"Тебя бы заставить!" - хотелось крикнуть Набатову, но он сдержал себя. К чему спорить? Кому доказывать? Разве Круглов отстаивает свое мнение? Так решено в главке, в министерстве. А Круглов… он "организует выполнение", "проводит в жизнь". И ему глубоко безразлично, что "проводимое" им решение противоречит живой жизни. Прикрыть стройку, "законсервировать"…-и слово-то какое нелепое, будто речь о груде огурцов!.. А стройка уже сейчас, еще не набрав сил для полного размаха, уже вросла в жизнь своего края. Пока они с представителем главка ведут никчемный спор (ни один из них не убедит другого), в приемной дожидаются люди. И у каждого дело к нему, Набатову. Там не только работники стройки. С утра дожидается председатель колхоза из соседнего села Вороновки.’Ему Набатов обещал помочь тракторами и автомашинами. К часу дня приедет секретарь райкома. Задумано большое дело: сплошная электрификация района. Тоже надо помочь и советом и делом. Уже сейчас стройка нужна людям, нужна народу. Прикрыть стройку -все равно, что резать по живому…Круглов по-своему истолковал молчание Набатова.
- Не понимаю, чего вы страшитесь Красногорска? Может быть, вы думаете, что это будет совнар-хозовская стройка? Нет, Рожнову мы вас не отдадим.- Круглов не заметил усмешки Набатова.- Могу вас заверить, строительство Красногорской станции останется в ведении министерства. И скажу нам откровенно, Кузьма Сергеевич,- Круглов снова попытался взять доверительный тон,- непонятно мне, что вы так уцепились за эту стройку? Ведь это же сумасшедший риск! Проектировщики до сих пор спорят, как перекрывать эту бешеную реку. Тут в два счета голову сломить! И совсем другое дело - тепловая станция. Там вы строите на сухом берегу. Имеете под ногами твердую почву…
- А здесь? - перебил его Набатов.- Здесь все забросить, похерить двухлетний труд!.. Нас здесь двенадцать тысяч! - голос Набатова наливался глухой яростью.- Начинали с палатки, с землянки. На голое место пришли… А теперь все бросить!
- Кузьма Сергеевич, понимаю я вас,- теперь Круглов говорил осторожно, как говорят с тяжелобольным.- Но другого выхода нет. Не… разумно,- он хотел сказать "нелепо", но сдержался, остерегаясь раздражать Набатова,- неразумно строить одновременно и тепловую станцию, которая нужна нам сегодня, и гидростанцию, которая нужна будет только завтра.
- Она нам сегодня нужна! Круглов только пожал плечами.
- Вопрос о консервации вашей стройки, по сути дела, решен. Я оставлю вам проект постановления коллегии министерства. Хотелось бы, чтобы вы его завизировали.
"Вот почему ты вокруг меня юлишь!" - подумал Набатов.
Круглое, словно не замечая откровенно презрительного взгляда Набатова, спокойно достал из портфеля проект - несколько листов плотной хрустящей бумаги, соединенных проволочной скрепкой,- и положил на стол Набатову.
Когда Круглов ушел, Кузьма Сергеевич несколько раз перечитал проект и долго сидел один в тяжелом раздумье. Надрывно звонили телефоны - он не снимал трубки. Заглядывали в дверь и заходили какие-то люди - он отсылал их нетерпеливым движением руки.
На заглавном листе проекта, выше отпечатанного синими буквами названия министерства, ярким красным пятном выделялся государственный герб. Набатов, не отрываясь, смотрел на него, и он то сжимался в острую красную точку, то расширялся, окрашивая весь лист.
"Что ты можешь сделать?" -снова и снова спрашивал себя Набатов.
Стройка - его детище, главное дело его жизни - обречена на консервацию. И ему - ему самому! - предлагают подписью скрепить это решение…
Ну и что же?.. Подписать?.. Никогда! Он будет доказывать, отстаивать свою правоту. Да, строить тепловые станции, как правило, дешевле и быстрее. Но здесь, в Сибири, особые условия. Многие гидростанции Сибири, и прежде всего Устьинская - его детище,- исключение из этого общего правила. Он может доказать это. Ему не надо ворошить толстые тома проекта. Это его дело, его жизнь. И каждая страница, каждая цифра живут в его сознании. За ними массивные громады бетона и ажурные переплетения металлических конструкций, умный труд людей и мощный гул турбин, извергающих потоки энергии…
Он может доказать! Но кому?.. И зачем?..
Он снова посмотрел на лежащий перед ним проект постановления коллегии министерства.
Разве человек, который, сидя за двухтумбовым столом в одном из многочисленных кабинетов главка, "готовил" эту бумагу, нависшую над стройкой как мрачная туча,- разве он, этот человек, не знает цифр проекта Устьинской ГЭС? Разве люди, которые за длинным столом в зале заседаний министерства превратят эту бумагу из проекта в постановление и тем самым зачеркнут труд и мечту его, Набатова, и двенадцати тысяч его товарищей по труду и мечте,- разве они, эти люди, не знают цифр проекта Устьинской ГЭС?.. Они их знают. Больше того - они знают, что цифры эти точны.
