- Помилуйте,- уверенно ответил человек,- как же так без документа? Это уж - извиняюсь. Сами знаете, человеку без документа строго воспрещается существовать. Во-первых, домком!
- При чем тут этот домком?
- Как это при чем? Встречают, спрашивают - когда ж ты, говорят, многоуважаемый, пропишешься?
- Ах ты, господи,- уныло воскликнул Филипп Филиппович,- "встречаются, спрашивают"… Воображаю, что вы им говорите! Ведь я же вам запрещал шляться по лестницам!
- Что я, каторжный? - удивился человек, и сознание его правоты загорелось у него даже в рубине.- Как это так "шляться"?! Довольно обидны ваши слова. Я хожу, как все люди.
При этом он посучил лакированными ногами по паркету.
Филипп Филиппович умолк, глаза его ушли в сторону. "Надо все-таки сдерживать себя",- подумал он. Подойдя к буфету, он одним духом выпил стакан воды.
- Отлично-с,- поспокойнее заговорил он,- дело не в словах. Итак, что говорит этот ваш прелестный домком?
- Что ж ему говорить? Да вы напрасно его прелестным ругаете. Он интересы защищает.
- Чьи интересы, позвольте осведомиться?
- Известно чьи. Трудового элемента .
Филипп Филиппович выкатил глаза.
- Почему же вы - труженик?
- Да уж известно - не нэпман.
- Ну, ладно. Итак, что же ему нужно в защитах вашего революционного интереса?
- Известно что: прописать меня. Они говорят, где ж это видано, чтоб человек проживал непрописанным в Москве? Это - раз. А самое главное - учетная карточка. Я дезертиром быть не желаю. Опять же - союз, биржа…
- Позвольте узнать, по чему я вас пропишу? По этой скатерти или по своему паспорту? Ведь нужно все-таки считаться с положением! Не забывайте, что вы… э… гм… вы ведь, так сказать,- неожиданно появившееся существо, лабораторное! - Филипп Филиппович говорил все менее уверенно.
Человек победоносно молчал.
- Отлично-с. Что же, в конце концов, нужно, чтобы вас прописать и вообще устроить все по плану этого вашего домкома? Ведь у вас же нет ни имени, ни фамилии!
- Это вы несправедливо. Имя я себе совершенно спокойно могу избрать. Пропечатал в газете и шабаш!
- Как же вам угодно именоваться?
Человек поправил галстух и ответил:
- Полиграф Полиграфович .
- Не валяйте дурака,- хмуро отозвался Филипп Филиппович,- я с вами серьезно говорю.
Язвительная усмешка искривила усишки человека.
- Чтой-то не пойму я,- заговорил он весело и осмысленно.- Мне по матушке нельзя. Плевать - нельзя. А от вас только и слышу: "Дурак, дурак". Видно, что профессорам разрешается ругаться в ресефесере!
Филипп Филиппович налился кровью и, наполняя стакан, разбил его. Напившись из другого, подумал: "Еще немного, он меня учить станет и будет совершенно прав. В руках уже не могу держать себя".
Он вернулся, преувеличенно вежливо склонив стан, и с железной твердостью произнес:
- Из-вините. У меня расстроены нервы. Ваше имя показалось мне странным. Где вы, интересно узнать, откопали такое?
- Домком посоветовал. По календарю искали - какое тебе, говорят? Я и выбрал.
- Ни в каком календаре ничего подобного быть не может.
- Довольно удивительно,- человек усмехнулся,-’ когда у вас в смотровой висит.
Филипп Филиппович, не вставая, откинулся к кнопке на обоях, и на звонок явилась Зина.
- Календарь из смотровой.
Протекла пауза. Когда Зина вернулась с календарем, Филипп Филиппович спросил:
- Где?
- Четвертого марта празднуется.
- Покажите… Гм!.. …черт. В печку его, Зина, сейчас же!
Зина, испуганно тараща глаза, ушла с календарем, а человек покрутил укоризненно головой.
- Фамилию позвольте узнать?
- Фамилию я согласен наследственную принять.
- Как-с? Наследственную? Именно?
- Шариков.
* * *
В кабинете перед столом стоял председатель домкома Швондер в кожаной тужурке. Доктор Борменталь сидел в кресле. При этом на румяных от мороза щеках доктора (он только что вернулся) было столь же растерянное выражение, как и у Филиппа Филипповича.
- Как же писать? - нетерпеливо спросил он.
- Что же,- заговорил Швондер,- дело не сложное. Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так, предъявитель сего действительно Шариков Полиграф Полиграфович, гм… зародившийся в вашей, мол, квартире…
Борменталь недоуменно шевельнулся в кресле. Филипп Филиппович дернул усом.
- Гм… вот черт! Глупее ничего себе и представить нельзя. Ничего он не зародился, а просто… ну, одним словом…
- Это - ваше дело,- со спокойным злорадством молвил Швондер,- зародился или нет… В общем и целом ведь вы делали опыт, профессор! Вы и создали гражданина Шарикова.
