Огня больше нечего бояться. В низине он всегда гаснет. Там сыро, и разросшиеся мягкие лопухи, как зеленым покрывалом, укрывают ветки. Да и солнце клонится к вечеру, и надо кончать выжигать. Постепенно на вырубке все стихает. Воздух становится заметно свежее, влажнее и звонче. Серое облако дыма рассеивается и тянется вверх длинными прямыми полосами.
Крупными шагами идет Мартынь на свой участок. Надо браться за дело, все равно за какое! И через несколько минут с вырубки доносятся тяжелые удары топора, да такие торопливые, словно Мартынь должен за один вечер выкорчевать все коряги со своего участка.
Из домика с кустом георгин под окошком то и дело выбегает Катрина. Не попусту, конечно: то принести что-нибудь надо, то сделать. А взгляд все время прикован к вырубке… Как бы опять не задымилось возле ржаного поля. Хорошо, что у новосела такая глазастая дочка.
Пастушка наколола ногу, и в воскресенье Катрина сама пошла на пастбище. С утра она пасла возле опушки, на своем пастбище, а к вечеру за ржаным полем - на участке Мартыня. У него там с полпурвиеты еще не выжжено, а своей скотины нет. Лошадь, две коровы, телка, две овцы и поросенок жуют не отрываясь. Пастушка вдоволь насиделась на пне, тихонько перепела все песни, какие только знала, наслушалась криков загонщиков из дальнего леса и выстрелов охотников. Сходила в ольшаник, смастерила из коры бурачок и пошла собирать возле ржи крупную темно-красную землянику.
Ягоды так и манят, никогда не надоест собирать их! Катрина ползает вокруг пней, тянется за ягодой в рожь и, увлекшись, ломает несколько стеблей. С тихим шуршанием падают ей на шею легкие колосья. Бурачок почти полон, а земляника мелькает во ржи низками красных бус. Бурачка не хватит… Придется начать есть… И медленно, будто нехотя, красные ягоды одна за другой исчезают меж белых зубов.
- Эй, пастухи! - раздается вдруг за ее спиной громкий, деланно угрожающий окрик. - Чья это скотина на моем участке? Сейчас оштрафую…
Она поднимается из-за ржи и видит недовольное лицо. Мартынь! Катрина сразу узнала его по голосу, а все-таки испугалась: какой высокий! И тут же догадывается - это он на пень взобрался.
- Ишь какой штрафовальщик! - ворчит она. - Лучше не смеши людей.
- Выходи, выходи, рожь небось тоже помяла, придется сразу за все отвечать…
Мартынь слезает с пня и идет к ней навстречу. На ногах те же, что и вчера, сапоги, на голове та же соломенная шляпа, но сегодня он в жилете и в пиджаке. Темное от загара лицо чисто вымыто, маленькие усики чуть-чуть подкручены, губы невольно складываются в улыбку, а глаза устремлены на серый платочек, которым повязана Катрина.
- А, ягоды! Давай сюда, ягоды я люблю! - И без всякого стеснения хватает бурачок.
- Постой, Мартынь, постой!.. Рассыплешь… Экий, право… - Надув губки, она смотрит на бурачок и разглаживает измятый фартук.
- Только всего и набрала! - дразнит Мартынь и неторопливо отправляет в рот одну ягоду за другой. - Стыд и срам!
- Поди собери больше!
- Мне и этого хватит!
- Ну нет, так дело не пойдет… Я - собирай, а он только ест. Сейчас же отдай! - И хватает парня за руку.
Но нет, надо быть на пол-аршина выше ростом, чтобы достать бурачок. Девушка смеется, слегка хлопает Мартыня по щеке и отходит.
- Ай-ай-ай, какая скупая… - Мартынь удивленно качает головой. - Придется, видно, заплатить за ягоды!
И парень вытаскивает из внутреннего кармана пиджака цветистый сверток и протягивает его Катрине.
- Ну, бери, бери!..
Но Катрина пятится назад.
- Бери, бери. Да погляди, понравится ли, а то придется назад нести.
Разворачивая платок, Катрина находит в нем еще три бело-золотистых кренделя.
- Ай, озорник, - ворчит она, стараясь казаться сердитой. Но на губах ее играет улыбка, из глаз брызжет смех.
Серый платочек снят, голова повязана новым. Девушка и парень опять сидят рядышком на пне. Катрина надкусывает мягкий душистый крендель. Мартынь берет из бурачка по ягодке и бросает в рот. Неподалеку стоит лошадь Катрины, она одним глазом косит на сидящих и лишь по привычке лениво отмахивается хвостом от редких мух.
- Еще с Кукушкиной горы увидал, что ты тут пасешь.
- Угу, - отвечает Катрина, - нашу Пеструху издалека видно… А ты чего по воскресеньям бродишь? Расчищал бы лучше свой участок. Скоро сеять, а земля не готова.
- Ну, когда бы я захотел… - Мартынь вдруг становится серьезным и задумчивым. - Думал одного человека с того конца волости встретить… Да не пришлось.
- На что тебе он?
Мартынь отвечает не сразу. Лицо у него серьезное, даже несколько суровое.
- Слыхал… Слыхал я, что приозерцы должны на будущий год убраться. Барин сказал…
- Тебе-то что?
