- Перерожденец не станет беспокоиться о своем классе, - проговорила Наташа, еще не зная, как Николай примет ее возражение.
Николай не хотел смягчать своих оценок. Если вдуматься, заботы Фомина о своем классе только унижают его.
- Наташа, вы знаете, что в цехе идет война, постоянная, почти не утихающая? - Она утвердительно кивнула. Николай продолжал с прежней запальчивостью: - Рабочих заставляют темнить... - Она снова кивнула. - Нормировщик - будто тормоз. Стоит ему появиться, как сразу снижаются обороты, резцы отдыхают, мускулы расслабляются.
Наташа вздохнула, и морщинки сбежались на ее лбу.
"Как бы ей оказать, чтобы не морщила лоб? - подумал Николай. - Она становится другой, дурнеет".
Наташа взяла его под руку.
- Давайте сядем в трамвай? - предложил Николай.
- Зачем же здесь? Мы почти дошли до Садовой-Триумфальной. Оттуда на пять копеек дешевле. Еще сто шагов, и мы заработаем целый гривенник. Если хотите, я могу идти быстрее.
- Эка невидаль гривенник! - Николаю захотелось казаться расточительным. - Гривенник ничего не решает.
- Решает... иногда. Вы знаете, в тот день я потеряла гривенник на обратный проезд. И мне пришлось идти пешком до самого Всесвятского.
- Пешком до Всесвятского? Зимой? У вас не было теплых ботиков.
- Да, пешком. Я страшно озябла. Не могла же я просить у кого-нибудь незнакомого. А вы куда-то исчезли.
- Да... - Николай мгновенно потух. - Я тоже запомнил тот день... Все же, Наташа, в другой раз будьте аккуратней. Не то я вас...
- Другого раза еще не было, - сказала Наташа. - А в тот раз - я не жалею. Я даже помню, как покатился гривенник. Но я не успела его поднять, нужно было перевести через улицу пожилую женщину. Конечно, вы помните - ту самую, с коровой? Над которой так глупо смеялись...
Испытание было слишком жестоким. Любые слова застрянут в горле, не помогут ни раскаяние, ни откровенность. Заглаживать вину нужно по-другому, а как, решить ужасно трудно... Если бы Наташа знала правду, она не тянулась бы сейчас к нему, не опиралась бы на его руку с такой доверчивостью.
Рана еще не зажила, к ней нельзя прикасаться. Это не слабость характера, не желание утаить. Надо сохранить установившиеся отношения. Впоследствии он скажет, только не сегодня.
На Садовой-Триумфальной скопились машины. Долго держался красный свет светофора. Совсем близко, притормаживая, прошуршала машина "рено", втиснувшись между красным трамваем и серым рысаком с наборной сбруей. Остро запахло конским потом, взмыленной шерстью и дегтем.
И вдруг будто камнем кто-то стукнул в грудь - Николай через наполовину открытые квадратные стекла увидел пассажиров "рено". Марфинька! Она тесно прижалась к Жоре Квасову, а тот курил, положив ногу на ногу, и ладонь держал на колене Марфиньки. Эта хозяйская, властная поза говорила о многом. Сомнений быть не могло. Квасов не сдержал своего слова... Зажегся зеленый свет, и машины ринулись вперед. Заискрились волчьи зрачки стоп-сигналов.
- Что с вами? - спросила Наташа. - Что случилось?
- Ничего.
Потерянный вид Николая вызывал не подозрения, а жалость. Он не умел скрывать своих чувств. Глубоким женским чутьем Наташа поняла, что необходима ему. Она на себе испытала, как тяжко оставаться наедине со своими мыслями. А вдруг она сумеет помочь?
- Хорошо, я расскажу... - Николай еле шевелил губами. - Мне необходимо посоветоваться, хотя не знаю, помогут ли теперь советы...
И он рассказал о Марфиньке, которую Наташа видела на заводе, о Квасове.
- Успокойся, Коля. - Наташа провела ладонью по его лицу.
Впервые назвав на "ты", она стала убеждать его не принимать опрометчивых решений. Зачем сейчас разыскивать сестру? Это всегда оскорбляет женщину и приводит к обратным результатам. Если что и случилось, теперь не исправишь. Лучше поговорить с ней спокойно - ведь она вольна в своем выборе.
- У Квасова уже есть одна... - вырвалось у Николая, и, стараясь не щадить себя, он рассказал об Аделаиде, утаив только то, что могло оскорбить Наташу, натолкнуть ее на подозрения.
- Вы все-таки любили ее, не оправдывайтесь. - Теперь Наташа говорила с ним более сдержанно. - Женщины, такие, как Аделаида, бросаются в глаза, производят впечатление, у них смелая, бурная жизнь. Но я им не завидую. Мне жаль их... Они слишком опустошают себя. - Наташа наморщила лоб. - Таких быстро... вычерпывают. В конце концов, остается сухое дно, яма - разочарование. Вот почему я им не завидую. Марфинька - красивая девушка, поберегите ее. Только не обозляйте, не восстанавливайте ее против себя. Если она полюбила и вы станете мешать, она вас возненавидит.
