Шкаф требовал и лишних денег, и места, и, конечно, вещей, для коих он и предназначен. Самая необходимая мебель - это кровать. Как-то, проходя по Петровке, Наташа случайно зашла в магазин и узнала, что кровать с никелированными шарами стоит девяносто рублей. Возле кровати они решили положить коврик - у Наташи был такой на примете. "Представляешь, Коля! Вскакиваешь утром, спускаешь ноги с кровати - и на тебе, коврик!" Поговорили и о тумбочке и о безделушке. Их запросы были скромны, а вкусы определялись средой. О существовании многих красивых и удобных вещей они просто не знали, и не станем упрекать их в бедности воображения. Полюбуемся на их главное богатство: на молодость - сокровище, которому нет цены, но которое тоже уплывает, и всегда безвозвратно.
Прошло три дня. Во вдовьем доме Лукерьи Панкратьевны горели три электрические лампы - случай уже сам по себе исключительный. Вся семья была в сборе. Настроение - взвинченное. Тетка сидела с опухшими, покрасневшими глазами и строго сжатым ртом, придававшим неприятное выражение всему ее морщинистому лицу. Двоюродные сестры, одна старше Наташи, вторая - пятнадцати лет, тоже плакали, потому что плакала мать, и им было жаль ее, хотя они не видели особой причины для слез. Старший брат служил в армии, и о нем только причитали: "Ах, если бы Миша был дома!" Конечно, ничего не изменилось бы, если б молодой красноармеец с петлицами на шинели (как это было изображено на фотографии, висевшей на видном месте) сидел сейчас в деревянном домике на московской окраине, а не в кирпичной казарме в далеком сибирском городе. Три крестьянина, дальние родственники Лукерьи Панкратьевны, гостившие по второй неделе и закупавшие в столице для домашнего обихода ситцы и селедку, опустошали медный самовар "Т-ва братьев Баташевых". Судя по медалям на самоваре, их великорусские изделия премировались на международных выставках и поставлялись ко двору его императорского величества.
Когда, зайдя в комнату, старшая сестра Наташи, Анна Петровна, предложила выстегать для молодых одеяло, ее встретили холодно. Тетка мгновенно исчезла в кладовой, а дочери ее отвернулись к окну и принялись мокрыми от слез пальцами лениво рисовать на стекле зайчиков.
- Из-за свадьбы? - догадавшись, спросила Анна Петровна, решительная и здравомыслящая женщина, работавшая на фабрике готовых изделий и знаменитая в семье тем, что вступила в партию по Ленинскому призыву.
Дальний родич отодвинул чашку от краешка стола, вытер ладонь о штаны и подал ей распаренную негнущуюся руку.
- Наташка сообразила замуж, а тетке не нравится, - сказал он без всякого выражения.
Анна Петровна присела на сундук, кивнула остальным и вздохнула.
- Решила - значит, решила. Нечего нюни распускать. Неволить не станешь...
Второй родственник, помоложе, курносый и мускулистый, сказал:
- Ясно, неволить нельзя, а ведь каждому норовится. Когда в Расее отменили крепостное право? Семидесяти пяти лет не прошло.
- Ты к чему это? - думая о другом, спросила Анна Петровна.
- Зараженная кровь в Расее, вот к чему! Каждый норовит либо бунтовать, либо неволить: середины нет...
Мысли его понять было трудно, он произносил невнятно и главным образом из-за хитрости, чтобы в нужную минуту легко откреститься от них; но еще потому, что разговаривал, держа на языке кусочек сахара, шепелявил. Потные его волосы, будто смазанные маслом, были острижены по старинной моде, под горшок; на крутую грудь с панцирными мускулами спускался на медной цепочке новоафонский крестик; косой ворот сатиновой глинистого цвета рубахи был расстегнут и откинут на плечо.
Тетушка закончила возню в кладовой, вышла оттуда спиной и, не глядя на гостью, прошмурыгала в столовую, в ту комнату, где у окна сидели ее дочки.
- Не нравится... - сказал первый крестьянин, наливая чашку из журчащего краника. - Присаживайся, Анна, вода - вещь не вредная.
Третий крестьянин, с виду хилый старичок, с ушами, заткнутыми ватой, в дешевых портах и сапогах с выпущенными ушками, положил на газету селедку, которую он сосал со спинки беззубым ртом. Вытащив вату из уха, повернутого к Анне Петровне, он спросил, наклонив голову, чтобы лучше слышать:
- Правильно говорят, Анна, что твой Олег получил мандат травить вредителей? Лукерья объяснила позавчера, будто создано таксе обчество и твоему мужу вручили мандат, а?
- Тетка наговорит, слушайте ее. Создано общество акционерное по борьбе с вредителями сельского хозяйства. ОБВ называется.
Полностью расслышав сказанное, старик остался доволен, на лице его отразилось желание продолжать беседу.
- Вот-вот! Значит, правильно говорили. Стало быть, тех, кто в колхозы загоняет силком, травить будут? - Он придвинулся вплотную и вынул вату из второго уха. Едкое любопытство, по-видимому, всецело овладело им. - Чем же их будут травить, вредителей крестьянства? Газом, стало быть? Аль сухой химией, порошком?
