Они одновременно ударили плечами в дверь на выходе в сени, и она с треском отошла от оклада. Сени отозвались морозным скрипом и хрустом. Мглистая тьма разносила из конца в конец города скрип шагов последних прохожих, спешащих к теплу. На таком морозе и разговаривать не хотелось. От колючих глотков воздуха ломило зубы, как от ледяной воды.
- Говоришь, "пусто"? - переспросил Гарька.
- Не сомневаюсь, - угрюмо ответил Женя.
- Увидим! - пообещал Гарька.
И снег напряженно захрумкал под их каблуками. "Что будет, если его фантазия подтвердится? - отдавалось в Жениных висках. Тогда придется поработать многим товарищам! Начиная от жильцов дома номер семь, кончая райкомом партии, если не выше!"
"Скрип-хруп-скрип!"
"Нет, маловероятно, чтоб столько народу ошиблось. - Женя покосился на Гарьку. - А мы заметили, разыскали и всем показали! Невероятно!"
А Гарька шагал уверенно, и в очках его все отчетливей отражались огни барака, к которому держали путь.
Подгорная была скудновато освещена. Но свет от окон барака рассеивался далеко по снежью Витима, вспыхивал в острых гранях торосов где-то на середине.
- Ты хорошо знаком с Ксенией Николаевной? - спросил Гарька, когда они подошли к средней калитке в ограде барака.
- Два раза виделись мы, - ответил Женя в воротник и припомнил, что оба раза Ксения Николаевна сама наведывалась к ним, в камералку управления, но вразумительного сказать ничего не могла.
- У меня не шапочное знакомство, - заметил Гарька, пробиваясь в средний дворик, - а каждый раз я будто на стену натыкаюсь!
Дворик был плохо очищен от снега. Узенькая тропиночка вела от калитки до сеней с ответвлением к стайке. Пока дошли до пристройки, несколько раз провалились в снежный целик. Для унтов это было плевое дело, а Гарька набрал в свои войлочные ботиночки снега и бросился выцарапывать его, пока Женя стучался в толстый слой льда на окне.
Обмороженное окно издали казалось темным. Но вблизи было видно, что в доме горит слабый свет. И внутри заскрипели шарниры, раздались легкие шаги, и открылась дверь.
- Добрый вечер...
- Здравствуйте, люди добрые...
Ксения Николаевна была во всем черном, и в аспидном сумраке сеней белело лишь ее лицо. Она придержала дверь, и парни перешагнули порог, не задев его и носком. Ксения Николаевна приметила это, и сама долго не могла отвести глубоких глаз от порожной перекладины. Над ее головой встрепенулся лампадный флажок огня и высветилась икона, склеенная из двух половинок с небольшим смещением. От неумелого склеивания у божьей матери перекривился рот, и казалось, она вот-вот заголосит над своим Христом-младенцем. Раньше эту икону видели в доме у Фени с Ваней, куда ходили покупать овощи. Теперь икона перекочевала сюда.
- Вечер добрый, Ксения Николаевна, - повторил Женя, стараясь отвести взгляд от запавших глаз Игоревой матери.
- Здравствуйте, Женечка, - поклонилась хозяйка гостям. - Доброго здоровья, Гарий Есифович...
- Мы к вам поздновато, - заговорил Гарька, стараясь не сипеть. - Но как говорится, лучше поздно, чем никогда.
- Ко мне можно в ночь, полночь, - ответила мать, и в глазницах ее блеснуло, - молюсь да плачу, сна ни в глазу... Две ночки осталось, а сколько потом мне их навесят?!
- Это сейчас и от вас зависит, - засипел Гарька. - Мы как раз пришли от имени защиты... Хотим вам помочь... Вернее, не вам, а вашему сыну... А в общем, и вам, и ему...
- Я молюсь каждый час господу. - Ксения Николаевна подняла взгляд на икону. - Помоги, сохрани, помилуй!
Женя, не зная, что говорить дальше, покосился на Гарьку, а тот деловито растирал пальцами стеклышки очков.
- Да вы присаживайтесь, - оживилась все же Ксения Николаевна. - Могу чайком вас угостить.
Она кинулась к печке, но Женя с Гарькой остановили ее в один голос, заявив, что сейчас только от стола. Ксения Николаевна опустилась на табуретку, гости тоже присели.
- Суд-то будет народный, - наконец нашелся Гарька. - Можно человека осудить и засудить!
- Да я уж и не знаю, что делать, чтоб спасти сына, - зашлась Ксения Николаевна. - Ночей мне много не пережить одной.
Женя склонил голову, но побоялся поставить локоть на чистую скатерть. Все в квартире поражало чистотой, порядком, блеском посуды. Не верилось, что здесь произошла такая трагедия, на этом вот пороге!
- Нам от бабушки осталась Смоленская богоматерь, - сказал Женя ни с того ни с сего. - У вас это какая? - он показал глазами на икону.
- Курская, - ответила Ксения Николаевна. - Феня мне поднесла ее.