- И очень просто,- пролаял Шариков от книжного шкафа. Он вглядывался в галстух, отражавшийся в зеркальной бездне.
- Я бы очень просил вас,- огрызнулся Филипп Филиппович,- не вмешиваться в разговор! Вы напрасно говорите "и очень просто" - это очень не просто.
- Как же мне не вмешиваться,- обидчиво забубнил Шариков, а Швондер немедленно его поддержал:
- Простите, профессор, гражданин Шариков совершенно прав. Это его право участвовать в обсуждении его собственной участи, в особенности постольку, поскольку дело касается документов. Документ - самая важная вещь на свете.
В этот момент оглушительный трезвон над ухом оборвал разговор. Филипп Филиппович сказал в трубку: "Да…", покраснел и закричал:
- Прошу не отрывать меня по пустякам. Вам какое дело? - И хлестко всадил трубку в рога.
Голубая радость разлилась по лицу Швондера. Филипп Филиппович, багровея, прокричал:
- Одним словом, кончим это.
Он оторвал листок от блокнота и набросал несколько слов, затем раздраженно прочитал вслух:
- "Сим удостоверяю…" Черт знает, что такое… Гм… "Предъявитель сего - человек, полученный при лабораторном опыте путем операции на головном мозгу, нуждается в документах"… Черт! Да я вообще против получения этих идиотских документов. Подпись - "профессор Преображенский".
- Довольно странно, профессор,- обиделся Швондер,- как так документы вы называете идиотскими? Я не могу допустить пребывания в доме бездокументного жильца, да еще не взятого на воинский учет милицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?
- Я воевать не пойду никуда,- вдруг хмуро гавкнул Шариков в шкаф.
Швондер оторопел, но быстро оправился и учтиво заметил Шарикову:
- Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учет необходимо взяться.
- На учет возьмусь, а воевать - шиш с маслом,- неприязненно ответил Шариков, поправляя бант.
Настала очередь Швондера смутиться. Преображенский и злобно, и тоскливо переглянулся с Борменталем: "Не угодно ли-с, мораль". Борменталь многозначительно кивнул головой.
- Я тяжко раненный при операции,- хмуро подвывал Шариков,- меня, вишь, как отделали,- и он указал на голову. Поперек лба тянулся очень свежий операционный шрам.
- Вы анархист-индивидуалист? - спросил Швондер, высоко поднимая брови.
- Мне белый билет полагается,- ответил Шариков на это.
- Ну-с, хорошо-с, не важно пока,- ответил удивленный Швондер.- Факт в том, что мы удостоверение профессора отправим в милицию и вам выдадут документ.
- Вот что, э…- внезапно перебил его Филипп Филиппович, очевидно терзаемый какой-то думой,- нет ли у вас в доме свободной комнаты, я согласен ее купить.
Желтенькие искры появились в карих глазах Швондера.
- Нет, профессор, к величайшему сожалению. И не предвидится.
Филипп Филиппович сжал губы и ничего не сказал. Опять, как оглашенный, загремел телефон. Филипп Филиппович, ничего не спрашивая, молча сбросил трубку с рогулек так, что она, покрутившись немного, повисла на голубом шнуре. Все вздрогнули. "Изнервничался старик",- подумал Борменталь, а Швондер, сверкая глазами, поклонился и вышел.
Шариков, скрипя сапожным рантом, отправился за ним следом.
Профессор остался наедине с Борменталем.
Немного помолчав, Филипп Филиппович мелко потряс головой и заговорил:
- Это кошмар, честное слово. Вы видите? Клянусь вам, дорогой доктор, я измучился за эти две недели больше, чем за последние четырнадцать лет. Ведь тип, я вам доложу…
В отдалении глухо треснуло стекло, затем вспорхнул заглушенный женский визг и тотчас потух. Нечистая сила шарахнула по обоям в коридоре, направляясь к смотровой, там чем-то грохнула и мгновенно пролетела обратно. Захлопали двери, и в кухне отозвался низкий крик Дарьи Петровны. Затем завыл Шариков.
- Боже мой! Еще что-то,- закричал Филипп Филиппович, бросаясь к дверям.
- Кот,- сообразил Борменталь и выскочил за ним вслед. Они понеслись по коридору в переднюю, ворвались в нее, оттуда свернули в коридор к уборной и ванне. Из кухни выскочила Зина и вплотную наскочила на Филиппа Филипповича.
- Сколько раз я приказывал - котов чтобы не было,- в бешенстве закричал Филипп Филиппович.- Где он?! Иван Арнольдович, успокойте, ради бога, пациентов в приемной!
- В ванной, в ванной, проклятый черт сидит,- задыхаясь, закричала Зина.
Филипп Филиппович навалился на дверь ванной, но та не поддавалась.
- Открыть сию секунду!
В ответ в запертой ванной по стенам что-то запрыгало, обрушились тазы, дикий голос Шарикова глухо проревел за дверью:
- Убью на месте…