Опомнились копачи и ну дивиться - чего тут копать? Ручей далеко. Свалы да обрыв. Но делать, нечего - надо пробовать. Стали свалы ворочать. И тут блеснуло. Жила кварцевая, а в ней золотые прожилки да самородки вкрапленные. Давай их выцарапывать Алешка с Федькой. За час какой-то столько наковыряли, что поднять еле смогли. Прибросали жилу они глыбками и бежать - дай бог ноги.
Через гольцы, берез буреломы, по марям и распадкам выбрались они в жилуху.
И давай куролесить - только пыль из-под каблуков да червонцы направо-налево.
Долго ли, коротко бражничали, глядь, а в мошнах-то по одному самородочку и осталось.
"Пора по уму жить, - говорит Алешка. - Хватит людей поить - о себе подумать надо". "По уму, так по уму", - согласился Федька.
Опохмелились они, в золотоскупку направились. И как раз на пути погорельцев встретили. Стоят над пепелищем мужик, баба, а их ребятишки малые облепили. Черные слезы ребятишки размазывают - все сгорело дотла.
Увидел Федька погорельцев и говорит: "Не плачьте, люди, вот вам на обзаведенье", - и отдал им последний самородок. Обрадовались мужик с бабой, а ребятишки пуще - в слезы: "Спасибо, дяденька, век будем помнить добро!"
Алешка же говорит Федьке: "Ну, добрая душа, сам-то что грызть теперь будешь?" "А твой самородок на что?" - отвечает беспечно Федька. "Э-э, не пойдет, - говорит Алешка, - дружба дружбой, а табачок врозь... Я на свой самородок артель соберу да жилу раскопаю. А ты хочешь ко мне - пойдем, только мне половина золота будет, а вам уж на всех остальное делить придется". Федька оглядел друга ясными глазами, вздохнул и ответил ему: "Что-то рано ты фарт делить начал, Фартовый... Забыл, что Золотая Матушка с Батюшкой наказывали?.." Плюнул он в сторону друга и пошел от него.
Стал Федька по-простому меж людьми жить, приучился работу всякую делать - и все ладилось у него: хватка-то таежная. Богатства особого не наживал, но и голодом не сидел.
Алешка ж тем временем артель сколотил и в тайгу отправился. Исходили они те места, где жила была, вдоль и поперек, а жилы не нашли. И место вроде то, а под руки один серый сланец попадает с колчеданом блестящим. Блеску много, а толку мало. Не все то золото, что блестит.
Вернулись оборванные, озлобленные и дикие. И в поселке голод.
Избили Алешку Фартового артельные и разбежались. Приполз Алешка к Федьке Золотнику, плачет и просит его: "Пойдем в тайгу, может, вспомнишь, где жила... Не дай умереть с позору..." "Не пошел бы, - отвечает Федька, - да самого нужда заедает. Помочь надо людям, путь к коренному золоту подсказать". "Да, да, - говорит Алешка и зубами клацкает. - Это ли не святая нужда? Должно открыться нам коренное золото". "Добудем золотишка, да выедем в Расею, - поясняет Федька. - Землю зачнем пахать, хлебушко сеять, детей растить".
Насушили они сухарей и в тайгу двинулись. Шли по звездам, по зарубкам своим, по приметам и пришли точно на то место. Обрыв тот, и жила кварцевая проглядывает.
Бросился Алешка на колени, разгребает обломки, самородки выковыривает, котомку золотом набивает. После него и Федька набрал, сколько нести мог. В тот же день обратно отправились.
Благополучно вышли из глухих мест. И на выходе из тайги Алешка говорит Федьке: "Ну, теперь застолбили жилу... всем копачам хватит стараться на сто лет. А что, если мзду небольшую взимать нам с копачей? Подумай, сколько мы жизнью тут рисковали! И сколько мы можем в тайгу хаживать? Скоро ног не поволочим. Давай, Федька, за ум браться. Чтобы золотишко в кошелях не вышло все. На землю-то садиться несподручно как-то, да с нашим открытием крестьянами грязными быть, совсем не резон!"
И только сказать он это успел, как сорвалась с его плеч котомка. И посыпалось из нее на траву золото. Алешка кинулся на колени собирать да как закричит на всю тайгу нехорошим голосом. Вместо золота - пирит, колчедан серный! Блестит, как золото, а надавил посильнее - он и хрумкнул, точно камешек простой.
Федька тоже испугался. Сбросил свою панаху, раскрыл котомку, а там все, как было: самородок к самородку. Золото полновесное.
Устроили они привал. Федька ужин хлопочет, а друг его опомниться не может. Обшарил всю котомку - один колчедан. Вывалил на траву и смотрит - не превратится ли снова в золото?
"Не кручинься, - говорит ему Федька, - не в тайгу идем, к людям... Рядом-то с людьми проживем. А впредь умнее будешь - зарок тайги не нарушишь. И я прежде всего не позволю тебе".
"Дозволишь!" - закричал тут Алешка, схватил кайлу и Федьку по голове. Упал тот и кровью своей костер затушил.
Алешка панаху его на плечи - и бежать. А тайга ему вслед рыком медвежьим: "Ры-ы-ы!"