- Ну, а за что вам Феня могла подарить свою икону? - уцепился Гарька. - За какую такую особую услугу?
- Я все, что надо, уже говорила следователю Коровину и Людмиле Александровне, - произнесла Ксения Николаевна так, что скулы ее остались неподвижны. - И вам, Гарий Есифович...
- Вы не бойтесь нас, Ксения Николаевна, - вступился Женя. - Мы собираем смягчающие сведения... Чтобы помочь Игорю, как вы сами просили...
- Просила! - дрогнули скулы Ксении Николаевны. - Думала, соберутся друзья-товарищи Игорька да устроят ему сначала свой пересуд, чтоб знал он - не забыли его добрые люди!
- Мы и собрались сегодня, - сказал Женя, - обсудили все с Люсей и решили поискать чего-нибудь еще смягчающего, тетя Ксеня.
- Не по пятам искать надо! - вырвался стон из груди Ксении Николаевны, но сейчас же она уняла голос. - В самом Игорьке, думала, что увидите!.. Какую затаину!..
Хозяйка потянула на лицо косынку, и тень накрыла все, кроме кончика вытянувшегося носа. Гарька шагнул к плите, звякнул чайником и поднес Ксении Николаевне кружку. Она выпила воду, точно сама не видела чайника.
- Мы предполагаем, Ксения Николаевна, - продолжил Гарька, - что так просто это не могло случиться! - Он покосился на порог. - Должно быть, на наш взгляд, сильное душевное потрясение у Игоря! И вызвано оно чем-то таким, может быть, непонятным для вас, каким-нибудь жестом или словом...
- Все я обсказывала, - прервала Гарьку Ксения Николаевна и заученно стала говорить: - Пришел Игорек, встретил отца на пороге, побледнел и поднял топор...
- Неужели такая охватила его ярость от одного вида пьяного отца? - спросил Гарька.
- Заступническая ярость! - выкрикнула Ксения Николаевна и закрестилась на икону. - Бог свидетель - Игорек заступник...
- К сожалению, господа бога не призовешь в нарсуд, - засипел Гарька.- И получается, Игорь отыгрался за свои неудачи на еще большем неудачнике...
- Другое здесь, не то, - зашлась Ксения Николаевна от нервного толчка, - может сын за мать заступиться или нет?
Гарька кивнул, но губы его пошли вкривь.
- Для прокурора, Ксения Николаевна, картина прорисовывается более мрачная, а у защиты маловато аргументов... А могло быть и так, что у адвоката перевесили бы факты... Ну, узнай, например, Игорь, что отец только несколько минут назад вам такое сказал, что и здоровому человеку с ума сойти можно!
- Что такого мог Петя сказать мне? - как бы заинтересовалась Ксения Николаевна.
- Например, про то, что потом вскрылось на следствии из письма ее к Лукину, - вел свою линию Гарька.
- Что? - замерла Ксения Николаевна, точно прибитая к стене.
- Что если Феня не отдаст план, то отец Игоря, - держал дыхание Гарька, - расквитается с ней по-своему в тот же вечер!
Женька взял Гарьку за локоть: "Хватит мучить человека!"
Гарька раздумчиво натянул свою шапку на уши и пообещал:
- Мы сами еще постараемся... К Фене пойдем и к Любе... что есть, разроем...
Вслед за Гарькой Женя перешагнул порог, и они очутились в темноте. На ощупь выбрались во дворик и засеменили по тропинке, то и дело оступаясь в нетронутые обочины. Заговорили, позабыв о хиузе, обжигающем легкие.
- Ты предпочитаешь молчать, геолог!
- А ты давить на людей, душевед!
- Я устанавливаю диагноз!
- Не устанавливаешь, а склоняешь к ложным показаниям!
- Такой кремень, пожалуй, склонишь!
- Не видишь, она больше ничего не знает?
- Это ты ничего не видишь, поисковик, называется!
- Что она, враг своему сыну?
- И родные могут заблуждаться, а то и просто свое соображение иметь.
Гарька с ходу попытался забежать по расскольженной обочине на дорогу, но покатился обратно. Женя подхватил его сзади и подтолкнул на трескучий тротуар. Без Жениной помощи Гарька шмякнулся б очень сильно. Спор прекратился сам собой. Они вспомнили, с какими людьми предстоит им разговаривать.
На улице Мира можно было легко представить, как выковывался здесь человеческий характер. Первые землепроходцы высадились сто лет назад на диком берегу и наскоро срубили несколько зимовий. А когда в лотках блеснуло золото, звон топоров разнесся по всей долине. И скоро узкой полоски берега не хватило, пришлось лезть в голец. Улицы кривились, изламывались и заходили в тупик, как жизни самих старателей. Но главная улица Мира прорубала все эти кривулины от самого берега Витима до вершины Горбача: по ней шли когда-то в тайгу за старательским фартом и скатывались обратно ватаги копачей-горбачей. И теперь еще на строениях этой улицы лежал отпечаток буйного золотоприискательства.