Его возводили два года под личным присмотром архитектора из областного города. Тот знал свое дело: поставил толстые колонны возле входных дверей, а перед ними широченное крыльцо из цементных плит, крыльцо гостеприимное - милости прошу.
У Ивана Ивановича Слегова - отдельный кабинет, соединенный дверью с просторной комнатой, где сидел его счетоводческий штат. В углу отгорожен особый закуток для кассира - тяжелый несгораемый шкаф, узкое окошечко, весьма неудобное, на случай если вдруг да кому вздумается через него потянуться к кассе.
У Слегова - апартаменты, а уж кабинет Евлампия Лыкова - районное начальство бедные родственники. Все как положено: два стола, один под сукном цвета озими - персональный, другой под кумачом - заседайте с удобствами.
На столе Лыкова - чернильный прибор, чугунный младенец с крыльями, вещь памятная, служащая колхозу с самого зарождения, рано ли поздно в музей пойдет; на красном столе - графины с водой, не один - несколько, захотел пить - изволь, не надо бежать в угол к ведру с ковшом. Кстати сказать, при первом заседании правления на новом месте графины так понравились, что к ним не переставая деловито тянулись, все осушили до капли.
Казалось бы, стульев хватает, но нет, есть еще мягкие диваны, да такие, что и сесть не посмеешь, особо если ты прибежал прямо с поля в рабочей одежке. У самого хозяина креслице с высокой спинкой. По правую сторону от него этажерка, всего в две полочки, верхняя - для толстых книг - "Капитал" Маркса, скажем, поставить, нижняя - пустая, картуз с головы сунуть сподручно. По левую - фикус, самим Лыковым у жены реквизированный, листья словно вырезаны из хромового голенища, уборщице строго-настрого наказано поливать его каждый день.
Выше самого председателя - вождь во весь рост. Когда Лыков сидит в креслице, макушку его попирают начищенные сапожки. И попасть в эти с любовью оформленные покои можно было только через маленькую проходную комнатушку и двойную, с тамбуром, дверь, тепло обшитую клеенкой. Шагнул за порог, казалось бы - ты уже у председателя, ан нет, погоди, еще одна глухая дверь, берись опять за ручку, проникайся.
У таких дверей положено сидеть специальному человеку - личному секретарю, хорошо разбирающемуся в том, кого сразу пропустить, кого попридержать, а кому и просто дать от ворот поворот.
Валерка Чистых был на примете. Валерка знал грамоту и вежливое обхождение. Его-то и усадил Евлампий Лыков у своих дверей за столик с телефоном.
У Валерки Приблудного появилась власть. Если ты не бригадир, не посыльный от бухгалтера Слегова, если ты не при почете, так себе, рядовой колхозник, да еще лезешь со своей нуждишкой - э-э нет, не спеши.
- В чем дело? - круглый глаз со строжинкой, остро отточенный карандашик на весу.
Объясняй, положено, человек при службе. И невольно назовешь его по имени-отчеству. А давно ли молокососа Тришка Кривой на воровстве застукал, с позором привел, да еще синяком украсил. Ай да Приблудный!
Валерка женился, не с разбегу - с разбором. Взял Галку Купцову, сама девка спелая, дом большой, хозяйство не запущено, теща покладистая.
Он просидел только год у лыковских дверей. Началась война: Валерка вместе с другими парнями был потревожен военкоматом, оставил насиженный стул, дом, молодую жену, собиравшуюся родить.
* * *
Старый бухгалтер качнулся к дверям. Выяснять родственные чувства Валерия Чистых - кто ближе, умирающий председатель или отец-пенсионер? - желания не было. Пора восвояси.
- Иван Иванович! - У Чистых нетерпеливая дрожь в губах и в ласково выкаченных глазах надежда.
Иван Иванович надавил на воротник пальто пухлым подбородком, секунду поглядывал через плечо, спросил:
- Ну что тебе, голубчик? Что-то ты от меня хочешь? Не крути, говори прямо. Скоро ночь на дворе, а меня по старой немощи к постели тянет.
- Иван Иванович, извините, я машину отпустил на полчасика. Не думал, что мы тут так быстро…
- Вот как. Вроде как в плен меня забрал. Ну, что же тебе от меня нужно?
- Одним словом не скажешь, Иван Иванович. Разговор серьезный. И по душам хотелось бы… Коль разрешите, я тут к местечку сведу, посидим с глазу на глаз.
- Что ж, paз машину спровадил… Давай.
- Тогда сюда, пожалуйста. Вот сюда…
Чистых, бесплотно касаясь рукава главного бухгалтера, повел к двери, прячущейся за выступом печи.
За все тесное, больше трех десятков лет, знакомство с Лыковым Иван Иванович ни разу не бывал у него в гостях, ни в старом доме, ни в этом новом, выстроенном после войны. Зато Чистых, по всему видать, свой человек.
- Сюда… Осторожненько, тут порожек.
Узкая комнатушка с несвежими обоями была занята. На смятой койке, уставившись в синее вечернее окошко, сидела жена Лыкова.
- Ольга Максимовна, уж извини…
Ольга покорно поднялась.
- Извини, у нас важный разговор.
