- Ручьи не ручьи, не мерял, а пот есть, холодный пот, тот, каким я обливался, когда над Курском, над Харьковом, над Эльбой в лоб на немецкие "мессера" шел. Без этого пота жирок с твоего колхоза немцы бы освежевали. У меня - что, только пот холодный по счастью, а ты знаешь Веньку Ярцева?.. Нет. Он не пот, а всю кровь выпустил, до последней капли. Венька-то из Петраковской, его мать-старуха по двести граммов сорного ячменя на трудодень получает. Перед ней тебе не совестно за свой жирок?
- Таких Венек много и у нас, петраковцам нечем хвалиться.
- У нас, в Петраковской, в других деревнях да городах - всюду гибли за общее. А теперь Лыков Евлампий это общее на свой вкус делит - себе жирок, петраковской бабе сухую кость. Справедлив, дальше некуда.
Евлампий Никитич презрительно скривил губу:
- Грамотен. И то, на колхозные денежки в академии сидел, как не научиться политбеседы вести.
- А ты знаешь, зачем я пришел?
- Пришел разжалобить петраковской бедой.
- Пришел тебе сказать - откладываю академию пока в сторону.
Голова Евлампия Никитича стала клониться к плечу, недоброжелательно-мутненький голубой глаз сверлил в душу.
- Да, откладываю. До лучших времен, если они случатся. И хочу просить правление колхоза назначить меня бригадиром в петраковскую бригаду. Даю, если хотите, Обещание - справлюсь, вытяну и так далее. Какие там слова говорят в этих случаях?
- У нас нет петраковской бригады!
- Но будет.
- Как сказать. Есть еще порох в пороховницах.
- Ой ли? Всем уже видно, а тебе лучше всех - нет пороху, весь выстрелял.
Голубой глаз сверлил в зрачок Сергею. Евлампий Никитич процедил с презрением:
- А я-то еще думал: будет Серега с ученой степенью.
Сергей пожал плечами, ничего не ответил. И дядя Евлампий опустил глаза. Он сам понял, сколь не уместно вспоминать эту ученую степень, - резного конька на крышу не ставят, когда дом валится. Опустил глаза только ни секунду, встряхнулся, сказал уже другим тоном, суровато, по-председательски:
- Сам напрашиваешься? Что же, отметь себе - я не неволил. Сам! А мне, не скрою, дар божий получить такое предложеньице. От Петраковской любой и каждый из порядочных людей шарахнется в сторону.
- Видать, я не из тех порядочных. Иду в Петраковскую.
- Смотри, Серега! Слово - олово, отказа не приму. Одумайся, пока не поздно.
- Иду.
- Ну что ж… Запишем для памяти. Пока для памяти, на всяк пожарный случай. Кой-какой запасец пороха есть. Небольшой, правда. Буду отстреливаться до последнего. Ну, коль руки вверх поднять придется - что ж, ты слово сказал. Только не жди поблажек. Не-ет, Серега, поблажек тебе не будет. Тут тебе не наука, на волчий путь вступаешь. Слышишь меня?
- Слышу.
- Поворота не даешь?
- Нет.
На этом и расстались.
Лыков отстреливаться уже не отстреливался, а тянул, отсиживался, выжидал - вдруг да наверху поворот означится, прикроют кампанию на укрупнение.
Не удалось отсидеться, собрал правление.
Он сидел за своим столом под сапожками вождя напротив чугунного младенца, деловито суровый, кряжистый, Евлампий Лыков - лучших времен.
- Начнем, что ли? - объявил он.
За красным столом, напротив расставленных графинов с водой, - цвет лыковского колхоза, знатные бригадиры, не менее знатные заведующие фермами, орденоноска доярка, орденоноска свинарка, в конце ближе к дверям, не знатный, не прославленный, не орденоносный, но поболее других уважаемый бухгалтер Слегов со своими костылями. Тут же и Чистых, бывший Валерка Приблудный. Он, как и Слегов, и не знатный, и не прославленный, и не орденоносец, но не откажешь - тоже ведь уважаемый не меньше других. Попробуй-ка только не уважь - Евлампий Никитич быстренько заставит. В самом углу сидит Петр Никодимыч Гущин - секретарь колхозной парторганизации - человек среднего уважения потому, что его средне опекает Евлампий Никитич. Секретари меняются чуть ли не каждый год, всех их рекомендует райком, а значит, по мнению Евлампия Лыкова, пусть райком и блюдет их.
С тех давних пор, как он, Лыков, неожиданно-негаданно одержал победу над Чистых-старшим, секретарем райкома, человеком твердых принципов, "застегнутым на все пуговицы", пошла расти трещина между лыковским колхозом и районным руководством. "Мы сами с усами, голыми руками нас не хватай - ожгешься". Петр Гущин обязан во всем слушаться райкома, отчитываться перед райкомом, от лица райкома контролировать строптивого Лыкова, одергивать, если тот зарывается. А попробуй это сделать, когда само райкомовское начальство остерегается "длинной руки" прославленного председателя - куда как легко достает до области. Поэтому секретарь парторганизации Гущин старается не мозолить глаза, тихо сидит в углу, не собирается активно поддакивать и активно возражать, готов слушать и принимать к сведенью.
