Но и с рассаживанием не получается так, как было намечено. Анна, слегка задумчивая, надменная, первая выходит к обеду и садится за стол на место матери.
- Аннынь, детка! - волнуется мать. - Это мое место, мне придется вставать, выходить в кухню, - так будет мне удобнее.
- Садись туда, - отвечает Анна, - я схожу, если понадобится.
Мать переглядывается с Катриной и садится рядом с зятем, которому больше не удается согнать со своего гладкого лица выражение обиды и недовольства. Но по его голосу еще ничего нельзя заметить. Он говорит много, громко и остроумно, особенно после того, как они с отцом почали темную, а женщины прозрачную бутылку. Катрина с матерью без умолку смеются. Анна почти не слышит острот жениха. Ест она много, даже слишком много, но с каким-то ужасно задумчивым видом. Иногда она тоже вставляет слово в разговор или смеется, и всякий раз так неуместно и неожиданно, что всех опять охватывает уже рассеявшееся было чувство неловкости. Свое обещание Анна позабыла: она и не видит, когда на столе чего-нибудь не хватает, - мать сама раза три выходит в кухню; разобиженный Айзозол мало говорит со своей невестой, зато очень внимателен к теще - подает ей то соусник, то хлебницу… Мать тает от счастья, довольна вниманием и услужливостью зятя, и все чаще бросает на дочь свирепые взгляды.
После обеда все собираются пройтись. Отец с матерью идут впереди, Айзозол, Анна и Катрина - немного позади. Мать раза два-три оглядывается и многозначительно покашливает. Воспользовавшись первым удобным случаем, Катрина убегает к родителям. Они втроем, немного ускорив шаг, уходят вперед. Молодая парочка может теперь поговорить наедине.
На губах у Анны играет загадочная недобрая улыбка. "Пусть он заговорит", - мелькает у нее в голове, и тут ей чудится, что кто-то в самом дальнем уголке ее сердца скалит зубы. "О чем же он будет говорить?" - думает она. От злости у нее немеют кончики пальцев; опустив глаза, стиснув зубы, она идет рядом со своим женихом.
- Подвенечное платье уже шьется? - говорит Айзозол, и голос его звучит как чужой.
Анна слушает и почти не верит своим ушам: неужели он и впрямь заговорил об этом?
- Скоро будет готово, - отвечает она и затем с тайной иронией, избегая слов "ты" и "вы": - А подвенечная тройка?
Айзозол улыбается и подкручивает кончики усов.
- Через неделю будет готова. В Риге шью! Здешние швецы ни чер… ничего не умеют… Платье у тебя будет с газовой отделкой? К шелковой материи очень идет…
Он затевает пространный разговор о принадлежностях свадебного костюма. Видно, что он об этом много думал, что это для него очень важно. Анна слушает его и думает: "Неужели это случится? Неужели я в самом деле выйду за него?" Она ни слова не говорит ему о том, что так недавно терзало ее сердце. Но надо говорить, сказать, пока еще не поздно. От страха странное, необъяснимое бессилие сковывает ей язык, а невыносимая ненависть к жениху все растет и растет, как лавина… "А почему бы мне не выйти за него? - настойчиво повторяет она себе, напрягая всю силу воли. - Почему не выйти…"
- Старая береза. - Айзозол, меняя разговор, приостанавливается и глядит вверх. - И еще такая крепкая.
Анна тоже приостанавливается и подымает глаза, затем оборачивается к жениху: ей кажется, что береза что-то шепнула ей на ухо… Она скажет!..
Айзозол смотрит на невесту, видит на ее лице невысказанное желание и, как всегда, превратно истолковывает его. С его лица мгновенно сбегает долго накапливавшаяся досада, широкий жирный румянец счастья заливает щеки. С распростертыми объятьями он приближается к невесте.
Но в глазах ее вспыхивает такая ярость, что он отскакивает, широко раскрыв глаза и подняв руки, точно ему за ворот вылили ушат холодной воды. Мгновение они стоят так: она - с поджатыми губами, злыми, горящими глазами, он - с удивленным, оторопелым видом. Затем оба одновременно приходят в себя, отворачиваются друг от друга, идут дальше и думают, как загладить образовавшуюся в их отношениях трещину.
К вечеру, когда хмурый жених, которого больше уже не могут задержать, сидит в бричке и сытая лошадь, покусывая удила, роет копытами землю, Анна одна, с выражением твердой решимости, подходит к Айзозолу.
- Нельзя ли приехать в среду вечером? - говорит она, не глядя жениху в лицо и, как обычно, избегая слов "ты" или "вы".
У Айзозола губы кривятся в горькой презрительной улыбке.
- Рабочая пора… Почему именно в среду вечером?
- Мне надо поговорить… мне надо кое-что сказать.
Он важно пожимает плечами.
- Не могу обещать… то есть - может быть, приеду.
В воздухе клубится пыль, сверкает окованная медью дуга, а потом слышится постепенно удаляющийся стук колес по большаку.
