- То-то и оно, что не блажен. Нет, Иван, вот подхожу к черте, а покоя в душе нету. Точит душу, чего-то не хватает, кажись минутой - вот-вот ухвачу, пойму. Вот-вот! И малого не добираю.
Он иногда вспоминал то, мимо чего раньше прошел отвернувшись.
- А помнишь, Иван, ты мне когда-то говорил, что коровы у нас живут под шиферными крышами, а люди под дырявыми?
- Помню.
- Дырявых-то крыш теперь у нас, похоже, нет, но этим хвалиться, сам знаю, нечего - многие еще не красно живут. А что, ежели нам замахнуться - все село, понимаешь, заново! Чтоб с нужниками в кафеле?.. Лет бы за десять осилили? А?..
А на следующий день он забывал об этом, толковал, разогревая себя, о другом:
- Клуб у нас, как у всех. Вот то-то и плохо. Дворец культуры нужен - кресла плюшевые, картины в золотых рамах, люстры с висюльками, чтоб из города самых модных артистов - да, милости просим почаще. Да своя самодеятельность… Чтоб всего района село Пожары - центр культуры! А?
Метался Евлампий Лыков, пытался уловить - чего не хватает? Однажды специально вызвал к себе:
- Знаешь, Иван, я решил отозвать Терентия Шаблова с бригадиров. Ставлю снова Серегу. Сейчас он явится…
Для чего он пригласил на этот разговор в свидетели Ивана Ивановича? Может быть, потому, что бухгалтер в свое время видел, как Сергей отвесил пощечину, теперь же Евлампий хотел показать - гляди, мол, зла не помню.
А старому Лыкову уже выгодней не помнить зла племяннику.
Сергей как был, так и остался - не бригадир и не рядовой колхозник, на птичьей должности. И по-прежнему в опале, сослан в Петраковскую, даже выехать не смей без спросу Евлампия Никитича - беспаспортный.
Сергея с женой видели то в одном конце пожарских земель, то в другом - копаются, что-то собирают, над чем-то колдуют.
Говорят, кочевники в пустыне считают святыми тех, кто ищет воду. Вода для них - жизнь. Для пожарца жизнь - это хлеб. И тот, кто по доброй воле изо дня в день упрямо ищет особые хлеба, - свят не свят, а доброго слова стоит. Прошло то время, когда завидовали: "Ишь нашел работку непыльную, за нее и платят, и почитают, даже учрежденьице специально выстроили". Теперь и не платят, и не почитают, - завидовать нечему. Против самого Евлампия Никитича прет мужик, на свой страх и риск действует, сил и времени не жалеет, - видать, дело стоящее.
Как-то под вечер Ксюша и Сергей, набродившись по полям, уселись у дороги. Ксюша стянула платок, раскинула на траве, Сергей высыпал из мешков собранные колоски. Склонившись голова к голове, они перебирали улов, раскладывали по кучкам, тихо беседовали:
- Дождей в налив маловато было, мелковато зерно…
Носились ласточки над землей. Где-то за полями, в оврагах вызванивали боталами коровы, тянущиеся поближе к дому. И трусил по дороге одинокий всадник. Мир кругом и усталый покой.
Неожиданно проголосили тормоза, с железной, оскорбляющей полевую тишину, истерикой. Ксюша и Сергей обернулись: вялая пыль медленно опадала на дорогу, на тусклую придорожную травку. Из председательского "газика" глядело сонно-распаренное, широкое лицо Лехи - кепчонка на глазах, взгляд из-под козырька жесткий. У Ксюши повисли руки, Сергей отвернулся с каменным лицом.
Оседала пыль, трусил не спеша всадник, смотрел молча Леха из кабинки.
- Ну, - наконец выдавил он, - крохоборничаете?
- Давай, Сережа, складываться, - глухо сказала Ксюша.
Сергей дернул скулой:
- Пусть пялится, не обращай внимания.
- Крысы полевые - по колоску таскаете. А ну, несите сюда все!
- Пошли, Сережа.
Сергей не отвечал, продолжал шевелить колосья.
- Хуже будет, коли вылезу!
На гнедой, лоснящейся от жары и сытости лошади подтрусил бригадир Черепнов - лицо опаленное, глаза запавшие, - приподнял картузик:
- Здравствуйте.
- Оне у тебя по полям шарят, а ты им здоровы отвешиваешь. Хорош бригадир.
- А тебе что? - Черепнов дернул поводья, подал на машину коня.
- А ничего. Забери давай, что собрали оне, я в правление свезу. Пусть полюбуются.
- С-час. С поклончиком прикажешь тебе подать, али как?
- Не кобенься, Андрюха. Как бы Евлампий Никитич хвост не накрутил. Лучше делай, что говорю.
- Приказываешь?
- Советую.
- Ну так я обожду твоих советов слушаться. Ты покуда не Евлампий Никитич, а всего-то баранка от его машины. Крути, баранка, себе дальше да пеньки огибай, а то налетишь - по частям собирать придется.
И Черепнов коленом въезжал в кабину.
- Ну, Андрюха, гляди!.. Слово не воробей… Зачешешься у меня! - голос из глубины кабинки, из-под колена.
- Не пугай! Не все-то тебя боятся.
Рассерженный рев мотора, рывок вперед, пыль…
Черепнов хмуровато проводил взглядом, развернул лошадь, еще раз приподнял картузик:
- Бывайте здоровы, - прежним уважительным баском.
