- Ты не думай, что я тебя презираю, - словно вспомнив о ее словах, обращается он к Марте. - Ничуть. Я принадлежу к тем людям, девиз которых: "Пользуйся мгновением". Наслаждаться там, где представится случай и при любых обстоятельствах. Поди же сюда!
- Что? Куда?
- Иди, сядь ко мне на колени.
- Что? К тебе на колени?
- На колени! Я говорю - на колени. Ты не стесняйся. Мы, поэты, умеем найти каплю меда даже в самых простых полевых цветах. Мы признаем даже самую простую, нестилизованную, хаотическую, варварскую красоту. Иди же!
Правой рукой он наливает из бутылки, пьет, а левой тем временем берет руку Марты и тянет девушку к себе.
И тут происходит то, что уже сотни раз происходило в подобного рода случаях - нечто совершенно неизысканное и варварское.
- Пусти, скотина, - кричит Марта не своим голосом и вырывается. От злобы и волнения лицо ее на мгновение совершенно побелело. - Обманщик! Подлец!
Она поворачивается и выбегает из комнаты, будто у нее под ногами земля горит. От неожиданности Ялмар Серенгард проливает оставшееся в стакане себе на рукав.
В дверях появляются старик и старушка. Они подходят к Ялмару Серенгарду, то и дело оборачиваясь в сторону выбежавшей Марты.
- Что это вы? Поссорились? - озабоченно спрашивает старушка.
- Между нами подобных отношений быть не может, - демонически усмехаясь, отвечает Ялмар Серенгард. - Слишком велика дистанция между нами. Я стою на вершине Гималаев, а она в самой низине Ганга… А вы-то знаете, что такое - Ганг? А?
Старушка смущенно теребит передник.
- Я… Я… Может, знала в былые времена… Нынче голова у меня дырявая. Может, ты, старик, помнишь? Ты ведь раньше повсюду бывал…
Старик чешет затылок.
- Позабыл… Да, раньше - раньше другое дело. Где я только не бывал! Ездил до самой Валки, до эстонцев, землю литовцев объездил вдоль и поперек. На Псковском шоссе там, в одном месте, была Ганская мельница - может, это и есть…
Ялмар Серенгард переводит взгляд со старушки на старика и обратно. Иронически улыбается, наслаждаясь плодами своего интеллектуального превосходства. Но когда старик замечает, что бутылка в руках сына принимает горизонтальное положение, он, подавляя смущение, придвигает стул и садится.
- А! - с радушной улыбкой говорит он. - Попробовал? Это хорошо. Взрослому человеку надо выпить - это я всегда говорил. Выпей, выпей и мне налей! Это я для тебя вчера принес бутылочку.
Ялмар Серенгард пьет, но забывает налить отцу. Стакан он держит в руке.
- Но разве ты не закусишь? - Старушка подходит ближе к столу. - У меня в печи превкусная телятина. Пироги есть… Да что это я разболталась! Подавать надо, и все тут.
Она спешит к печи, достает блюдо с мясом, покрытое опрокинутой миской, и решето с пирогами.
- Отведай, сыночек, отведай, - подбадривает Ялмара старик.
- Телятина… пироги… - Ялмар Серенгард с уничтожающей иронией кривит рот и смотрит на стол. - И нет ни ножа, ни вилки!
- И правда, сыночек, нет у нас этих самых вилок-то. А нож - о господи! Ножа тоже нет! Старик, дай-ка ты свой ножик. А ну-ка, живо! Отведай, сыночек, пирогов моих. Из самой белой пшеничной муки испекла.
Старик вынимает из кармана штанов нож, открывает его, обтирает и кладет на стол. Ялмар Серенгард принимается за еду, но ест с таким кислым видом, что кажется, будто все существо его полно пренебрежения к каждому куску, который он отправляет в рот.
Старушка стоит около сына и, сложив под передником руки, смотрит на него. Счастливая улыбка на ее лице говорит о том, как она рада, что сын не побрезговал ее угощением.
Старик откашлялся и облокотился на стол.
- Нынче у нас хороший год… Весь сарай доверху набили сеном… да. И сено лучше, чем летошнее. Осока местами по сих пор… Осоку, правда, скотина не любит, но ничего, на подстилку…
- Когда есть клевер, скотина осоку не ест, - вмешивается старуха. - А когда нету - и стебелька не оставит. Как в летошний год - не хватило и в ясли положить.
- Ну, как же. Скотина тоже может разбаловаться, как и человек. Когда полно добра, - худое не ценят… Да… Но вот не знаю, как рожь нынче наливаться будет: когда цвела, налетел ветер да с ливнем. Это добра не сулит. Посеять мы хорошо посеяли. Пар подняли, боронили вовремя… Навоза, правда, маловато было… а известное дело, когда навоза нет, нет и хлеба…
Ялмар неожиданно закрывает рот рукой. И непонятно - подавился он или смеется.
- Что с тобой, сынок? Поперхнулся? Надо по спине похлопать. - И старушка делает попытку подойти к нему.
- Ты лучше выпей, тогда все пройдет, - советует ему старик.
Ялмар Серенгард отталкивает руку старушки и принимает совет старика - наливает стакан и пьет.
