Квасов будто завяз в глубоком кресле, в этом омерзительном кресле, куда проваливаешься почти до полу, мгновенно превращаясь в глупого и беспомощного пижона.
Чтобы не заорать, а того хуже, не бросить в Аделаиду чем-нибудь тяжелым, нужно стиснуть зубы. К безрассудному Квасову пришла хитрость.
- Ты хотел бы встретиться с ним? - Аделаида не ждала ответа: все сработано чисто, и можно не беспокоиться. - Встретиться нужно, Жорочка. И если тебя не затруднит, попроси у Шрайбера пропуск в Инснаб. Там, говорят, появились потрясающие штучки.
- У Шрайбера? - переспросил Жора, еле шевеля губами.
- Ну да... Ты чем-то взволнован?
Он ответил с трудом:
- У меня нет денег. Я еще не получил зарплату.
- Да?.. - протянула она весело. - Разве? А аванс?
Такой беззастенчиво прямой намек? Деньги оттягивали карман. Краска бросилась Жоре в лицо. К счастью, Аделаида ушла, бесшумно проскользнув мимо него.
Самые сложные положения разрешаются порой внезапно. В сердце Квасова уже не оставалось места для сожалений или страха. Надо бежать, и как можно скорей! Каждую минуту может появиться Коржиков, пусть тогда пеняет на себя. Пусть потом разбираются легаши, потеют судьи и прокуроры...
В коридоре стукнуло. Возможно, дверь. Послышались шаги. Берегись, Коржиков!.. Предвкушая скорую расплату, Квасов напихал в немецкий чемодан свои вещички, которые подвернулись под руку, щелкнул латунными замочками и натянул на лоб кепку.
Шаги затихли возле двери.
Конечно, это Коржиков. Сводница ускользнула, а он прибыл для дальнейших указаний. Ладно! Не на того напали! Вы еще не знаете Жорика Квасова!..
Макинтош на вешалке. Вряд ли стоит жертвовать таким макинтошем. Да и пригодится в случае драки. Жора со всей силой ударил ногой в дверь и выскочил в коридор. Послышался вялый крик, падение тела и грохот слетевшего с гвоздя корыта. Только бы не упустить момент! Враг изворотлив и коварен. Жора бросился на сшибленного дверью человека, навалился на него и принялся скручивать ему руки.
- Георгий Иванович, простите... умоляю богом... больше не буду...
Старческий голос, дрожащий от смертельного испуга, сразу отрезвил разъяренного Квасова Его пальцы разжались. Мускулы мгновенно ослабли. Перед ним чуть ли не при последнем издыхании, по-тараканьи подняв все четыре конечности, лежал старикашка папиросник в кальсонах и халате, распахнутом на тощей груди.
Квасов поднялся, провел ладонью по глазам, словно сгоняя одурь. Только на один миг свело судорогой его губы. Он перебросил макинтош на левую руку, взял чемодан и медленно, тяжелыми шагами вышел на лестничную площадку.
Постоял там, отдышался. Через окно, зарешеченное, как в тюрьме, с вышибленными стеклами, пахнуло уличным ветром. Черное небо открыло перед ним свои ювелирно отработанные сокровища. "Эх вы, звездочки!.. - ласково подумал Жора. - Что-то давненько вы мне не подмигивали..."
На улице нетрудно сойти за приезжего, мало ли честного пролетарско-крестьянского люда ныне валом валит в Белокаменную?
Прикинувшись простачком, Квасов легко покорил сердце таксомоторщика.
- Счетчик скинем, - сказал шофер, когда последние фонари остались позади и машина окунулась в первобытный мрак шоссе.
Проносились темные махровые деревья, овеивавшие запахом листвы. Квасов с благодарностью принял эту ласку забытой им в городской сутолоке природы.
Все острее воспринимал он события последних дней. Был Квасов себялюб, но обладал редкой способностью трезво себя оценивать. Ничто, даже отсылка на стружку, не может перекрыть кошмарного Коржикова. Его иудины деньги прожигают карман пиджака. Жора снова ощутил противный чесоточный зуд во всем теле. Утробный голос санитарной машины, обогнавшей их, заставил его вздрогнуть. Зловещие, красные, как у рыщущего хищника, фонарики не скоро потерялись в далеком темном пространстве.
Шофер, остролицый и остроносый, похожий на птицу, пустил машину быстрее на безлюдном шоссе. Мелькали черные стволы деревьев и белые стволы фонарей. Шофер принялся читать стихи, незнакомые Квасову:
Скажите,
правда ль,
что вы
для себя
авто
купили в Париже?
. . . . . . . . . .
Купил,
и бросьте трепаться.
Довольно я шлепал,
дохл
да тих,
на разных
кобылах-выдрах.
Теперь
забензинено
шесть лошади́х
в моих
четырех цилиндрах.
- Что это? - без интереса спросил Жора. - Шоферский гимн?
- Маяковский. Знаешь?
- Знать не знаю, а слыхал. Выходит, у него была своя машина?
- Была!
- Свои разве есть машины? Разрешены?
- Кое-кому - да. Ему разрешили...
- А дальше как? - спросил Квасов. - Знаешь?