Иван Иванович Слегов наблюдал конец этой истории. Как обычно в свой "бухгалтерский час" явился к Лыкову, но, оказывается, в этот святой час залезло другое дело. В кабинете стоял обиженно надутый и почтительный Леха, сидел перед Лыковым Черепнов, тоже обиженный, но сердито.
Евлампий Никитич слушал с каменными скулами, по всему видать - "сдерживал кипяточек", на вошедшего бухгалтера поглядел, как кот на нежданного пса.
Говорил Черепнов:
- Как хошь, Евлампий Никитич, но я в шею гнать их с полей не стану. Да и ты это не сделаешь, не скажешь же: "Сиди взаперти". Не арестанты они.
- А то, что по полям шарят, зерно воруют, - вставил Леха.
Черенков только отмахнулся:
- Сам не умен, так из других дураков не делай. Во-ру-ют! Кто поверит?
Евлампий Никитич, насупившись в сторону, сказал:
- Кончим. Вон Иван Иванович с делами меня ждет.
Черепнов встал, скупо кивнул на Леху:
- Гнал бы ты, Никитич, холуя от себя. Со стороны срамотно.
У Евлампия Никитича по скулам пополз гневливый лыковский багрянец, тускло побледнели глаза:
- Спасибо. Твоим умом буду жить. Марш!
Черепнов вышел, Леха почтительно переминался.
- Особого приглашения ждешь? Вон!.. Еще раз нарвешься, балда, - съем и косточки выплюну… Видишь, Иван, кругом дрязги. Хошь не хошь, а ковыряйся.
У друга Евлампия тоска в голосе, тоска в лице. И по всему видно, не дрязги его тревожат, кой-что похуже - Черепновы вдруг стали непослушны. Андрюшка Черепнов обязан Евлампию Никитичу - заметил его, выдвинул, жизнь устроил, как у Христа за пазухой, славу дал. Еще верный - сомненья нет. Еще предан и, поди, не собачьей Лехиной преданностью - считай, братской, временем проверенной, но вот перед строптивым Серегой-сосунком шапку ломает, хотя, конечно, наперед знает - ему, Евлампию Лыкову, это не очень-то приятно. Выходит, уже одной душой не живет. Неспроста, что-то заставило, что-то сильнее Евлампия Никитича. А что?.. Думай. Как тут не затосковать?..
И еще шли письма, на многих адрес внушительно короток: "Вохровский район, селекционеру колхоза "Власть труда" С. Н. Лыкову". Писем больше, чем председателю Лыкову, - из областного сельхозинститута, из Москвы, из-под Саратова, даже из Прибалтики… Иногда прибывала и посылочка, обшитая мешковиной: "Селекционеру колхоза…"
Газета "Известия" напечатала статью одного доктора сельскохозяйственных наук. Он писал, что у знатного полевода Терентия Мальцева есть много последователей, перечислял имена колхозных полеводов, среди них - Сергея Лыкова.
Сразу же после этой статьи Евлампию Лыкову позвонили из областной газеты - нельзя ли дать подробный очерк о местном Терентии Мальцеве, вышлем специального корреспондента. Евлампий Никитич ответил: "Такого не знаю". И в сердцах положил трубку.
Не знать, не замечать… А все кругом помнят "чудо в Петраковской", помнят, почему это "чудо" усохло на корню.
И, конечно, теперь Серега не зря лазает по полям, получает посылочки: "Селекционеру колхоза". Наверняка внутри лыковского хозяйства собирается завести свое, чтоб новые разговорчики о "чуде"…
Евлампий Никитич при случае прямо наказал Терентию Шаблову:
- Под фокусы-мокусы моего племянника земли не отводить. Ясно? И рабочих рук ему не смей выделять. Узнаю про его шахеры-махеры за моей спиной - тебе плакать. Ясно ли?
Куда как ясно, Евлампий Никитич слов на ветер не бросает.
Терентий свято исполнил приказ - земли не дал. Сергей сам ее взял - ненужную, "валявшуюся". А сколько такой "валявшейся" земли было еще в Петраковской. Ходить за ней не надо - прямо за околицей во все стороны пустыри, потоптанные скотом, поросшие можжевельником кой-где.
И рабочих рук Терентий не выделил, даже присланных в бригаду трактористов честно остерег:
- Ребятки, не обещайте Сергей Николаичу… Я бы и сам ему всей душой… Евлампий Никитич того… Остерегитесь.
Трактористы покачали головами: "Ну-у, жмет юшку!", сочувственно поворчали в пользу Сергея, но к сведенью приняли - кто тот лихач, который поперек "отца колхоза" пойдет?
А лихач нашелся - Гришка Фролов.
После той драки на току, которую сам Евлампий Никитич победно развел, Лёху поднял, о Гришке забыл, Гришка сам напомнил о себе. Он не только был крепок на кулаки, но и зол на язык.
- Перековочка у нас в колхозе: девок в баб, мужиков в холуев.
Евлампий Никитич на такой мелкий лай не отзывался - себе дороже. Гришка ушел из гаража, стал трактористом, работал в самой выгодной бригаде, а доволен все равно не был.
- Как живешь, Гришка?
- Как тот полицай при немцах: материально ничего, только морально тяжело.
Он однажды заявился к Сергею:
- Тебе, может, дрова нужны - привезу, бутылочку разопьем.