Перед самым отъездом произошла и кое-как была замята некоторая размолвка. Девушки из столовой, кто мог освободиться, задумали обязательно ехать на станцию - провожать с тортом, с самодельным бумажным букетом, живых цветов-то в городе не было. Уже и водителя грузовика уговорили, принарядились. Три официантки, еще две с продбазы, Филатов и еще две от кухонных работников, однако к отходу поезда на платформе никого не оказалось.
Она, конечно, знала про проводы, ждала девушек и забеспокоилась, что их долго все нет и нет, стала волноваться, даже выбежала с вокзала на площадь, взглянуть, не едут ли? Неужели у них грузовик на полдороге застрял? Поезд уже тронулся, а она все еще стояла у окошка, заглядывая назад, на уплывающую платформу, на которой остались только трое официально провожающих местных работников. Они стояли сначала выстроившись в один ряд, потом повернули головы, "равнение направо", и, отдавая сдержанно-почтительный привет, солидно-одинаково помахали вполруки с прижатыми к телу локтями.
Немного погодя Медников, тоже вполулыбки отулыбавшись провожающим, отошел от своего окна и подошел к жене. Он все прекрасно видел и, хотя отлично понимал, почему у нее такое недоуменное, обиженное лицо, шутливо спросил:
- Нам взгрустнулось?.. Расставаться с привычными местами?.. Или обидно недопрощались там?.. С сослуживцами?
Она доверчиво, потому что он сумел так сразу угадать, созналась:
- Правда… Я не ожидала. Даже странно. Как-то тут нехорошо, - она, слегка морщась, потерла ладонью под ложечкой, показывая, где ее мутит.
Он снисходительно улыбнулся детскости ее движений, подождал минуту и, как будто эта мысль только что ему в голову пришла, даже с некоторой вопросительностью начал:
- Хм?.. А знаешь? Может быть, и лучше, что так получилось? Нет, правда, сама рассуди… - Она неожиданно так быстро повернула к нему голову, так чутко вглядываясь, что он тотчас вильнул в сторону: - Раз уж так получилось… Понимаешь? Раз уж так вышло, может, и к лучшему. Тут все холодное, чисто деловое. Никаких проводов. Официальное. Подведение черты под командировкой, и все… По долгу службы… Ты сама видела: деятели, А налетели бы эти… девочки? Слезы! Поцелуи! Это все нормально, но как это одно с другим? Все равно как в конце заседания финансовой комиссии вдруг поцеловать докладчика! - Он засмеялся. - Ничего страшного, комично, однако, а?
- Обхохочешься, - холодно проговорила она, занятая додумыванием какой-то мысли. - Все-таки не понимаю, почему они не приехали. Они-то комичности не боятся.
- Ничего смешного и нет, по существу. Просто нелепость положения. Уезжает сердитая комиссия, которая кое-кого тут потрепала, и вдруг девочки со слезами. Ты улавливаешь?
- Улавливаю. Девочки официантки, судомойки и со слезами. Улавливаю нелепость. А тут комиссия.
- Вот это ты невпопад, нехорошо сказала. Судомойки или кто другой, разве в этом дело? Пускай они были бы хоть народные артистки или кто-нибудь еще. Тут просто неудачная смесь официальности с домашними… вообще интимностями.
- Нет, - сказала она. - Конечно, официанток тут в лицо все знают. Если бы народные артистки, оно, пожалуй бы, ничего получилось. Не комично, а?
- Забудем? Ты с ними простилась. Вот мы уже уехали и забудем все, что было.
- Попробуем. Жалко, я знаю, они торт мне пекли на прощание.
- С "пожиланием" счастья.
- Что? - замирая от удивления, спросила она. - Что? что?.. Что?
- Да чепуха, просто "пожилание" через "и" было написано, да я, конечно, ничего не сказал.
- А как?.. Где ты его увидел?
- Заглядывал к этой… как ее… Трофимовой, директорше, в последнюю минуту попрощаться, она мне показала.
- Про что ты ей ничего не сказал?
- Да про это "и", конечно. Вообще про что мне с ней говорить? Поблагодарил за гостеприимство… Да она не дура, она сама поняла.
- Поняла?
- То есть, может быть, не помню, честное слово, вскользь как-нибудь. Да она сама сообразила, конечно.
- Чтоб не было проводов на вокзале.
- Не помню я этой чепухи. Наверное… Хватит, право, пойдем в купе, неудобно, что мы тут столько времени стоим, уединившись, как влюбленные.
- Мы же не влюбленные.
- Не знаю, - сдержанно, но как-то многозначительно проговорил Медников, - не знаю, как ты, а насчет меня… но это чисто личное наше дело и других ведь не касается? Правда?
Они уселись друг против друга в просторном четырехместном купе, покачиваясь на мягких пружинах диванов. Она была четвертой, а все трое были из комиссии. Главный тут был председатель - пожилой, кажется армянин, с необыкновенно густыми и черными, грозными бровями "домиком", то есть уголком - как двускатная крыша. Медников и другой член комиссии охотно заговорили с ним запросто, с некоторой развязностью. Было заметно - им в глубине души льстит, что они могут так свободно к нему обращаться. Однако в разговоре они как-то ловко уступали ему дорогу и охотно смеялись, когда он шутил, а он все время шутил, как очень усталый и очень немолодой человек, который с долгой, трудной работы вернулся домой, надел мягкие шлепанцы, отвалился на спинку дивана и… уфф! - добрался до отдыха наконец. Шлепанцы он и вправду надел, с шутливой галантностью извинившись перед дамой.
