К майору? Да, может быть - к майору. Майор быстро вспыхивал и скоро остывал. Он был, в своем роде, близким человеком, воздух этого города поил его слишком долго, майор послушно шествовал сквозь строй санаторных коридоров, комнат и балконов - Напуганный солдат судьбы. Бунты, которые он устраивал, проходили бесследными паводками. Что говорить, он обладал сердцем!
Но все же он не шевельнулся, услышав голос Клебе, бесчувственным молчанием заставил доктора повторить униженно:
- Мы погорячились, господин майор, прошу вас…
- Это вы погорячились, - ответил майор, снова продолжительно помолчав. - А вы врач, вам горячиться нельзя.
- Врач, - подавленно сказал доктор Клебе, стоя в дверях, точно проситель. Он потянулся к креслу, как старик, и чуть не упал в него, сгорбившись, прижав руки к груди, стараясь подавить разгоравшийся кашель.
Майор не обернулся. Сквозь черные очки глядел он безжалостно в окно на недвижное горное пламя снегов.
- Врач, - успокоившись, повторил Клебе. - За ваше пребывание наверху, господин майор, вы должны были приобрести глаз, я хочу сказать - научиться видеть. И вы, наверно, подозреваете, что я не совсем здоров. Ну, да, я это называю расширением аорты, иногда - бронхитом, не все ли равно, ведь это - для пациентов. Не стану же я им рассказывать, что болен тем же, чем они, и что за десять лет пребывания наверху приобрел только боязнь перебраться вниз. Вам это знакомо, не правда ли? Я должен лечиться так же, как вы, может быть - немного меньше. И, простите, я не получаю пенсии. Вот откуда ковчег, в котором мы с вами плывем, господин майор. Он пойдет ко дну, если будет покинут обитателями. Не бросайте вашей каюты, господин майор. Я говорю с вами как с джентльменом.
Веки доктора Клебе покраснели, он извинялся с видом надменного человека, его рот перекашивала странная презрительная улыбка. Он высвободился из кресла и стоял с опущенной головой.
- Хорошо, - сказал майор, не отрываясь от окна, - я пока останусь.
7
Инга лежала плашмя. Ей было больно и страшно поворачиваться. Ей казалось, будто упругий полый шар перекатывается в боку, когда она чуть-чуть меняла положение. Она боялась, что шар сожмет сердце пли горло и задушит ее.
Покашиваясь на доктора Штум а, она говорила, осторожно дыша:
- Но потом началось это прокалывание второй, третий раз, все в одно и то же место… Ужасно!.. Я больше не дамся… Не дам себя мучить… Нельзя ваши правила распространять на всех. Я не правило. Я исключение… Мне больно… Вы говорили - я буду в футбол играть, а я еще не подымаюсь с постели. Знаете, как это называется? Это свинство…
Чтобы сберечь заряд своего раздражения, она отвернула лицо от Штума.
- Вам ведь ясно писал ваш коллега, - сказала она в стенку, - вы не имеете права!.. Я убегу…
Она потихоньку взглянула на него. Он был серьезен. Он слушал ее вдумчиво - не как ребенка и даже не как больного, - ему хотелось почувствовать ее доводы.
- Нельзя прекращать вдувания, - сказал он, - Сегодня газ пошел. Я вдул пятьдесят кубиков. Надо продолжать. Надеюсь - мы обойдемся без пережигания спаек.
- Мне о вас так хорошо говорили, - чуть-чуть мягче сказала Инга.
- Поддуем немного сегодня вечером, - улыбнулся он.
- Милый, - сказала она умоляющим голосом. - Я вас очень люблю. Я вас так люблю! Ну, как хотите, так и люблю… как вы хотите? - спросила она тихо. - Хотите?
Она с опаской приподняла и протянула руку.
- Только прошу вас: не надо больше колоть!
Он погладил ее кисть. Черт знает, как ему напоминала Инга жену! Когда она зажмурилась и крашеная каемка ресниц подернулась заблестевшей нитью слезы, он почувствовал, что сейчас наклонится и прижмется щекой к ее лицу. Но вместо этого он произнес наставительно:
- Есть только один способ борьбы с туберкулезом: позиционная война. Больной должен окапываться и постепенно сжимать траншеи вокруг противника. Шаг за шагом.
- Ах, ведь никто не знает, как должны вестись войны. Иначе они не проигрывались бы. А вы - швейцарец и никогда не воевали.
- Я стоял всю мировую войну в горах, на позициях, - возразил Штум. Он осанился, и его губы поползли книзу, как от обиды.
- Нет, вы - не солдат!
- Это можно установить только на поле сражения.
Он, кажется, всерьез обижался. Еще минута - и он заговорил бы о Вильгельме Телле. Она засмеялась - беззвучно, чтобы не вызвать кашля.
- Никакого не надо поля сражения. Все равно видно, что вы добряк.
Ее улыбка вдруг исчезла.
- Ведь правда, я поправлюсь?
- Не сомневаюсь.
- Смотрите. Я вам верю.
Она простилась с ним неожиданно весело, и сразу все показалось ей приятным и ясным. Несколько минут она с удовольствием думала о Штуме. Он ни капельки не был похож на доктора. Руки? Руки - может быть, немножко. У Левшина в руках докторского было больше. И потом - он не смущался так, как Штум. Ужасно забавно Штум отводил в сторону глаза!.. Может быть, он влюблен? Левшин не влюблен. Нет.