- А то не знаю! - Шофер засмеялся и, быстро обойдя конный обоз, продолжал читать в том же темпе:
Напрасно завистники злятся,
Но если
объявят опасность
и если
бой
и мобилизация -
я, взяв под уздцы,
кобылиц подам
товарищу комиссару, -
чтоб мчаться
навстречу
жданным годам
в последнюю
грозную свару.
Последние строчки вошли в мозг, словно разряды электрического тока. И вдруг шофер спросил, полуобернувшись к Жоре:
- Будет война, пролетариат?
- Откуда знаешь? Может, я деревня?
- Запах не тот. Металлист?
- Металлист.
- Машины строишь?
- Иди ты!.. - Квасов во всем видел подвох. - Какое твое собачье дело?
- Не сердись. Будет война или нет?
- Будет!
Водитель даже притормозил.
- Почему так решил?
- Если вот такими останемся... будет! - Квасов выругался, не пощадив и самого себя. - Куда ты? Заверни возле дворца. Влево, потом прямо.
Обостренная подозрительность заставила Квасова остановить машину не возле общежития, а не доезжая его, напротив деревянного продмага с тускло освещенными витринами, украшенными пыльным фанерным окороком и фальшивой колбасой.
Щедрые чаевые заставили встрепенуться лирически настроенного водителя.
- Разрешите, помогу?
- Сам донесу. Езжай!
Квасов не тронулся с места, пока шофер разворачивался, подавал назад и почему-то медлил. Кто-то уверял: каждый таксомоторщик - агент. Нелепые россказни ожили в Квасове. Конечно, дома иностранных специалистов не могут оставаться без присмотра. Шрайбер и Коржиков - все слилось в мутном сознании Жоры, раздвоилось, как в неверном фокусе фотоаппарата...
Кирпичные столбы отбрасывали на неровный тротуар тяжелые тени. Четыре липы под фасадными окнами глухо переговаривались своими верхушками. В палисаднике, несмотря на поздний час, еще возились дети. Жора узнал ожигаловских и немецких детей. Немецких было трое, таких же неугомонных и крикливых, как и русские их товарищи по играм и проказам. "Вот эти уже не должны воевать между собой", - подумал Жора, лаская бросившихся к нему детей и тщетно выискивая в своих карманах какую-нибудь завалявшуюся конфетку.
Конфетки не было, а раньше ведь он никогда не забывал святого правила - одаривать детишек лакомством. Пришлось позволить им проехаться по своей спине, скатиться, как с горки, строго соблюдая очередь. Поиграв с детишками, Жора прошел в свое бывшее холостяцкое жилище, с которым были связаны самые лучшие воспоминания. Квасову казалось, что Коржиков отшвырнул его куда-то далеко назад, как сазана, выхваченного крючком из воды и брошенного на горячий песок; только жабрами захлопал - и о наживке забыл...
Чемодан и макинтош не произвели никакого впечатления на Саула, зудевшего, как шмель, над какими-то брошюрами.
- Неудача? Снова возврат в родные пенаты? - просто спросил Саул и шутливо козырнул: - Поздравляю!
- Поздравляешь с неудачей? - Жора хмуро опустился на койку и удивился: - Новая койка? Пикейное одеяло? Ишь вы!
- Твоя неудача - признак протрезвления мысли, - сказал Саул.
- Из этой серой падалицы выудил? - Квасов ткнул в брошюры, от одного внешнего вида которых веяло скукой.
- А ты недозрелый плод? Не падаешь? Безобидный вопрос, заданный в обычной для них полемической форме, заставил Квасова вздрогнуть.
- Иди ты, Саул!.. Можно мне к вам на привал?
- Не прогоним. Только на кухню не заглядывайся. Целиком и полностью передана Настеньке.
Проходя по улице, он заметил, что у Шрайбера горел свет. А может быть, там оборотень? Сидит в уголке, подхихикивает, приготовил "вечное перышко".
- У Насти родился, - сообщил Саул. - Мы окружили ее товарищеским вниманием. Если заметил - койки новые.
Саул отбросил обеими руками густые волосы со лба и, прищурившись, улыбнулся. Его вибрирующий на низких нотах голос был спокоен. Перед такими, как Саул, открыты все горизонты.
- О чем ты думаешь, Саул? - спросил Жора.
- О главном спрашиваешь? Так, что ли?
- Такие, как ты, всегда думают только о главном.
- Скажу... - Саул опустил плечи, и глаза его стали строгими. - Я думаю о немецком фашизме. Германии плохо.
- Кому?
- Германии плохо, - думая свое, ответил Саул.
- Бьют евреев?
Саул вскинул глаза. Вокруг его резко очерченных губ обозначились складки.
- С евреев начинали. А потом... Евреи - пристрелочная цель для удара по демократии. Погром цивилизации начинается с погрома евреев... Ты знаешь Мартина. Это полностью неандертальский человек. Вчера он наговорил мне гадостей. Лишь потому, что я - еврей Саул.
- Мартин? На тебя, нашего хлопца? - Жора накалился. - Заявился, гад, к нам, в Россию, и...
Саул горько улыбнулся.
- Вероятно, он считает меня недостойным России.