* * *
…Утром и в самом деле прошумел дождь, а потом тучи стали подыматься. Вот они побежали по вершинам гор, за ними катились круглые, будто нарисованные озерки лазури. На горах, как нечто чуждое этому миру, нереальное, выступал в фантастическом сиянии монастырь. Пихты стояли с таким видом, точно умоляли помочь им спуститься поближе к людям, уйти от необычайной для глаза желтизны и необычайного соседства с облаками.
Пока на дворе варился немудреный завтрак, Микола из сухого брусочка вырезал сыну ручку. В руках мастера брусочек стал оживать, по дереву побежали веселые гуцульские узоры, засмеялись голубые глазенки бисера. Микола слегка попробовал ручку на звук, и она защебетала, как маленькая птичка, которая когда-то пела на ветках этого дерева.
Каждое изделие рождает мысли о других, еще лучших, - это и называется, вероятно, ступенями мастерства.
Микола, войдя в овин, долго любовался выдержанными, звонкими грушевыми бревнами.
Семьдесят лет назад срубил их дед Миколы, Максим Сенчук, в надежде вырезать из них самое радостное творение своих рук. Но счастье не заглянуло и в гости к мастеру. Судьба обделяла радостью горы, обделила ею и упрямого резчика. Изделия Максима скитались по далеким Парижам и Лондонам, заплывали в Америку и, купленные на шумных торжищах, оседали в богатых и холодных, как лягушки, дворцах. А в хате Максима оседали горе да беда, и гордый гуцул бился с ними мозолистыми руками, чтобы вырвать ломоть черного хлеба для детей.
На это ушла жизнь, и в наследство детям отец передал любовь к труду, звонкие дерево и неусыпную мечту: вырезать то, чего не мог вырезать он.
А дети Максима помучились на горе и уехали вслед за работами отца - за океан. Так и не довелось им увидать чудесное создание отцовских рук, да и самую Гуцульщину: Америка отняла у них молодость, высосала, как мозг из костей, юную силу, а самые кости выкинула на кладбища, заросшие бурьяном.
И Миколе достались, как наследство поколений, чуткие к резьбе руки и драгоценное дерево. Верно, ни один богач не любовался так своими сокровищами, как Микола даром деда. А приступить к работе все не отваживался. Думал о ней, жил ею, видел ее во сне и снова обдумывал. В тот день, когда его приняли в партию, когда его приветствовали десятки новых друзей, поднявших на своих плечах жизнь, он постиг, каково должно быть его творение. И теперь он, как поэт, с волнением ждал минуты вдохновения, без которой нельзя приступить к взлелеянному в мечтах замыслу.
- Доброе утро! Вы уже приехали?
- Нет, я еще не приехал! - Микола схватил в объятья мальчика, прижался к теплой после сна, румяной щечке.
- Правда, не приехали? - Марко сперва удивился, а потом рассмеялся, ероша пальчиками седеющие волосы отца. - А к нам вчера снова приезжал Михайло Гнатович. Я катался на его машине, а потом мы вместе опять пели коломыйки. Михайло Гнатович говорит: "Научи меня Марко, коломыйкам". А я ему отвечаю: "Как же я могу научить? Я еще маленький, ученик первого класса. Вы к нашему учителю пойдите". А Михайло Гнатович говорит: "Представь себе, что ты не маленький и что ты сам учитель". Я представит себе и спел:
Шел Гнат мимо хат,
Ганна - от криницы.
Нашел Гнат поросят,
Ганна - рукавицы.
Михайло Гнатович как засмеется. "У тебя, говорит, ври… ври… нет, не ври… а может, и врифма здорово получается. Так даже Тычина не умеет".
- Наверное, рифма, а не врифма?
- Вот-вот, рифма! - обрадовался Марко. - Откуда вы знаете? А что такое рифма?
- Что она такое? Вот "Гнат" и "хат" - будет рифма.
- А "Ганна" и "рукавицы"?
- "Ганна" и "рукавицы" - это уж, пожалуй, будет… врифма, а "криницы" и "рукавицы" - рифма. Видишь, как они ловко одинаково кончаются. Также будет рифма: "вершина" - "полонина".
- А "вершина" и "долина"?
- Тоже. Есть хочешь?
- Неужели нет?! - Марко подбежал к тагану и заплясал возле него. - Кипит, кипит, так и бежит!.. А вчера к нам еще Василь Букачук и Иван Микитей заходили. Они получили в леспромхозе премию и хотели похвастаться вам. У Ивана Микитея из кармана выглядывала бутылка и, видно, натирала ему ногу - он все вздыхал.
- А ты, Марко, замечаешь даже то, что ученику первого класса и замечать не следует.
- Так я больше не буду замечать. А замечу - промолчу. Правда?
После завтрака Марко поцеловал отца и побежал в школу.
- Вы куда пойдете сегодня? - спросил он уже у ворот.
- Надо в горах встретить товарища агронома.
- Скоро придете?
- Наверно, скоро.
- Вы не задерживайтесь. Может, мы с вами сегодня погуляем над Черемошем, как вчера с Михайлом Гнатовичем. Видите, прояснилось уже. А почему у Михайла Гнатовича нет детей? Мы бы вместе играли.