Но что им цифры, когда у них есть "линия"!
Федор Васильевич сам отвез Наташу в больницу. Вместе с Любой они под руки ввели ее в кабинет хирурга. Боль у Наташи не проходила, но она уже притерпелась, и, только всмотревшись в запавшие ее глаза, можно было понять, как трудно ей удерживаться от стонов.
- Кто дежурит в хирургической? - спросил Федор Васильевич в регистратуре.
- Зинаида Петровна,- ответили ему.
- Самый лучший наш врач,-сказал Федор Васильевич Наташе.
Дежурный хирург, пожилая уже женщина, выглядела очень суровой. Может быть, потому, что носила большие очки в темной роговой оправе.
- Попрошу вас выйти, - строго сказала она провожатым.
Федор Васильевич безропотно подчинился. Люба тоже двинулась к двери, но, перехватила тревожный, испуганный взгляд подруги.
- Можно мне остаться? - робко попросила она. - Да ей и не раздеться самой.
Уловила ли строгая Зинаида Петровна безмолвную просьбу больной или вспомнила, что дежурная сестра занята в палате и помочь ей не сможет, только Любе позволено было остаться.
- Наденьте халат!
Люба кинулась в угол, где на гвозде висел длинный белый халат, но, еще не дойдя, остановилась, рывком сдернула с плеч брезентовую спецовку и, не зная, куда ее деть, открыла дверь и швырнула куртку в коридор.
Зинаида Петровна молча наблюдала за ней, с трудом сдерживая улыбку.
Люба бережно усадила Наташу на стул, осторожно стянула с ее ног старенькие, порыжевшие сапожки, помогла снять куртку, шаровары и выцветшую от стирки кофточку.
Короткая сорочка, из которой Наташа уже выросла, туго обтягивала грудь и открывала выше колен красивые, сильные ноги.
- Помоги ей лечь.
Наташа опустилась на узкую кушетку и зябко поежилась: тонкая, отглаженная простыня показалась очень холодной.
- Больно? - участливо шепнула Люба.
- Нет, ничего… - так же тихо ответила Наташа.
Сейчас ей было не так больно, как страшно.Зинаида Петровна долго осматривала Наташу.Люба, не отрываясь, следила за движениями ее рук, неторопливо ощупывавших напряженно-неподвижное тело Наташи. Строго поблескивали стекла очков в массивной темной оправе, отчего сосредоточенное лицо женщины казалось еще более хмурым, и Люба кусала губы, чтобы не расплакаться.
Вошла сестра со свертком белья в руках. Равнодушно спросила Любу:
- Что с ней?
- Надорвалась она. Тяжелое несла.
- Не берегутся, а потом вот, пожалуйста… - сестра развернула сверток и стала переодевать Наташу в больничное.
Люба с надеждой и страхом смотрела на хмурое лицо врача.
- Бить вас некому! - сердито сказала Зинаида Петровна. - Такой великолепный организм! Такое прелестное тело! Калекой могла остаться, на корню засохнуть! Да и сейчас еще…
- Доктор, а что же с ней будет? - жалобно спросила Люба.
- А то, что ничего не будет. Здоровья не будет! Рожать не будет!
У Любы даже губы побледнели.
- Ой, доктор! - взмолилась она. - Как же теперь?..
- Не ойкай раньше времени! - цыкнула на нее Зинаида Петровна. - Мы-то зачем здесь?
Наташу на коляске повезли в палату. В коридоре дожидался Федор Васильевич. Пропустив коляску, он осторожно тронул сестру за руку.
- Что врач сказал?
- Полежит у нас в стационаре.
- Очень худо ей?
Сестра с раздражением отмахнулась. В палату Федора Васильевича не пустили. Он попрощался с Наташей в коридоре.
- Ты, главное, духом не падай, - сказал он ей и, не решаясь пожать, подержал в своей руке маленькую, покрытую ссадинами руку Наташи.
А она уже совсем обессилела от боли и только легонько пошевелила пальцами.
Коляску вкатили в палату. Федор Васильевич остановился в дверях, провожая взглядом Наташу. Только ее большие синие глаза жили на обесцвеченном болью лице.
Федор Васильевич помахал ей рукой. Наташа медленно сомкнула ресницы, и Федор Васильевич понял, что это она кивнула ему на прощание.
- Выздоравливай скорее! Мы навещать тебя будем, а сегодня…- но сестра закрыла дверь, и то, что еще сказал Федор Васильевич, Наташа уже не слышала.
В палате было всего три койки. На той, что у двери, сидела женщина и неторопливо расчесывала длинные, прохваченные сединой волосы.
- И молодых хворь не минует, - покачала головой женщина. - Ох, грехи наши! Ей беда, а я, дура старая, рада: хоть будет словом с кем перемолвиться.