- Тогда, профессор, ввиду вашего упорного противодействия,- сказал взволнованный Швондер,- мы подадим на вас жалобу в высшие инстанции.
- Ага,- молвил Филипп Филиппович,- так? - голос его принял подозрительно вежливый оттенок.- Одну минутку попрошу вас подождать.
"Вот это парень,- в восторге подумал пес,- весь в меня. Ох, тяпнет он их сейчас, ох, тяпнет! Не знаю еще, каким способом, но так тяпнет!.. Бей их! Этого голенастого сейчас взять повыше сапога за подколенное сухожилие… р-р-р…"
Филипп Филиппович, стукнув, снял трубку с телефона и сказал в нее так:
- Пожалуйста… да… благодарю вас… Виталия Александровича попросите, пожалуйста . Профессор Преображенский. Виталий Александрович? Очень рад, что вас застал. Благодарю вас, здоров. Виталий Александрович, ваша операция отменяется. Что? Нет, совсем отменяется. Равно как и все остальные операции. Вот почему: я прекращаю работу в Москве и вообще в России… Сейчас ко мне вошли четверо, из них одна женщина, переодетая мужчиной, и двое вооруженных револьверами, и терроризировали меня в квартире с целью отнять часть ее…
- Позвольте, профессор,- начал Швондер, меняясь в лице.
- Извините… У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц. Достаточно сказать, что они предложили мне отказаться от моей смотровой, другими словами, поставили меня в необходимость оперировать вас там, где я до сих пор резал кроликов. В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать. Поэтому я прекращаю деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в Сочи. Ключ могу передать Швондеру - пусть он оперирует.
Четверо застыли. Снег таял у них на сапогах.
- Что же делать… Мне самому очень неприятно… Как? О, нет, Виталий Александрович! О, нет. Больше я так не согласен. Терпение мое лопнуло. Это уже второй случай с августа месяца… Как? Гм… Как угодно. Хотя бы. Но только одно условие: кем угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, при наличности которой ни Швондер, ни кто-либо иной не мог бы даже подойти к двери моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая. Настоящая. Броня. Чтобы мое имя даже не упоминалось. Конечно. Я для них умер. Да, да. Пожалуйста. Кем? Ага… Ну, это другое дело. Ага… Хорошо. Сейчас передаю трубку. Будьте любезны,- змеиным голосом обратился Филипп Филиппович к Швондеру,- сейчас с вами будут говорить.
- Позвольте, профессор,- сказал Швондер, то вспыхивая, то угасая,- вы извратили наши слова.
- Попрошу вас не употреблять таких выражений.
Швондер растерянно взял трубку и молвил:
- Я слушаю. Да… Председатель домкома… Мы же действовали по правилам… Так у профессора и так совершенно исключительное положение. Мы знаем об его работах… Целых пять комнат хотели оставить ему… Ну, хорошо… Раз так… Хорошо…
Совершенно красный, он повесил трубку и повернулся.
"Как оплевал! Ну и парень! - восхищенно подумал пес,- что он, слово, что ли, такое знает? Ну, теперь можете меня бить, как хотите, а отсюда я не уйду!"
Трое, открыв рты, смотрели на оплеванного Швондера.
- Это какой-то позор,- несмело вымолвил тот.
- Если бы сейчас была дискуссия ,- начала женщина, волнуясь и загораясь румянцем,- я бы доказала Виталию Александровичу…
- Виноват, вы не сию минуту хотите открыть эту дискуссию? - вежливо спросил Филипп Филиппович.
Глаза женщины загорелись .
- Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдем… Только… Я, как заведующий культотделом дома…
- За-ве-дующая,- поправил ее Филипп Филиппович.
- Хочу предложить вам,- тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов,- взять несколько журналов в пользу детей Франции . По полтиннику штука.
- Нет, не возьму,- кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
Совершенное изумление выразилось на лицах, а женщина покрылась клюквенным налетом.
- Почему же вы отказываетесь?
- Не хочу.
- Вы не сочувствуете детям Франции?
- Нет, сочувствую .
- Жалеете по полтиннику?
- Нет.
- Так почему же?
- Не хочу.
Помолчали.
- Знаете ли, профессор,- заговорила девушка, тяжело вздохнув,- если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступались бы самым возмутительным образом (блондин дернул ее за край куртки, но она отмахнулась) лица, которых, я уверена, мы еще разъясним, вас следовало бы арестовать!