- Беги, сынок.
И вот маленькие постолы затопали по тропинке, приплясывая и сметая с нее шероховатые камешки и розовый цвет росы. Ветерок донес до ворот щебетливый отрывок коломыйки, и Миколе почудилось, что это его детство побежало по тропке и скрылось в синем тумане дубравы.
На лужайке, отороченной двумя лиловыми рядками пихт, покачивались в густой синеве цветов тени туч. Спускаясь вниз, к Черемошу, Сенчук увидел на тропинке стройную девушку. Что-то знакомое было в ее походке, в движениях, в горделивой посадке головы.
"Неужто это Катерина Рымарь?" - удивился Микола, когда девушка обернулась в его сторону.
- Катеринка, это ты?
Девушка остановилась, и стрелки ее бровей лукаво подпрыгнули на невысокий смуглый лоб.
- Что, не узнаете? - подвижные, задорные губы выпячены еще совсем по-детски.
- И когда ты выросла такая?
- А что?
- Да ничего. Удивляюсь.
- А вы не удивляйтесь. Я и сама удивляюсь, а мама сердится: "Растешь, девка, как из воды, а кто теперь будет корову пасти?" - Она точнехонько передала голос Василины, наморщила лоб, и вдруг голубые глаза, ослепительные зубы, круглые щечки и неповторимые ямочки на них - все засмеялось, да так заразительно, что и Сенчук затрясся от смеха.
- А ты что ж матери?
- Что? Мы, мол, с Мариечкой думаем в сельскохозяйственный техникум поступать, а вы своей коровой загородили от меня всю науку.
- Так пойдем, Катеринка, со мной встречать науку.
- Науку? Сельскохозяйственную?
- Сельскохозяйственную.
- Тогда пойдемте! - девушка решительно свела к переносице брови. - Только погодите, скажу девчатам, чтоб присмотрели за коровой, - и она вприпрыжку помчалась на соседний лужок, перескочила ручеек и замахала руками девушкам, которые веночком расположились на глянцевитой траве.
Красочный венок, словно по команде, сорвался с места. Все вскочили, поглядели на Сенчука, потом на дорогу в горы.
"Что-то сказала им про науку", - улыбнулся про себя Микола.
А Катерина, прижав руку к груди, подбежала к своей Белянке. Навстречу поднялись печальные и влажные, как сентябрь, глаза; на шее коровы мелодично откликнулся колокольчик.
- Слышь, Белянка, пасись без меня, - велела ей Катерина.
Корова старчески покорно мотнула головой, вытянула шею и лизнула девушке руку.
- Ой, какая же ты баловница! И телушкой ластилась, и теперь ластишься. Ну, ешь мой завтрак, - Катерина с любовью подала ей ломоть кукурузного хлеба и, раскинув руки, шаловливо побежала вниз.
- Будут пасти! Только бы мать не дозналась. А далеко наука-то?
- Спускается с гор.
- И прямо в Гринявку? - в голубых глазах множеством звездочек мерцает улыбка, готовая в любую минуту брызнуть смехом.
- И прямо к тебе, непоседа.
А непоседа притихла на миг, пошевелила в задумчивости сочными подвижными губами, улыбнулась, и на луг легко, танцуя, вприпрыжку выбежала новая песенка:
Мы, гуцулы, гуцулики,
Стройные, как буки,
Подымаемся к вершинам
Навстречу науке.
- Катеринка, - сладким голоском окликнула девушку снизу темнолицая, пышнотелая Палайдиха, - а кто ж твою корову в горы погонит, когда ты полезешь на вершину за наукой?
Девушка вспыхнула. Она даже остановилась от возмущения, но, овладев собой, смиренно ответила:
- Я думаю, лучше всего вашей Палагне погнать мою Белянку: у нее такой голос, что все волки кинутся врассыпную.
На круглом лице Палайдихи округлились глаза и рот.
- Провались ты, бесстыдница! Ты что мою Палагну с голытьбой равняешь?
- Да где уж ей равняться с нами! Каши мало ела, - невинным голоском ответила Катерина.
А Палайдиха, бранясь и отплевываясь, так припустилась с горы, что тропка то и дело выскальзывала у нее из-под ног.
- Побежит теперь жаловаться моей матери. - Катерина вздохнула. - Будет мне сегодня к обеду лекция!
- Не горюй, Катеринка, мать на другие лекции перейдет.
- Вы так думаете?
- Верно.
- А скоро это будет?
- Как прищемим языки и хвосты палайдам да нарембам, так и твоя мать глянет на мир другими глазами.
- Поскорее бы!
- Что отец делает?
- Голову ломает.
- И большие у него заботы?
- Не такие уж большие, зато давние: спит и видит лошаденку. Совсем она ему голову затуманила. Просыпаюсь раз ночью и слышу - кто-то возится в темноте. "Ты куда, Юстин?" - спрашивает мать. "Лошадке надо сенца подкинуть". - "Какой лошадке?" - вскочила мать с постели - да в слезы: "Юстин, опомнись!" - "И привидится же! - тяжко вздохнул отец. - Такой конь приснился! Верно, и Палайда лучшего не держал. И зачем богу надо, чтобы бедному гуцулу и во сне не было покоя?!"