Прибежал он все же в жилуху и - в золотоскупку. Молит: "Примите скорей!" Вывернул на прилавок котомку, а там вместо золота - сланец серый, окрапленный колчеданом...
У Любы уже в середине рассказа намокли ресницы. И как только смолк голос Фени, на щеку Любы скатилась светлая капля.
- Тетя Феня, а Василий ваш эту жилу ищет? - спросил Игорь, незаметно вытирая свои глаза о Фенину кофту-самовязанку.
- Эту, Игоречек, - закивала Феня, - много терзаний поимел он на поисках... Оборвался, обнищал, вот и вынужден был пойти на шахту...
- А теперь опять будет искать жилу? - спросил Игорь.
- Ох, нелегко теперь собираться-то, - сказала Феня. - В тайгу с одной буханкой хлеба не выйдешь...
- А с Матвеем Андреевичем если ему? - спросил Игорь. - Вдвоем бы они быстро нашли ту жилу.
- Нельзя им вместе, - ответила Феня, щекоча Игоря кончиками волос. - Матвей Андреич от государства ищет, а Вася от себя старается...
- А почему они не соединятся? - спросил Игорь.- Быстрей бы получилось!..
Но тут вмешалась мать. Она тоже любила сказки Фенины слушать и возилась недалеко с тряпкой, вытирая пыль.
- Почему, почему! - оборвала она Игоря. - Много будешь знать - быстро состаришься.
- А мне надо знать, с кем лучше в тайгу идти, когда вырасту! - огрызнулся Игорь. - Чтоб жилу найти!
- Лучше с Матвеем Андреевичем, Игоречек, - вздохнула Феня. - Старательской долюшки горькой тогда тебе не знать.
- Когда вы с Любой подрастете, старатели вовсе выведутся, - заметила мать. - Одни геологи останутся, с высшим образованием.
Плещут холодные во-о-олны...
Из сеней донесся голос отца и скрип половиц под его ногами.
Феня смахнула ловким пальцем слезинку с Любиной щеки, проворно соскочила с дивана и юркнула на кухню. Она побаивалась отца, хоть он всем заявлял, что занимается ее перевоспитанием и надеется как раз в ней насовсем истребить кулацкий корень Крупца.
"Я из тебя сделаю человека, Феня! - любил повторять отец. - Будешь придерживаться рабоче-крестьянских позиций!"
Феня и перековывалась возле матери. Отец женился на самой бедной безродной сахалярке и доверял матери перевоспитание Фени. С матерью-то домработница подружилась. И перед Куликовым она не робела. Соберутся и разговаривают о родине. Вспоминают свои места, цветущие сады и тихую речку Свапу. А отец только посмотрит на Феню, она сразу опускает голову.
Отец вошел в зал без улыбки, молча. При хорошем настроении он пел и дома. А тут только до порога.
- Есть будешь, Петя? - спросила мать, виновно мигая ресницами-чернушками.
- Нет что-то аппетита, - отозвался отец и сразу направился к дивану.
Люба затаилась в углу дивана, загораживая собою Игоря, точно отец собирался бить его.
Отец остановился перед ними, вынул руку из-за спины. На его ладони лежала знакомая книжка. Потрепанная, с надломленным уголком.
Отец положил книжку на колени Игоря, поглядел вроде бы на него, а на самом деле куда-то дальше своими пронзительными глазами.
- Книги-то не надо терять, сын, - наконец сказал отец, сверкнув коронкой. - В книгах большая сила, только ее на дело употреблять надо, а не слабину ею разводить научную!
- Больше не буду, - пообещал Игорь.
- Это он из-за меня, Петр Васильевич, - сказала Люба. - Я во всем виновата!
Отец улыбнулся, пригладил Любины косицы и сказал:
- А ты, перепелка, не клохчи! Пусть свою грудь учится подставлять!
- Петя, может, разогреть борщ? - вмешалась мать.
Отец поводил крутым подбородком над головами ребятишек и пошел в спальню.
3
Наслушавшись всякого про золото, Игорь стал проситься с Куликовым в тайгу на поиски. Но и Люба не отставала. И в конце концов геологу пришлось взять их обоих на один из выездов.
Они выехали поутру на вездеходике, у которого брезент был линялый и в дырках. Машина поднималась на Горбач с такими потугами, что казалось временами: вот-вот она покатится назад по улице Мира, до самого Витима, а потом исчезнет в его волнах.
Игорь не вскрикивал на поворотах дороги, как Люба, но голову втягивал в плечи. Однако страхи были напрасны. Куликов выгонял машину на Горбач, согласуясь с мощностью мотора.
- Домики, будто игрушечные! - кричала с заднего сиденья Люба. - Люди, точно букашки!
Город открывался со всех сторон. И везде он был деревянный, построенный из того листвяка, что срубили здесь же, отвоевывая когда-то террасу у тайги. Только здания райкома партии и приискового управления выделялись своими кирпичными стенами. А так город был серый - избы, заборы, убранные огороды, топольки и черемухи с облетевшей листвой. Совсем серый по сравнению с окружающей его тайгой.