- Завяжи язык, дед, - опасливо остановил его молодой, остриженный в скобку. - Ты из-за юродивости дуришь, а нас всех - в Бутырки. Анна - партийная, а ты ей что? Ведь она обязана все на нитку низать, докладать кому следует...
Старик отодвинулся, сунул вату в уши и принялся как ни в чем не бывало за ту же селедку, а Анна Петровна поднялась и прошла в третью комнату. Оттуда доносились возбужденные голоса тетушки и Наташи.
Лукерья Панкратьевна не отпускала собравшуюся уходить племянницу и точила ее с унылой стариковской дотошностью. Однотонный плаксивый речитатив и весь вид старой маленькой женщины в затрапезном одеянии убийственно действовали на молодую девушку. Она принарядилась, надела тонкие чулки и замшевые лодочки. Кажется, она готова была на все, на любые уступки, лишь бы поскорее избавиться от этих причитаний и сетований.
- Анечка! - Наташа обрадовалась сестре и бросилась к ней. - Скажи тете сама. Я не понимаю, чем ее разгневала, чем обидела... Аня, скажи ей, ведь рано или поздно...
- Теперь она муженьку понесет получку, - твердила тетка с исступлением. - Учила ее, учила, на ноги поставила, а теперь куда она понесет деньги?
- Убеди ее, Анечка, - умоляла Наташа, стараясь не вникать в оскорбительный смысл причитаний тетки. - Скажи тете, что я благодарна ей и дяде за все... Но случилось... случилось... Не век же отрабатывать им? Отказаться от своего счастья, от своей семьи? Зачем такая жестокость, за что?..
Анна Петровна приласкала сестру, оглядела ее и осталась довольна. Поправила волосы на шее, ворот платья, хорошо улыбнулась и сразу внесла струю умиротворения.
- Ты, я вижу, спешишь? - спросила она мягко, голосом и глазами подсказывая Наташе, как ей себя вести.
Анна Петровна хорошо действовала на тетушку, и та считалась с ней. Больше того, она ее побаивалась. Анна Петровна могла быть резкой, когда нужно, и неуступчивой там, где нельзя уступать.
- Да. Я спешу, - зашептала Наташа. - Спасибо! Извини меня. Аня. Тетечка, не надо... Ну, не отворачивайтесь, дайте я вас поцелую. Бегу...
- Подожди, а как же насчет одеяла?
- После, после! Спешу...
После ухода Наташи страсти постепенно утихли, снова закипел раздутый сапогом самовар.
- Тебе надо примириться, тетя, --увещевала старушку Анна Петровна. - И эта уйдет, и эта, - указывала она на дочек. - Это закон природы.
Тетка начинала успокаиваться.
- Ты думаешь, я враг ей? Обидно... Только рассчитала свой бюджет, и опять считай. Я же неграмотная, Аня. Я на палочках да на пальцах считаю бюджет.
- Разбогатеешь, купишь себе машинку, которая сама считать умеет.
- Поди ты! Не смейся над старушкой.
Лукерья Панкратьевна повеселела. Жизнь приучила ее сгибаться под ветром. Появление Анны Петровны вначале обеспокоило ее: не пришла ли отбирать свою долю на дом? Ведь Анна отдала свою долю за содержание Наташи: отношения между Анной и теткой не были так уж бескорыстны. По-своему истолковав приход старшей племянницы, тетушка пролила лишнюю слезу и потратила еще малую толику из своего запаса упреков.
Теперь все разъяснилось, и покой вернулся в стены домика, где так тесно переплелись судьбы разных по характеру людей. Вспоминали дядюшку, мужа Лукерьи Панкратьевны.
- Уж то-то, бывало, покричит, а справедливо. - Тетушка скрещивала коричневые, изношенные в беспрерывных трудах руки, горестно улыбалась.
Практически обсуждали достоинства и недостатки жениха. Селяне похвалили за смекалку: вовремя удрал из колхоза.
Тетушка считала, что для ученой племянницы нужен человек с "манерами", с тросточкой и в крахмалке; такой однажды приехал в железнодорожные мастерские из Петербурга, инженер; появился он среди дыма и резкого треска чеканки, так непохожий на котельщиков-"глухарей", и сильно поразил ее воображение. Молоденькая неграмотная девчонка застыла со своей тележкой в немом удивлении и восторге, а инженер приподнял шляпу, поздоровался с ней и улыбнулся.
- А Наташкин строг, - жаловалась тетушка. - Все-то наблюдает, примеривается.
- К чему бы ему примериваться? - успокоила ее Анна Петровна, зная подозрительность старушки; она настолько не верила людям, что после гостей пересчитывала ложки и вилки, не унес ли кто.
- Не подняли, стало быть, Наташу до анжинера, не нашлось на всем заводе, - сказала Лукерья Панкратьевна. - А как учили ее, сколько подметок она на танцах истоптала!..
- За подметки зря упрекаешь, - посовестил ее старый крестьянин. - Живой человек. Вот упокойнику - другое дело, ему негде сносить. Анжинер не попался, и хорошо, Лукерья. Анжинеру что: поиграет, потешится, да и был таков!
Деревенский гость, стриженный в скобку, задремавший было под журчанье беседы, тоже вмешался:
- Ежели строг, ничего. Хвоста бабе не крутить - далеко убегить.