Инга достала зеркальце. Но ей неприятно было разглядывать себя. Худоба увеличилась за последнее время, и пудра еще больше мертвила проступающую желтизну кожи.
Пришел Карл. Он легко выкатил Ингу в кровати на балкон, приподняв бесшумные колеса на пороге. Инга нарочно заставила его подвинуть кровать влево, потом - вправо, немножко вперед и потом - назад: ее развлекала сияющая румянцем физиономия Карла.
Когда он откланялся, Инга, зажмуриваясь, а затем медленно приоткрывая веки и сквозь ресницы щурясь на снежно-солнечные горы, начала вслушиваться в жизнь балконов. Кое-где покашливали и щелкали крышками плевательниц. Едва внятно долетало ленивое перевертывание книжной страницы.
Внизу на общей террасе шелестели газетой.
И вдруг на соседний балкон, к Левшину, быстро вошла доктор Гофман. Ее нельзя было не узнать по стуку каблуков. Она села на шезлонг, заскрипевший под ее тяжестью. "Точно пришла домой", - с досадой подумала Инга.
- Что случилось? - спросил Левшин.
- Ужасно!
Слышно было ее бушевавшее дыхание - она, наверно, бежала по лестнице.
- Вы знаете… новый пациент, - я вам рассказывала, - юноша лет девятнадцати. Сегодня я исследовала его мокроту. Вышла из лаборатории, потом возвращаюсь и застаю Клебе за микроскопом. Ну что, спрашивает он, нашли бациллы у молодого человека? Нет, говорю, не нашла. А это чей препарат в микроскопе, его? Его. Так я, говорит, сейчас нашел у него… две бациллы, можете дальше не искать. Я не могла возразить. Как только он вышел, я бросилась к микроскопу и принялась искать. Я ничего не нашла. Хорошо, что сохранился материал: я приготовила новый препарат, опять стала искать, и опять безрезультатно. Через час Клебе является, и я говорю ему, что ничего не могла обнаружить, исследование отрицательное, бацилл нет. И знаете, что он мне отвечает? "Я сказал, чтобы вы не тратили время на эту капитель. Все равно сейчас ничего не изменится: я уже объявил молодому человеку, что, к сожалению, у него бациллы найдены"…
Каждое слово, которое придушенно раздается на соседнем балконе, Инга слышит так ясно, будто оно нарочно вкладывается ей в уши.
Резко скрипнул шезлонг - Левшин приподнялся на локти.
- А если обман раскроется? - говорит он тихо.
- Каким образом? - спрашивает Гофман. - Разве можно доказать, что Клебе не видел бацилл?
- Но если вы расскажете пациенту…
- О том, что Клебе солгал? Кем это установлено?
- Повторите анализы.
- Боже мой, конечно буду повторять. Но пациент ужо считает, что у него открытый процесс. Это - тавро!
- Но вы сами убеждены, что Клебе солгал?
- Да.
- Значит, разделяете с ним ложь…
Гофман метнулась по балкону.
- Какой мне смысл посвящать во все вас?
- Я тоже думаю. Посвятите лучше Клебе.
- Он отлично видит, что я ему не поверила. Но никогда не признается, никогда! Он просто выгонит меня.
- Вам жалко с ним расстаться?
- Я его ненавижу, - выговаривает она через силу, - Но… поймите…
- Да, да, понимаю! Он платит вам жалованье в три раза меньше, чем Карлу, и вы говорили - задолжал за полгода…
- Но… - перебивает Гофман и вдруг шепчет: - Что же мне - на улицу?..
- Надо найти другое место. Поговорите со Штумом. Ну, хорошо, я поговорю с ним. Хотите? Он благородный человек…
- Перестаньте! Может быть, у вас в Москве принимают на службу из благородства или как-нибудь еще… Штум - швейцарец, и обязан принимать по закону одних швейцарцев. А я - такой же иностранец, как Клебе… Вы думаете, он не понимает, что мне некуда деваться…
- Все равно он уволит вас, если из Арктура разбегутся последние пациенты.
- Да, конечно. Значит, в моих интересах, чтобы пациенты не разбегались. И значит, я должна делать то же, что делает доктор Клебе… И… я вижу, напрасно рассказала вам всю историю…
Тогда наступает молчание. И внезапно Инга удивляется, что так долго не кашляла. Ей становится страшно, что кашель прорвется, и правда, он подползает к горлу, щекоча и поцарапывая, и можно дышать только чуть-чуть, коротенькими, частыми-частыми вдохами, и с каждой секундой все чаще и все короче, и вот уже больше невозможно сдерживаться.
Она кашлянула. Она кашлянула всего один раз, очень тихо, но ей послышалось, что балконы, как пустые кадушки, угрожающе прогудели в ответ, и гуд, шире и шире раздаваясь в пространстве, двинулся из Арктура в горы. Почти тотчас она увидела рыжеватые, раззолоченные солнцем волосы Гофман, выпорхнувшие из-за балконной перегородка, и затем - ее лицо в больших малиновых пятнах на щеках.
- Я совсем забыла, что вы уже на балконе, фрейлейн Кречмар. Моя болтовня не помешала?