В носу защекотало от смолевого дыма лиственничных поленьев.
Игорь медленно переступал по траве, оглядываясь во все стороны. Он не надеялся, что Люба встретит его, хоть и успел дать телеграмму.
Но она пришла и так же медленно двигалась к нему навстречу по зеленой каемке аэродрома. Подол ее белого платья забивало между ног порывами теплого ветра. Игорь смотрел на гибкие Любины ноги, как зачарованный. Пока она не поприветствовала его:
- Здравствуй, товарищ инженер.
Игорь опустил рюкзак на траву. Люба стояла перед ним и протягивала букетик подснежников. Игорь взял цветы и поцеловал ее пальцы, пахнущие хвоей.
- Добрый день, космачка.
Вместо кос на плечи Любы теперь спадали бронзовые локоны. Спереди волосы нависали над глазами. Казалось, что Люба приглядывается ко всему. Челка придавала ей настороженный вид. И эту настороженность усиливали две красные сережки. Они напоминали костянику.
Игорь долго не мог оторвать взгляда от красных стеклышек, припоминая, где видел эти серьги.
- Это мне знаешь кто подарил?
- Кто?
- Феня.
- Феня! Ты с ней встречаешься до сих пор?
- Да, встречаюсь.
- И она все еще того? - Игорь покрутил букетиком возле лба.
- Все еще ждет братку. Только теперь ее взяли в дом инвалидов...
- В дом инвалидов, - пробормотал Игорь, опуская глаза на свои кеды. - Может, там лучше ей станет - леченье, уход...
- Брата бы ей найти, - ответила Люба, - хоть мертвого...
- Теперь уж до Больших Поисков, - сказал Игорь, - начнут прочесывать тайгу, может быть, что-нибудь найдут...
- А ты не собираешься искать? - прищурилась Люба.
- У меня еще год учебы! - пробормотал Игорь. - Дипломный проект.
- Больше ждали, - заметила Люба и положила руки на его плечи. - И год подождем, Редкий мой Знак!
Кровь прихлынула к вискам Игоря. Он представил, что мочки его ушей сейчас под цвет Любиных сережек.
- Постараюсь в этом сезоне переиначить прозвище, - пробормотал Игорь.
- А по-моему, и так хорошо, - сказала Люба, - если забыть про золото.
- Разве я могу забыть? - Он забросил рюкзак за спину, взял свободной рукой ее руку, и они пошли с аэродрома. Тугой ветер подталкивал их к Витиму, покрытому серебристыми чешуйками зыби.
Они спустились к самой воде. Игорь оперся на валуны, торчащие из воды, и напился. По вкусу вода отличалась от ангарской, вода Витима припахивала мхом.
Игорь дал обсушиться лицу, подставив его ветру, который срывался в долину с Горбача. Потом они, как в детстве, поскакали по валунам. Остановились у старого полузатопленного карбаса и стали решать, куда идти дальше.
- Пойдем к нам, - предложил Игорь, кивая в сторону крутого берега, из-за которого чернела крыша барака, - обрадуем мать...
- Позже, - уперлась Люба. - Когда стемнеет...
- Тогда в тайгу, - согласился Игорь и повел Любу к окраине. - Я забыл уже, как пахнет там весной...
Хвойный дух разогретых лиственниц набегал вместе с ветром на них, дразня и завлекая в тайгу. И они не сговариваясь шли туда, где хвойный настой был гуще и хмельнее. Под ногами шуршала прошлогодняя трава и листья, пробитые зеленой мелочью. В распадках желтая трава достигала пояса. В одном из таких провалов кеды Игоря запутались в траве. Он споткнулся, рюкзак отлетел в сторону. Вслед за рюкзаком Игорь повалился на землю, увлекая за собой и Любу.
- Ласточка моя... золотинка... бесценная... желанная...
...Они пришли в себя, когда над головой пронзительно крикнула кукша. Игорь заметил, что солнечные пучки покраснели и бьют по верхушкам деревьев, а кукша скачет по верху, и темнеют вмятины на Любиных губах. "Это она прикусывала губы, чтобы не выдать нас криком, - подумал он с нежностью. - Родная космачка... Теперь ты моя навсегда!"
Он поцеловал ее в губы и прошептал:
- Теперь ты моя жена... Никуда от меня не денешься.
- Так уж и твоя? - со слабой улыбкой отозвалась она. - Так уж и никуда?
- Точно, - подтвердил Игорь, - никуда, только со мной... Что прикажу, то и будешь делать. Жена должна слушаться мужа, ясно?
- Ясно, - ответила Люба.
- Жена за мужем, как нитка за иголкой, поняла? - шутливо хмурясь, настаивал он.
- Поняла, - кивнула Люба.
- Куда прикажу, туда и пойдешь! - сказал он.
- Куда же сейчас, мой повелитель? - слабо улыбнулась Люба.
- К родителям! - сказал Игорь. - Признаваться...
- Ты что? - встрепенулась Люба. - С ума сошел?!
- Почему это с ума? - отозвался Игорь. - Мы с тобой поженились...
- Мы-то да, а они - порознь, - печально сказала Люба. - Отец мой узнает - умрет.
- Рано или поздно ему придется с этим смириться, - заметил Игорь.