- Мне? Дело не в приозерцах… а в том, как мне самому быть. Десять лет назад на берегу озера была такая же вырубка, как и здесь. Люди десять лет вырубали лес, корчевали, выбивались из сил… Теперь не сразу и увидишь, где пень был. И вот - уходи! Теперь земля, значит, и барину годится.
- Ну и пусть… Тебе-то что?
- А то, что через двенадцать лет мне тоже могут сказать - уходи! - И в голосе Мартыня прорывается гнев. - Когда все будет расчищено, пни выкорчеваны, барин возьмет и прирежет эту землю к Кукушкиной мызе.
Оба они, как по уговору, глядят на группу больших лип на горе. Сквозь зелень кое-где виднеются белые каменные стены, красные черепицы крыш. Немного поодаль стоит длинный хлебный амбар, обшитый серыми досками, со столбами из белого известняка.
- Тогда и работать не стоит, - говорит Мартынь и по голосу заметно, как нарастают в нем с неудержимой силой тревога и ярость. - Зачем я буду надрываться для других? Нет, не желаю… Не желаю!
- Прямо так уж и будет? - тихо говорит Катрина, но чувствуется, что она сама себе не верит. - Прямо так всех и сгонят… При мызе и без того земли вдоволь, но… Кто это тебе такие пустяки наболтал?
- Не помню. - Мартынь задумывается, и резкая складка перерезает его лоб. - Нет, не помню. Может, от кого слыхал, а может, и самому в голову пришло. Но пока не узнаю, как и что, работать не буду.
Катрина роняет руки на колени и прикусывает губу. В голосе Мартыня ей слышится что-то непонятное, и легкая дрожь пробегает по всему телу. Девушка глядит на Кукушкину гору - очертания ее расплылись, словно она окутана голубоватой дымкой… Поднимает глаза вверх, - бледное, без блеска, небо, как потускневшая стеклянная крыша, нависло над землей.
- Но… - начинает она и умолкает. - Тогда ты так и не посеешь рожь…
Мартынь отчужденно глядит на нее.
- Ну и пусть! А на что она мне? На что она нам всем? Нет так нет! Разве хлеб только на этих кочках растет? - И Мартынь встает, полный гнева и недоброй силы. Встает и, прищурившись, глядит туда, где сквозь зелень лип блестят белые стены и красная черепичная крыша.
Катрина тоже встает.
- Солнце уже низко, - говорит она, глядя куда-то в сторону, - пора скотину домой гнать. - Подходит к лошади, распутывает и вешает путы ей на шею, собирает в кучу коров, овец и поросенка и гонит вдоль ржаного поля к дому. Понурив голову и припадая на заднюю ногу, медленно плетется вслед за ней лошадь.
Катрина ни разу не оглядывается на Мартыня. Но она знает, что он стоит на прежнем месте, знает, что в нем проснулось нечто новое, и оно так легко не минует. Не минует, даже если сердце предъявит свои права.
Два дня Мартыня не видно на вырубке.
- С росчистью так нельзя, - говорит отец Катрине. - Раз начал дело - сразу доводи до конца. После уж и горит не так и охота пропадает. Не выйдет из него доброго пахаря, как я погляжу. Сынок лесника…
Катрина не отвечает, только угрюмо глядит на участок Мартыня. Он похож на скомканный кусок тяжелого сукна. Кое-где возле пней еще немного дымит и тлеет. Лишь в ольшанике видны еще красные огоньки. Бурый дым горящего перегноя расплывается в воздухе.
После обеда отец берет топор и уходит на участок Мартыня. Катрина это видит, но ничего не говорит, не спрашивает. Медленно обходит он весь участок и останавливается у шалаша из еловых веток. Перед входом беспечно брошены топор, мотыга и котелок. Качая головой, собирает он все добро, прячет в шалаш и задумчиво идет дальше.
В низине он останавливается. Здесь должен быть луг, и выжигать его не надо, но огонь, приостановленный в своем движении, понемногу вгрызается в сухой торфяник. Будто крючковатые серые пальцы тянутся с черного пригорка к зеленому ольшанику. Пышет жаром, и от едкого запаха гари перехватывает дыхание.
Так весь ольшаник и выгорит. Не бывать здесь лугу, на огнище растут только камыш да заячий лен. Надо вовремя остановить огонь. Сегодня это дело нетрудное - чуть-чуть моросит, и огонь не бросается на хворост и траву, а потихоньку ползет исподнизу. Отец начинает орудовать топором, но сам видит, что так ничего не сделаешь. Здесь нужны лопата и мотыга. Он оттаскивает хворост в сторону и затаптывает узенькую полоску огня.
Так почти безуспешно работает он около часа и не видит, что Мартынь уже вернулся. Не спеша выходит тот из шалаша, глядя себе под ноги. Останавливается в низине и, равнодушно взглянув на отца Катрины, поворачивается и хочет уйти. Но тут и старик замечает его.
- А, вернулся! - восклицает он с явным неудовольствием в голосе, поднимается на пригорок и обивает облепленные золой лапти. - Это еще что за прогулки в самое горячее время? А луг выгорает!.. Полюбуйся, какие плешины за день появились. Если так будешь, какой из тебя хозяин выйдет! Где пропадал со вчерашнего дня?
Мартынь глядит в сторону.
- В имении. Хотел с барином поговорить.
- На что тебе барин?