У матери и Катрины прибавилось работы: они бранят Анну. Они делают это и порознь и вместе, поддерживая и дополняя друг друга. Безобразное, непростительное поведение Анны в воскресенье разбирается на все лады и всячески осуждается. Не забыто ни одно слово, ни одна гримаска. Все было плохо, все не так, как полагается. С нескрываемым ужасом они приходят к выводу, что еще бы немного - и жених, окончательно рассердившись, бросил бы ее. Широко раскрытыми глазами, затаив дыхание, они с минуту смотрят на Анну. Но глаза Анны кажутся погасшими, безжизненными.
"Ну, почему бы мне не пойти за него?.." - безвольно, не вдумываясь, говорит она себе - на этот раз без ненависти и волнения… И ждет среды.
В среду, под вечер, Айзозол является пешком, одетый не то по-праздничному, не то по-будничному. Он выглядит еще привлекательнее с красной гвоздикой в петлице пиджака. Мать с Катриной тают от счастья и рассыпаются в любезностях.
Вчера Айзозол ездил в Ригу - за своей свадебной тройкой. Сорок рублей отдал… Анне он привез роскошную коробку шоколадных конфет. Открытая коробка стоит посреди стола. Айзозол сидит по одну сторону стола, Анна - но другую. Айзозол ест конфеты, а Анна сидит, ничего не ест и молчит. Они одни в комнате.
- Кушай, - говорит Айзозол и пододвигает ей коробку. В его голосе опять слышится нервное, тревожное нетерпение. - Или конфеты плохие?
- Спасибо, - отвечает Анна, - конфеты хорошие, но мне не хочется.
Она чувствует, что ведет себя нехорошо, что так нельзя, что надо сказать что-нибудь серьезное, положить конец таким отношениям.
- Что это с тобой, не понимаю? Ты нездорова?
- Что? - спрашивает Анна, словно не расслышав.
Айзозол вдруг краснеет.
- Я спрашиваю, ты не больна?
- Нет… может быть, у меня немного болит… - Она вдруг поворачивается и выпрямляется: - Я… должна вам сказать…
- Ах, "вам"! - Он морщится. - Я уже давно жду, что же "вы" мне скажете.
Но Анна снова смотрит ему прямо в лицо и не говорит ни слова.
Это уж слишком. Айзозол медленно и важно встает, медленно и важно берется за шляпу.
- К таким шуткам я… не привык… Нет, не привык.
- Скажите, - начинает она, сама еще хорошенько не зная, что хочет спросить, повинуясь какому-то тайному, едва ощутимому побуждению. - Я хотела вас спросить…
Айзозол стоит, держа шляпу в вытянутой руке, лицо у него сердитое, надменное. Каждое произносимое ею "вы" он явно воспринимает как укол иглы.
- Я хотела спросить… сколько раз вы ездили свататься?
- Что? - Айзозол раскрывает рот, глаза его чуть не вылезли из орбит.
Но Анна уже сама не помнит, что сказала. Спутанный клубок ее мыслей уже покатился дальше.
- Это верно, что люди поговаривают про вас и… Трину Лайдынь?
Айзозол вздрагивает, словно от удара, шляпа выскальзывает у него из пальцев. Еще один такой удар, и он, пожалуй, рухнет наземь от разрыва сердца. Но Анна сама опомнилась, туман перед ее глазами рассеялся, голос ее звучит холодно и твердо.
- Извините, этот вопрос у меня вырвался нечаянно. Я не хочу осуждать вас. Я вас позвала сюда, чтобы сказать, что не могу стать вашей женой. Ищите себе другую…
Он не чувствует этого нового удара, - настолько ошеломил его предыдущий. Не то он не верит своим ушам, не то принимает ее слова за шутку. Он растерянно улыбается и трет пальцами вспотевший лоб.
- Что… что с тобой сегодня?..
- Это не только сегодня. Я все это время думала, и… я не могу иначе… не могу иначе… Ищите себе другую невесту.
Он начинает постигать ужасную правду. Обеими руками хватается за стол. В нем борются гнев и отчаяние.
- Как… - бросает он, задыхаясь. - В церкви уже огласили, все люди говорят… пиво заказано, свадебная тройка готова… А теперь!..
Анна только пожимает плечами и снимает с пальца десятирублевое обручальное кольцо.
- Вам придется испытать из-за меня небольшие неприятности, но что поделать, я тогда еще не знала себя. Простите, если можете… Уж лучше так, чем навсегда испортить нам обоим жизнь.
Она сует ему кольцо в руку и начинает что-то искать по всей комнате. Он бегает за ней, ищет слов и не может найти.
- Ваши книги, все ваши подарки я верну. - Она собирает по одной разные вещички и складывает их на столе.
- Анна… - немного придя в себя, говорит он глухим голосом. - Не делай глупостей! Одумайся, это ведь уже невозможно… Я до августа должен заплатить две тысячи…
Отрывистый, сухой смех впивается ему в уши.
- Очень сожалею, господин Айзозол, - до августа невесту с двумя тысячами, правда, трудно будет сыскать. А что, если бы вам поговорить с ростовщиками, - они скорее смогут…
- Одумайся, что ты делаешь? - дрожа, почти умоляюще шепчет он, и во всей его фигуре нет больше и следа прежней самонадеянности и удали. - Ты наслушалась болтовни кумушек…
- Ничего я не наслушалась! - отрезает Анна.
Айзозол в отчаянии разводит руками.
- Так почему же? Почему же?