- А за что? - с любопытством спросил Филипп Филиппович.
- Вы ненавистник пролетариата,- гордо сказала женщина.
- Да, я не люблю пролетариата ,- печально согласился Филипп Филиппович и нажал кнопку. Где-то прозвенело. Открылась дверь в коридор.
- Зина,- крикнул Филипп Филиппович,- подавай обед. Вы позволите, господа?
Четверо молча вышли из кабинета, молча прошли приемную, молча - переднюю, и за ними, слышно было, как закрылась тяжело и звучно парадная дверь.
Пес встал на задние лапы и сотворил перед Филиппом Филипповичем какой-то намаз.
III
На разрисованных райскими цветами тарелках с черною широкой каймою лежала тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри. На тяжелой доске кусок сыру в слезах и в серебряной кадушке, обложенной снегом - икра. Меж тарелками несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками. Все эти предметы помещались на маленьком мраморном столике, уютно присоединившемся у громадного резного дуба буфета, изрыгавшего пучки стеклянного и серебряного света. Посредине комнаты - тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки, свернутые в виде папских тиар, и три темных бутылки.
Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало. Запах от блюда шел такой, что рот пса немедленно наполнился жидкой слюной. "Сады Семирамиды!" - подумал он и застучал как палкой по паркету хвостом.
- Сюда их! - хищно скомандовал Филипп Филиппович.- Доктор Борменталь, умоляю вас, оставьте икру в покое! И если хотите послушаться доброго совета, налейте не английской, а обыкновенной русской водки.
Красавец-тяпнутый - он был уже без халата, в приличном черном костюме - передернул широкими плечами, вежливо ухмыльнулся и налил прозрачной.
- Новоблагословенная? - осведомился он.
- Бог с вами, голубчик,- отозвался хозяин.- Это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.
- Не скажите, Филипп Филиппович, все утверждают, что очень приличная, тридцать градусов.
- А водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать, это во-первых,- наставительно перебил Филипп Филиппович,- а во-вторых, бог их знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать, что им придет в голову?
- Все, что угодно,- уверенно молвил тяпнутый.
- И я того же мнения,- добавил Филипп Филиппович и вышвырнул одним комком содержимое рюмки себе в горло,- э… м-м… доктор Борменталь, умоляю вас: мгновенно эту штучку, и если вы скажете, что это плохо, я ваш кровный враг на всю жизнь. "От Севильи до Гренады…"
Сам он с этими словами подцепил на лапчатую серебряную вилку что-то похожее на маленький темный хлебик. Укушенный последовал его примеру. Глаза Филиппа Филипповича засветились.
- Это плохо? - жуя, спрашивал Филипп Филиппович.- Плохо? Вы ответьте, уважаемый доктор.
- Это бесподобно,- искренно ответил тяпнутый.
- Еще бы… Заметьте, Иван Арнольдович: холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует с закусками горячими. А из горячих московских закусок это - первая. Когда-то их великолепно приготовляли в "Славянском базаре". На, получай.
- Пса в столовой прикармливаете,- раздался женский голос,- а потом его отсюда калачом не выманишь.
- Ничего… Он, бедняга, наголодался,- Филипп Филиппович на конце вилки подал псу закуску, принятую тем с фокусной ловкостью, и вилку с грохотом свалил в полоскательницу.
Засим от тарелок поднимался пахнущий раками пар, пес сидел в тени скатерти с видом часового у порохового магазина, а Филипп Филиппович, заложив хвост тугой салфетки за воротничок, проповедовал:
- Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, и, представьте, большинство людей вовсе есть не умеет. Нужно не только знать - что съесть, но и когда и как! (Филипп Филиппович многозначительно потряс ложкой.) И что при этом говорить - да-с. Если вы заботитесь о своем пищеварении, вот добрый совет - не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, боже вас сохрани,- не читайте до обеда советских газет!
- Гм… Да ведь других же нет.
- Вот никаких и не читайте. Вы знаете, я произвел тридцать наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствовали себя превосходно. Те же, которых я специально заставлял читать "Правду",- теряли в весе!
- Гм?..- с интересом отозвался тяпнутый, розовея от супа и вина.
- Мало этого! Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетенное состояние духа.
- Вот черт!..
- Да-с. Впрочем, что ж это я? Сам же заговорил о медицине. Будемте лучше есть.