Квасов дома не ночевал. Утром вышел на работу чистенький, выбритый, в кремовой сорочке и пиджаке из того удобного импортного материала, которому присвоено знаменитое название - твид.
В "рено", Николай мог бы побиться об заклад, на Жоре был коричневый с голубой искрой пиджак и белая рубаха. Если Жора успел переодеться - значит, он ночевал не у Марфиньки, а у Аделаиды. К ней он уже успел перетащить часть своих вещей.
Квасов радушно тряс руку Николаю, и на его свежем лице, в смеющихся темных глазах нельзя было прочитать никаких дурных мыслей. Николаю хотелось, чтобы все обошлось по-хорошему. Ну, проехались в машине, ну, пусть прижималась. Ребенок еще, если разобраться. Вряд ли Марфинька понимает, что хорошо, что плохо. После придется пожурить Жору за вольности и потребовать, чтобы он не пользовался неискушенностью сестры.
В умиротворенном состоянии духа и помня вчерашние советы Наташи, Николай выбрал во время перерыва минутку и подозвал Марфиньку. Она подбежала, поцеловала брата в щеку и прижалась к нему плечом. Вот так же она прижималась и к Жоре.
- Коля, ты читал уже? - Марфинька схватила брата за руку и подтащила к стене: в одной из "молний" в числе лучших ударниц-сверловщиц была названа и Марфинька. - Коля, читай выше: "Равняйтесь на них!" Как ты думаешь, можно написать папе и маме? А может быть, после, когда повисит, разрешат снять эту бумагу и послать? Пусть узнает Михеев!
- А что Михеев? Валушка теперь все равно не вернешь никакими "молниями". Поздравляю, Марфинька. - Николай уже хотел отложить свой разговор.
Но тут он поймал взгляд сестры, устремленный на Квасова, и погасшее подозрение вспыхнуло с новой силой.
- Вчера видел тебя с ним, - сказал он.
- Где? - Марфинька зарделась с ушей, потом краска залила шею.
- Почему ты не спрашиваешь, с кем?
- Не спрашиваю... - Смущение исчезло, краска схлынула, только нервно подрагивали ноздри. Марфинька облизнула губы и вытерла их тыльной стороной ладони. На коже остались следы помады.
Только теперь Николай заметил помаду и тонкую черточку не то пореза, не то укуса на ее верхней припухшей губе.
- Лихорадка была, - сказала она, - обметало. Сорвала нечаянно.
- Зачем губы накрасила?
- Город, - ответила Марфинька без смущения, приготовившись к любому отпору. - Надо же когда-нибудь.
Марфинька и не рада была своему дерзкому ответу. По недоброму взгляду брата, по его внезапно окаменевшему лицу она почувствовала, что ей грозит опасность, и беспомощно оглянулась, ища у Квасова поддержки. Но он стоял спиной к ним, курил и, размахивая руками, разговаривал с чахоточным Старовойтом.
- Скажи ему, чтобы он больше не кусал тебе губы. И не смел катать в машине...
- Коленька, - лицо сестры вдруг просияло, - не надо так... Ни разу не ездила на машине. Впервой, Коля. Сама напросилась. Не думай о нем...
- Платить за это придется, Марфинька, - охолонувшим голосом предупредил Николай. - Обманул он тебя...
- Нет! Не обманывал!..
В изломе бровей, искрививших ее лицо внутренней болью, можно было прочитать многое, и прежде всего просьбу пощадить.
Не поняв сестры, Николай грубо прикрикнул:
- Сама, что ли?
- Сама... - От выражения страдания не осталось и следа. - Люб - и все! Ночами снился... Слышал, как кричит в зоопарке больной лев? Вот и во мне все так же кричало... Не смогла...
- Возьми себя в руки, Марфинька, - только и мог произнести Николай.
Он не узнавал сестры. Как она изменилась!.. Лучше бы солгала, успокоила его обманом. Но она не хотела лгать - слишком велико было ее первое счастье.
- Не могу с собой совладать, - Марфинька беспомощно опустила руки. - Не совладала... - Полузакрыв глаза, она с горькой улыбкой, почти беззвучно прошептала: - Не жалею, Коля, прости... И меня не жалей...
Повернулась и пошла к "Рабоме" уверенными, твердыми шагами.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Ломакин срочно вылетал за безнарядными станками на Урал. Вместе с ним начальник спецотдела, помощник директора, отвечающий за цехи оборонного значения. Безнарядными назывались станки, получаемые по встретившейся надобности вне государственного плана. Заказчик-военвед обеспечивал формальности - письма, просьбы. Выколачивать же станки приходилось заводу. Немало мук и унижений пришлось испытать Ломакину. Промышленники на Урале кондовые, крепчайшие. Бумажка с красной звездочкой в штампе действовала на них лишь потому, что ее самолично подписал прославленный маршал Тухачевский.
В кабинете директора собрались основные "киты" завода; пили чай с кремнистыми бубликами, обмахивались газетами, вытирались платками, слушали неофициальный отчет о поездке. Ломакин был настроен демократически, пил чай с блюдечка, вприкуску, со свистом пропуская его через зубы: "Иначе чай не в чай".