Первые минуты отдыха и успокоения после отъезда все много смеялись, и он сам смеялся, но ей видно было, что он прекрасно понимает, почему его шуточки имеют безотказный успех, и это ему самому смешно.
Вообще ей сразу показалось, что оп много чего понимает и очень умен, а расхожие прибауточки у него как раз к тому, чтоб не разглядеть было, что у него на уме в самом-то деле.
Ей очень понравился этот старик, его сипатый прокуренный голос, грозные, чернущие брови, понравилось и то, как он бесхитростно откровенно ею любуется - вроде он поженил сына, этого Медникова, а сынок-то у него так себе, и даже досадно, что такая досталась его недотепе.
Потом шутки утихли. Разложили и расчертили на чемодане листок бумаги и занялись игрой в карты, а она, отвернувшись, смотрела в окошко. Сидеть было мягко, приятно, усыпляюще покачивало, и за окном убегали назад извилистые овраги, поросшие мертвой грязной травой, и сквозящие деревья облетевшего, притихшего, покорно ожидающего прихода зимы леса. Она в первый раз в жизни ехала так просторно в чистом и теплом вагоне. Она говорила себе: теперь вся жизнь у меня будет такая же чистая, просторная и спокойная - и очень старалась привыкнуть к мысли: "Вот это теперь будет мой муж… Мой муж!" - и ей почему-то все не верилось: он же чужой, как же вдруг станет муж?.. Да глупости, ведь у всех, вероятно, так бывает!.. А все-таки чувство было такое, точно тут в чем-то обман, хотя решительно никакого обмана она не могла найти… Пожалуй, он просто не похож на моего мужа… А что в нем такого? Вот разве что у него, кажется, бровей нет! То есть, конечно, есть брови, только до того белесые, будто на лице чего-то не хватает. Это она от сравнения с тем жукастым впервые обратила внимание… Ну что ж, бывают мужья и безбровые, это ничего. А зачем в карты сел играть? Ему же не хочется, ему целоваться со мной хочется, а сам даже смотреть себе не позволяет. Перед товарищами неудобно. Выдержанный какой! Ехал бы с посторонними, он бы руку мою ни на минуту не выпустил. И руки у него сразу потные… а вот сидит, не обернется! А этот старик. Этот все насквозь понимает и посмеивается… А пускай, в Москву ведь еду!.. Брр, из какой дыры вырвалась… Приеду, в ванну горячей воды напущу, лягу и буду целый день лежать, отмокать за все мерзлые, грязные, сквозные годы… Все правильно сделано, и девочки меня уговаривали верно… Ах, вот с девочками… что их на вокзал не пустил… да как не пустить их можно? Наверное, Трофимиха сказала, что это она сама просила не провожать?.. Вот уж это гадость - неужели сказали, что это она просила!.. Я им напишу, все объясню, не надо об этом думать… Вот о чем надо: квартира, Москва… ванна, полная горячей воды…; хорошо… И вдруг неожиданная мысль так и ошпарила: батюшки, да ведь в этой квартире и Медников будет!.. Ах, да он, кажется, в карты и играть-то не умеет, уж как ему не хочется… а храбрится: "А мы его по усам!.. Ах, она дама? Все едино, мы и ее!" - вот уж старается, азартничает, крякает. А зачем! Старик ведь все видит. Мой-то не то что подлизывается, а по рассуждению. Считает полезным держаться вот таким и держится… А какой он будет завтра? В Москве? А через пять лет?
Стало казаться, что едет она уже давным-давно, и от этого какая-то долгая, тягучая, как в пустыне с верблюдами, сонная тоска стала все вокруг заволакивать.
На ночь проводница постелила постели. Старик лег на нижней полке, другую нижнюю уступили ей. Все улеглись, пожелали спокойной ночи.
Старик с хрипом вздохнул и горестно сказал, чтоб все слышали:
- Узнать надо будет, как приедем: открыли или нет? Курсы какие-нибудь, понимаешь? Какие ни на есть курсы. Где тупых мужей учат? А? Тц-тц-тц!.. Ай-ой… Жену на ночь в щечку не поцеловал. А? Моя старушка хорошая, сгорбилась чуточку, цветом лица немножко на грецкий орех напоминает, я сорок лет ей "спокойной ночи" говорю и каждый раз поцелую, а этот? На полати залез поскорей, да?.. Смеешься там? Плакать еще будешь.
Проснулась она рано, едва совсем посветлело за окном и погас синий ночной фонарь под потолком, оделась и вышла поскорей в коридор.
Ее вечерняя тоска не прошла, только перешла в другую, утреннюю. Эта была не лучше, только холоднее и безнадежнее, точно медленно совершалось что-то непоправимое.
Весь вагон еще спал, двери в коридор были заперты, она не услышала за шумом бегущих колес поезда, как подошел и стал рядом с ней старик.