- Лучше позже, - сказала она. - А сейчас только одному человеку можно признаться... который выше всего...
Она поднялась и сорвала синий подснежник, выросший рядом с пеньком. Игорь вскинул рюкзак на спину и побрел за Любой между деревьями. Она шла впереди, оглядывая полянки и прогалины. Плавно нагибалась, и в ее пальцах как бы вырастал подснежник. Скоро букет потяжелел. Люба поворошила его носом и двинулась в ту сторону, откуда доносились гудки автомобилей, лязг портального крана, лай собак и постук моторных лодок.
Игорь незряче шел за Любой. Перед ним сияли сполохи, как в тот раз, когда они впервые поцеловались. Игорь думал, что теперь долго он будет ходить с этим сиянием в глазах, как после электрической сварки. Но вдруг он зачуял что-то неладное, и сполохи пропали.
- Осторожно, - предупредила Люба, покусывая горящие губы, - не споткнись!
И тогда Игорь остановился и увидел, что Люба привела его на кладбище. Его словно дернуло током: он не любил этого места. Но деваться было некуда. Пришлось нагонять Любу.
Шел, спотыкаясь о могильные холмики, поваленные кресты и сопревшие венки. Люба вела его мимо цементного надгробия с распятием, серого покосившегося креста, рельса, вбитого на неизвестной могиле, памятника освободителям Витимска от банд Пепеляева, ржавых табличек, исписанных еврейскими письменами, штыря с узкой полоской полумесяца, серого камня со стершейся надписью, холмика охотника-якута и тумбочки со звездой.
Могилка Софьи Григорьевны располагалась среди безвестных холмиков и покосившихся лиственничных крестов.
Игорь остановился перед знакомой пришлифованной гранитной глыбкой на холмике Любиной матери. "Софья Григорьевна Лукина. Родилась в 1912 году, умерла в 1944 году. Вечный покой, мать и жена".
Люба опустилась на колени перед камнем и провела по нему рукой, смахивая прошлогодние листья. Ее ресницы заблестели от слез. Она разделила букет на две части и половину рассыпала на могиле матери.
"А куда другую половину? - подумал Игорь. - Оставит себе?"
- Иди за мной! - приказала Люба.
Игорь последовал за ней, ничего не подозревая. А она вела его к краю кладбища, где тополя уже смыкались кронами, а кусты под ними шелестели так, что казалось, в них кто-то прячется.
Острый сук царапнул Игоря по виску. Земля на могилах становилась все свежее, оградки - ярче.
- Куда же мы еще? - спросил он.
- Пришли, - отозвалась Люба.
Игорь прорвался на поляну и замер. В мягкой зеленой полутьме увидел он самые свежие могильные холмики. Оградки здесь были выстроены четкими рядами, а земля не успела обрасти травой. Прямо перед ними краснела тумба со звездой.
Игорь автоматически наклонился и прочитал: "Шмель Павел Иванович..." Он попятился, но Люба придержала его за рукав.
- Весной умер, - сказала она и положила цветы на тумбу. - Старая простуда сидела в нем...
Игорь подумал о быстрых годах. Земля забирала старших, им оставались заботы, все, что не сделано, и горечь жизни, потому что радость - легко улетучивающийся материал.
Он бы долго так простоял у этой могилы, не замечая надвигающихся сумерек. Но Люба потянула его с кладбища.
- Теперь можно и к вам, - заметила она тихо.
И они молча отступили от свежих могил на старое кладбище и вышли потихоньку к двум лиственничным столбам по краям дороги. Из зарослей черемухи, свиного багульника и мелколистной березы дорога вырывалась на пустырь. Здесь начинались первые строения города - темнел длинный дом инвалидов.
На завалинке инвалидного дома сидели несколько обитателей. Инвалиды грелись в лучах заходящего солнца и вели неторопливый разговор, который сводился к тому, что солнце на лето, зима на мороз.
- Любушка! - раздался вдруг вскрик, и с завалинки соскочила Феня. - Голубушка моя, раскрасавица ты писаная!
- Поздороваемся да пойдем, - шепнул Игорь Любе.
Но Люба шагнула навстречу Фене, и они обнялись.
Феня как будто похорошела в инвалидном доме. Глаза у нее синели, как два глубоких улова, а на самой было надето красное праздничное платье. Словно пламя охватило Любин белый шелк.
- Как ты чувствуешь себя, Феня? - спросила Люба.
- Лучше, моя душечка, - отозвалась Феня. - С людьми я тут, в обиду не дадут.
- Да кто тебя обидеть может, родная ты моя? - спросила Люба.
- Тс-с-с! - приложила палец к губам Феня и выглянула из-за Любы. - Услышит... Петр Васильевич!.. Вон молодой какой он, поджарый! Пришел по новой раскулачивать!
- Да это же Игорь! - воскликнула Люба. - Из института прилетел на практику!
- Здравствуй, Феня, - подал голос Игорь.
- А-ах, Игорек, - поморщилась Феня, - не признала в тебе я Ксениного... Отец и отец...
- Закончу институт, - забормотал Игорь, - к себе тебя жить возьму, Феня...
- Нет, Игорек, - расплавились складки на Фенином лице. - В тягость такая любому...