Сергей Лыков среди всех, гвоздь сегодняшнего совещания, именинник, так сказать - будничная кепочка брошена на красную скатерть, приглаженный зализ соломенных волос над крутым лыковским лбом, спокойнешенек. На него со всех сторон косятся, ощупывают - еще бы не интересен, из Москвы, из академии, куда никто и добраться не мечтает, в Петраковскую, надо же, добровольно, бывают же чудаки на свете.
- Значит, так, - с важностью начал свое вступительное слово Евлампий Никитич, - ученые люди говорят - крупное хозяйство производительнее мелких. Азбука экономики, словом. А уж раз ученые так говорят, то не нам, серым, с ними не соглашаться…
На всех лицах, как по команде, - смутный след суетной ухмылочки: куда как понятна издевочка Евлампия Никитича - "не нам, серым", - серые-то и рады бы не согласиться, но сила солому ломит.
- Значит, так, линия на укрупнение - правильная. Нам, как наиболее передовым и сознательным, - Евлампий Никитич с особой расстановочкой произнес последнее слово, - не пристало быть в стороне от этой линии. Значит, так, мы за объединение с Петраковской.
Помолчал, сурово оглядывая всех. О Доровищах он не упомянул, на Петраковскую - куда ни шло, а Доровищи - погоди, от них авось теперь можно и отлягаться.
- Мы за объединение с Петраковской, - повторил председатель и не удержался, съязвил: - За союз, так сказать, горшка каши со щербатой корчажкой.
Прошелестел положенный смешок, смолк. Вступительное слово окончилось, Евлампий Никитич повернул в тугом вороте рубахи толстую шею, заговорил в сторону нового петраковского бригадира:
- Даем тебе трактора и трактористов, пашем, что попросишь и когда попросишь. Пашем, учти, на совесть, на нашей земле эмтээсовцы не шалят. Это раз! Берешь у нас семена, какие хочешь и сколько хочешь. Это два! И еще сверх всего - хлеб на прокорм голодного петраковского люда, чтоб до осени, до урожая, который ты обещаешь, у них во время работы штаны не спадали. Вот - три!
Молчание. Спокойный голос Сергея:
- Ну и добро. Больше ничего не потребуется.
- Согласен. Ишь ты! Но погоди, это только одна половинка уговора. Слушай другую. За работу тракторов кто-то должен оплачивать. Кто? Мы? Вы? Или Пушкин?..
- Мы платим из урожая, как же иначе, - согласился Сергей.
- Вот именно, по расценкам мягкой пахоты, как положено. И семена ты нам тоже возвратишь из нового урожая. Ну, а хлеб на прокорм… Хлеб этот можешь не возвращать - так сказать, наша бескорыстная помощь. И еще мы решили дать вам полную самостоятельность. Вы сами рассчитываетесь с государством, излишки берете себе. Будет много излишков…
Кто-то фыркнул за столом, но Евлампий Никитич гневно повел светлой бровью.
- Будет много излишков - ваше счастье, мы на них не позаримся. Мало - с нас уж потом милостыню не тяни. Не выгорит. Вот и все наши условия. Принимаешь ли?
Молчание, вздохи украдкой, прищуренные глаза на Сергея. Сергей качнул головой, усмехнулся:
- Ты меня словно председателем другого колхоза ставишь, а не бригадиром.
Евлампий Никитич ждал этих слов, приосанился, без того строговато выглядел, теперь совсем не подступись.
- Мы решили все бригады поставить на хозрасчет. Все! Вы не исключение, тоже на хозрасчете.
- То есть под вашей вывеской, но наособицу?
- Вот именно! Мы - сами, вы - сами. А помощь вам от нас полная.
Сергей снова закачал обкатанной головой, засмеялся:
- Ну и хитер же ты, однако.
И Евлампия Никитича мягкие скулы тронулись в усмешечке, заулыбались все: еще бы не хитер, казалось бы, совсем к стенке прижат, а вывернулся. Вроде объединяется, не придерешься, а на деле - глухой заборчик между старыми лыковцами и новыми. Вы сами, мы сами - одна лишь вывеска.
У Лыкова-старшего обмякло лицо - снова добрый дядя, - все сказано, пронесло, а потому можно раскрыть и остальные карты. Он воркующее заговорил:
- Чего там скрывать, все мы боимся, как бы петраковские козы не обглодали наш огород. Будем помогать по-свойски, по дружбе, но помните - дружба-то дружбой, табачок врозь. Для этого и существует слово "хоз-рас-чет"! Да еще лозунг: "Кто не работает, тот не ест!" А потом поглядим: может, козы подхарчатся, молоко станут давать, тогда и в общее стадо примем.
- Ладно, не умасливай, - ответил Сергей. - Хозрасчет так хозрасчет. Не надеюсь особо из нищеты выползать на хребте пожарцев. Помогайте как можете. А мне с хозрасчетом даже посвободнее. Лезть со стороны с советами меньше будете.
Евлампий Никитич не выдержал, легонько крякнул:
- Конечно, сам себе во князях.