Иван Иванович каждый раз удивлялся Ольге. Лицо, словно вымоченное, выжатое, да так и высохло - в сплошных морщинах, даже цвет глаз голубовато-блеклый, старческий. Такая бы подошла в пару любому из деревенских дедов, что коротают век на побочной работе - вяжут корзины, чинят сбрую, - и уж никак не Евлампию Лыкову, вокруг которого всегда все ходило ходуном. И возраст ее не столь уж велик - только-только перевалило за пятьдесят, - и трудилась не больше других, и родами не измучена - выносила всего двоих, чем же так жизнь ее измочалила?
- Ольга, зря мы тебя тревожим. Сиди. Мы в другом месте приткнемся, - сказал Иван Иванович.
- А мне все одно где, - равнодушно отозвалась она.
- Странная ты баба - скучна, словно ничего не случилось. Неужели о муже не горюешь?
- Разучена, - бесцветно обронила Ольга.
- Что - разучена?
- Да все… Горевать, радоваться…
- Ну и ну!
- Устала я! О господи!
Она вышла, тихо прикрыв дверь.
- Не обращайте на нее внимания, - успокоил Чистых. - Не привыкла. Вам вот на коечке будет удобно. Я - на стул, он хроменький.
В синем сумерке за окном вплотную стояли угрюмые заснеженные поленницы. В этом доме как-то все не вязалось с Лыковым. Иван Иванович вспомнил еще лыковских сыновей, двух великовозрастных лоботрясов, и подумал: "Задворочки-то у Пийко невеселые".
Он поставил перед собой костыли, приготовился слушать. В общем-то, он догадывался, о чем пойдет разговор.
За стеной лежит пока не холодный труп, еще там теплится жизнь, но людские страсти с этим не считаются.
По селу в каждой избе откровенно гадают - кто? В районном городе Вохрово идут глухие суды и пересуды - какие кандидатуры? Наверняка кто-то из номенклатурных, как кот на скворца, облизывается на жирное лыковское местечко. И даже в области, в высоких инстанциях, озабочены.
Лыков пока жив, но уже не настолько, чтоб живые считались с ним.
Вот и этот Чистых, чтящий Евлампия Никитича за отца родного…
Иван Иванович ждал, что разговор начнется издалека, с ощупкой, с пристрелкой - наберись терпения. Но Чистых начал в лоб:
- Коренник выпал из упряжки, как бы наши саночки косо не пошли, не опрокинулись. Загодя спасать надо, Иван Иванович.
- И у тебя, наверно, план есть?
- Да, есть.
- Гляди ты, какой дальновидный. Что ж, выкладывай, послушаю.
- В прежние-то годы жизнь наша шла, как часы, - снаружи стрелки, внутри пружина. Евлампий Никитич нашими стрелками был, на виду на примете, время по нему узнавали. А пружина… пружиной-то колхоза, всем это известно, вы были, Иван Иванович!
- Хм…
- Если бы эти годы вернуть. А можно, можно, Иван Иванович! И очень просто…
Широкое лицо бухгалтера замаслилось от удовольствия:
- Яс-но! Оч-чень даже. Могу и не утруждать тебя дальше, сам все готов выложить.
- Не хитро, Иван Иванович, признаюсь. Потому и словил умного человека, чтоб посоветоваться.
- Хочешь сказать: дедушка Иван есть такой молодец-удалец, который бы в оба уха ловил каждое твое слово. Тебе, калеке, удобно, и молодец не останется в накладе, времечко старое вернется, заживем припеваючи. Так ведь?
- Ну и что? - смиренно признался Чистых. - Ловил бы ваше слово, считался с ним.
- Так сказать, починить подержанную пружинку.
- Чинить, Иван Иванович, нет нужды. Она еще работает.
- Спасибо! Ой, спасибо большое, что уважил! Ведь в самую точку попал, не глядя, в самую! Конечно, я стар, конечно, в ногах нет прыти, но тоже не хочется пустым-то местом быть. Ой, как не хочется! Когда-то метил - уж что скрывать! - в отцы-командиры. Осечка тогда вышла. Но, право, ежели теперь попробовать?.. В голове шагать не могу, но командовать можно и сидючи. Почему бы и нет?.. Ведь как просто, надо только мальчика найти не тугого на ухо. Я ему - шепотком, он - эдаким дискантиком. Любо-дорого, споемся. Да ты мне, брат, мечты молодые вернул!
Чистых, отвернувшись, спросил тихо:
- Не надо мной издеваетесь, над собой. Зачем это?
Иван Иванович сразу посерьезнел, пропал блеск под опухшими веками, втянул голову в воротник пальто, ответил ворчливо, с горечью:
- А что мне еще остается?
- Как что? - горячо вскинулся Чистых. - Не дайте залезть на место Евлампия Никитича какому-нибудь хвату, который станет ломать по-своему. Тридцать же лет строили, а теперь - ломать, теперь - по-новому! Не-ет, добром не кончится.
- Верно, старый дом с клопами все лучше кучи свежих бревен.
- Иван Иванович! Сейчас в колхозе нету никого такого, который бы авторитетом вас переплюнул. Скажите слово - вас послушают. Одно только слово! Назовите нужного человека - вам нужного! - поддержат колхозники, да и в районе возражать не станут. В районе тоже знают - Иван Иванович Слегов слов на ветер не бросает.