.
- И репертуар у тебя Афонин, - укорила его Анастасия Ивановну, жалея для него даже песен.
Она вошла в его комнату с Сережей. Причем она вела Сережу за руку, как сына, и всем своим видом говорила: посмотрите на него - каков, а?
На Сереже вместо курточки с залатанными через край локтями и широченных самодеятельно ушитых брюк был надет костюм маляра-живописца Афанасия Ника-норовича, бежевый: не тот, на котором ордена привинчены, - другой, еще лучше, всего два раза одеванный и теперь безжалостно перешитый.
Васькины губы шевельнулись.
Не порицай. Настьке сын нужон, - прозвучал в нем смущенный голос Афанасия Никаноровича. - Не сумели мы с ней в свое-то время. А теперь она себе не дозволит. Что говорить - дура. А ты все же не порицай.
Сережа сиял и мучился одновременно. Он был похож на обтертое рукавом краснобокое яблочко.
Ух как он был хорош'
- Принц - сказал Васька. - Артист балета. И куда это вы, простите за любопытство, так богато вырядились?
- Устраиваться идем в нашу организацию, - сказала Анастасия Ивановна с гордой поддевкой.
- Геология пострадает.
- У Сережи организм деликатный - для тонкого дела. Это у некоторых плечи как раз в самый раз, чтобы камни дробить.
- У некоторых плечи есть, - согласился Васька. - Некоторые подумают-подумают и пойдут в кузнецы.
Потом Васька распечатал и вымыл окна. Переоделся во все отутюженное. И когда Вера крикнула в форточку: Вась, ты готов? - он был уже как жених.
Парней-футболистов во дворе не было, только две девчонки с серыми шейками и в розовых чулках переговаривались, пританцовывая.
- Научите, - сказал Васька.
- Давайте.
Девчонки откровенно обрадовались. Взяли Ваську с двух сторон за руки. Остроносенькая с подбритыми бровками и прямоугольно крашенным ротиком сказала:
- Парами необязательно. Два нажима на одну ногу с припаданием. - Она показала. - Можно вперед, назад, с поворотами. И за руки держаться необязательно. Начали.
Движения оказались легкими, похожими на игру маялку, или на бесконечные футбольные упражнения парней. Были в этом танце свобода, веселье, азарт - Васька, понимавший танец как оберегаемую человечеством почти ритуальную возможность прикосновений, танцуя эту линду, чувствовал себя старомодным и потным. И много лет спустя, глядя, как молодые люди вешаются друг на друге и лижутся в метро, в Эрмитаже, на автобусной остановке, Васька знал - это расплата за подмену в танце божественного спортивным.
- Вася - У парадной стояла Вера. Плащ распахнут - лунным серебром светится ее невестино платье. За Верой - высокий моряк, Георгий, в форме и темноволосая девушка в шинели, туго подпоясанная, стройная, как юный прекрасный витязь.
- Знакомьтесь, - сказала Вера. - Сестра Георгия, Юна… Вася, мой самый близкий школьный товарищ.
А ведь действительно, - подумал Васька, - в школе у Веры ближе меня никого не было, я ей как брат был: даже одноклассники пытались ее в уголке зажать.
Юна протянула Ваське левую руку - правый рукав шинели был забран под ремень и туго натянут. Васька взял ее кисть обеими руками и не сжал, а как бы спрятал в своих ладонях, ощутив движение ее теплых пальцев.
В подворотне Васька оглянулся: девчонки-танцорки, похожие на голенастых осенних цыплят, повернули в их сторону раскрытые красные клювики.
Юна взяла Ваську под руку.
- Какой у вас смешной узкий двор - телескоп.
- Кларнет, - сказал Васька. - Его Женя Крюк так прозвал. Женя играл на банджо, рояле, гитаре и саксофоне. Женю убили под Кенигсбергом.
В загсе, после того как молоденькая девчурка кардинальским голосом объяснила молодоженам, как важен брак, особенно сейчас, после войны и победы, Васька наклонился, взял Верину ногу в белом туфле и поставил ее на ногу моряка Георгия.