- Спокойно, Зинуша,- молвил он, простирая к ней руку,- не волнуйся, мы все это устроим.
Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у нее на ключице.
- Зина, как вам не стыдно! Кто же может подумать? Фу, какой срам! - заговорил Борменталь растерянно.
- Ну, Зина, ты - дура, прости господи,- начал было Филипп Филиппович.
Но тут Зинин плач прекратился сам собой, и все умолкли. Шарикову стало нехорошо. Стукнувшись головой об стену, он издал звук - не то "и", не то "е" - вроде "э э э!" Лицо его побледнело, и судорожно задвигалась челюсть.
- Ведро ему, негодяю, из смотровой дать!
И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодично ругался скверными словами, выговаривая их с трудом.
Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа три пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь приподнялся, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку со стрекозиной тальей.
- Филипп Филиппович,- прочувственно воскликнул он,- я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор - учитель… Мое безмерное уважение к вам… Позвольте вас поцеловать, дорогой Филипп Филиппович.
- Да, голубчик мой…- растерянно промычал Филипп Филиппович и поднялся навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильно прокуренные усы.
- Ей-богу, Филипп Фили…
- Так растрогали, так растрогали… Спасибо вам,- говорил Филипп Филиппович,- голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж простите стариковскую вспыльчивость. В сущности, ведь я так одинок… "От Севильи до Гренады!.."
- Филипп Филиппович, не стыдно ли вам,- искренно воскликнул пламенный Борменталь,- если вы не хотите меня обидеть, не говорите мне больше таким образом.
- Ну, спасибо вам… "К берегам священным Нила…" Спасибо… И я вас полюбил как способного врача.
- Филипп Филиппович, я вам говорю…- страстно воскликнул Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь, ведущую в коридор, и, вернувшись, продолжал шепотом: - ведь это - единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь нельзя же больше работать!
- Абсолютно невозможно! - вздохнув, подтвердил Филипп Филиппович.
- Ну вот, это же немыслимо,- шептал Борменталь,- в прошлый раз вы говорили, что боитесь за меня, и если бы вы знали, дорогой профессор, как вы меня этим тронули. Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько это может получиться ужасная штука. Но, по моему глубокому убеждению, другого выхода нет.
Филипп Филиппович встал, замахал на него руками и воскликнул:
- И не соблазняйте, даже и не говорите,- профессор заходил по комнате, закачав дымные волны,- и слушать не буду. Понимаете, что получится, если нас накроют. Нам ведь с вами "принимая во внимание происхождение" - отъехать не придется, невзирая на нашу первую судимость. Ведь у вас нет подходящего происхождения, мой дорогой.
- Какой там черт… Отец был судебным следователем в Вильно,- горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
- Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность. Пакостнее ее и представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще хуже. Отец - кафедральный протоиерей. Мерси… "От Севильи до Гренады… в тихом сумраке ночей…" Вот, черт ее возьми!
- Филипп Филиппович, вы величина мирового значения, и из-за какого-то, извините за выражение, сукина сына… Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!
- Тем более не пойду на это,- задумчиво возразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.
- Да почему?
- Потому что вы-то ведь не величина мирового значения?
- Где уж…
- Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите… Я московский студент, а не Шариков!
Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож на французского древнего короля.
- Филипп Филиппович, эх! - горестно воскликнул Борменталь.- Значит, что же? Терпеть? Вы будете ждать, пока удастся из этого хулигана сделать человека?
Филипп Филиппович жестом руки остановил его, налил себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил:
- Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии и физиологии, ну скажем, человеческого мозгового аппарата? Как ваше мнение?
- Филипп Филиппович, что вы спрашиваете? - с большим чувством ответил Борменталь и развел руками.
- Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом я не самый последний человек в Москве.
- А я полагаю, что вы первый не только в Москве, а и в Лондоне и в Оксфорде,- яростно перебил Борменталь.
- Ну ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессор Борменталь: это никому не удастся. Кончено. Можете и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите, Преображенский сказал. Finita! Клим! - вдруг торжественно воскликнул Филипп Филиппович, и шкаф ответил ему звоном,- Клим,- повторил он.- Вот что, Борменталь, вы первый ученик моей школы и, кроме этого, мой друг, как я убедился сегодня. Так вот вам, как другу, сообщу по секрету, конечно,- я знаю, вы не станете срамить меня - старый осел Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда, открытие получилось, вы сами знаете какое,- тут Филипп Филиппович горестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву,- но только имейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где,- здесь Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее,- будьте спокойны-с. Если бы кто-нибудь,- сладострастно продолжал Филипп Филиппович,- разложил меня здесь и выпорол,- я бы, клянусь заплатил бы червонцев пять… "От Севильи до Гренады…" Черт меня возьми… Ведь я пять лет сидел, выковыривал придатки из мозгов… Вы знаете, какую я работу проделал, уму непостижимо. И вот теперь, спрашивается, зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают.
- Исключительное что-то…
- Совершенно с вами согласен. Вот доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподымает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей!
- Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
- Да! - рявкнул Филипп Филиппович.- Да! Если только злосчастная собака не помрет у меня под ножом, а вы видели - какого сорта эта операция. Одним словом, я, Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы или еще какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящего. Но на какого дьявола, спрашивается. Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно! Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории шариковской болезни. Мое открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош… Да, не спорьте, Иван Арнольдович, я все ведь уже понял. Я ж никогда не говорю на ветер, вы это отлично знаете. Теоретически это интересно, ну ладно. Физиологи будут в восторге. Москва беснуется, ну, а практически что? Кто теперь перед вами? - Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков.
- Исключительный прохвост.
- Но кто он? - Клим, Клим! - крикнул профессор,- Клим Чугункин (Борменталь открыл рот) - вот что-с: две судимости, алкоголизм, "все поделить", шапка и два червонца пропали (тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную палку и побагровел) - хам и свинья… Ну, эту палку я найду. Одним словом: гипофиз - закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное! "От Севильи до Гренады…" - свирепо вращая глазами, кричал Филипп Филиппович,- а не общечеловеческое. Это в миниатюре - сам мозг. И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нарвался! Неужели вы думаете, что я из-за денег произвожу их? Ведь я же все-таки ученый…
- Вы великий ученый, вот что,- молвил Борменталь, глотая коньяк. Глаза его налились кровью.
- Я хотел проделать маленький опыт, после того как два года тому назад впервые получил из гипофиза вытяжку полового гормона. И вместо этого что ж получилось. Боже ты мой! Этих гормонов в гипофизе, о Господи… Доктор, передо мной - тупая безнадежность, я, клянусь, потерялся.
Борменталь вдруг засучил рукава и произнес, кося глазами к носу:
- Тогда вот что, дорогой учитель, если вы не желаете, я сам, на свой риск, покормлю его мышьяком. Черт с ним, что и папа судебный следователь. Ведь в конце концов, это ваше собственное экспериментальное существо.
Филипп Филиппович потух, обмяк, завалился в кресло и сказал:
- Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне шестьдесят лет, я вам могу давать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.