- Да-да… вот они какие дела, - снова начинает старик. - На позапрошлой неделе продали годовалого барана и двух ягнят. Цены за них настоящей не дали, но пришлось все-таки продать… Надо было уплатить подушную подать. В этом году большая подушная подать: пять рублей с копейками. Д-да… За тебя тоже внесли. Скажи-ка, Юкум, как это получилось, что ты за прошлый год не уплатил подать? Разве писарь не прислал тебе извещение?
- Нет.
- Вот тебе и раз! Что за человек! И за что только волость ему деньги платит! Говорят, ему еще пятьдесят рублей прибавили. А ведь он даже не сообразит извещение послать!.. И знаешь, Юкум, столько мы с этим сраму натерпелись, столько сраму… Пошел я в волость, а писарь этот самый, будь он проклят, писарь этот и показывает мне: вот полюбуйся, твой сын занесен в список должников. Я, говорит, в полицию сообщу, этапом велю его вернуть в волость. Прихожу я домой и говорю своей старухе: так, мол, и так, мы срамить свое дитя не дадим. Что бы там ни было, а уплатим. Ведь сын же нам отдаст.
- Да! - подтверждает старушка. - И я говорю, приедет Юкум, он нам вдвое, а то и втрое больше отдаст. Ведь этакое жалованье получает, что ему пять-шесть рублей!
Ялмар Серенгард ест уже лениво. Но все же, заглянув еще раз в миску, он как бы нехотя берет пальцами еще кусок.
- Пять-шесть рублей… Разве это деньги? Это подаяние нищему! Пять, шесть тысяч должен был бы мне народ ежегодно выплачивать. А впрочем - мне наплевать на деньги! Мне деньги не нужны! Я не раб мамона.
Старик весело смеется.
- Ну и шутник же наш Юкум: ему деньги не нужны! Послушай, старуха, что это ты тащишь? Ах, да… она все с барахлом своим возится!
А старушка тем временем вынула что-то из-под кровати. С торжественной таинственностью, сияя от радости, осторожно несет она сверток и кладет на стол.
- Вот, сыночек… полотно… сама ткала, да шить не стала: ведь я не знаю, какие рубашки носят в городе. А это - две пары носков…
- Ты только погляди! - Старик, улыбаясь, указывает на подарки. - Так вот над чем ты просиживала ночи напролет, А я-то и не догадывался!
Ялмар Серенгард скосил глаза на разложенные перед ним вещи. Он потянулся и небрежно пощупал полотно рукой.
- Подумаешь, добро какое…
Старушка вздрагивает и сникает. Старик от неожиданности закашлялся.
Ялмар Серенгард, окончив еду, встает.
- Невыносимая атмосфера… Неужели нельзя хоть окно открыть?
- Нет, нет, уж лучше окно не трогать: скобы совсем заржавели. Мы как-то раз его открыли, рама упала в крапиву - и стекло вдребезги. Пятнадцать копеек стекольщик взял с нас за новое стекло.
- Будет врать-то, - перебивает его старушка. - Тринадцать.
- Не спорь, я лучше знаю: сам платил. Один гривенник, одну старинную монету в три копейки и одну в две копейки. Сколько же это - тринадцать или пятнадцать? Пусть Юкум скажет, он лучше нашего считать умеет.
Ялмар Серенгард, внимательно слушавший этот разговор, снова прикрывает рот рукой. И снова нельзя понять, смеется он или кашляет.
- Опять! - пугается старушка. - Что это с тобой?
- А ты что смотришь? Даешь парню сухое мясо да пироги! - сердится старик. - Лучше бы сварила что-нибудь пожиже.
- Ох! И как это мне в голову не пришло! Эх, голова моя дырявая.
В этот момент во дворе слышится колокольчик извозчика.
- Это, сыночек, верно, твой кучер? - спрашивает ошеломленный старик. - Чего же он ждет? Почему не уезжает? Может быть, ты позабыл дать ему на чай… Дай, мать вынесет…
- Да, сыночек, я мигом.
Ялмар Серенгард, махнув рукой, надменно объявляет:
- Не надо. Я сейчас уезжаю.
- Как? Неужели ты хоть один-единственный денек не побудешь с нами? - Старушка гладит Ялмара по плечу. - Останься хоть до утра.
Ялмар Серенгард резко качает головой.
- Это невозможно. В такой атмосфере… Это было бы против моих принципов. Поймите: против моих принципов. Эта атмосфера… эта обстановка… эти люди… они оскорбляют мои эстетические чувства… Я поэт… Понимаете: поэт! Я не могу быть где попало, как попало… Нет, не могу. Это противоречит моим эстетическим чувствам и моим принципам. Понимаете! - Он обрывает свою речь, в которой уже заметно ощущается присутствие содержимого опустошенной бутылки, и смотрит в окно.
- Скажите, вот та, что там идет, разве это не… ну, как ее звать?
- И, сынок! - с упреком в голосе замечает старушка. - Разве ты не узнаешь Марту! Это же Марта, дочь нашего хозяина, с которой ты вместе пас свиней.
- Ах да, Марта. Теперь я вспоминаю. Вам нечего удивляться, если я позабыл: сколько идей, сколько проблем бродят в моей голове и ждут разрешения! Где же мне помнить имя какой-то деревенской девчонки!