- А чем, спрошу, тебе редиска не угодила? Да тебе, с какой стороны ни погляди, ничем не угодишь, как моей теще. Повез я ее, люди добрые, в годовщину нашего воссоединения в Киев-столицу. Пускай, думаю, хоть на старости лет повидает человек такой город. Повез - и закаялся. Что ни покажу ей, она все свое: "Хорош, хорош Киев, а у нас в селе лучше". Да еще при людях, среди киевлян, говорит это, так что меня пот прошибает от стыда. "Сводите-ка ее, Илько, в театр, - посоветовали мне. - Услышит она оперное пение, увидит оперные красоты и замолчит". Послушался я. Купил билет в партер, в первый ряд, как раз возле того, кто музыкой командует, вертится с палочкой во все стороны. Сижу рядом с тещей, заслушался музыки, и радостно мне, что последовал доброму совету: у старухи-то моей слезы по морщинкам так каракульки и выписывают. "Ну как, мама?" - спрашиваю после представления. "Спасибо, сыночек, что повел меня в эту оперу, а то померла бы, не увидав такого театра. А ежели бы еще здешние артистки научились одеваться у наших сельских, то и вовсе было бы хорошо". Полоснули меня эти слова ножом по сердцу. "Да чем же вам оперные наряды не понравились?" - "Коротки они, сынок. Товару у них, что ли, не хватило ноги прикрыть, или здешние портные так много себе отрезают?.." Так вот и ты, Микола, нападаешь на мою редиску, как теща на артистов. А ты знаешь, какая нам от редиски прибыль?
- Да, слышал на собрании.
- Ну, и что еще скажешь?
- Скажу одно: сада ты не посадил и сотки, а под редиску занял поле. Люди говорят - на редисочной ботве до базара живо доедешь, а до новой жизни вряд ли.
- Тьфу на такие слова! И близко с ними не подходи! Ни слышать, ни видеть не желаю. Он мечтает, чтоб я за один год кабацкую синьку вырастил на продажу!
Губы Палийчука под роскошными усами задергались от злости, и он направился к выходу. Пригнувшись в дверях, остановился на миг, обмел шапкой притолоку и, уже сдерживаясь, бросил Сенчуку:
- Ты погоди минутку. Я скоро приду.
Но Сенчук не стал засиживаться в клубе.
Когда он вышел, на небе, возле самых Стожар, ветер крошил облако и оно распадалось, уменьшаясь, как льдина на синей воде.
Неподалеку в темноте рокотал голос Палийчука:
- Семен, у тебя машина готова? Повезешь в Гринявку… товарища оратора.
- Еще и вези его, такого языкастого! Пускай пешком отмахивает свои тридцать километров. Не велик праздничек погостил у нас, - ворчал хриплый тенорок.
- А ну, прищеми язык! - прикрикнул Палийчук. - Не понимаешь, кто такой Микола, так лучше заткнись.
- Так я же за вас душой болею, Илья Васильевич.
- Ты за машину болей! Вон заляпал ее по уши!
- Ну да, заляпал! Чистенькая, как куколка! - И шофер, явно подлизываясь к председателю, заговорил веселее: - А этот Сенчук, однако, оратор. И когда гуцул смог так выучиться говорить? Вот отчитывал, так отчитывал, словно не маленькую бумажку держал перед собою, а все наши поля развернул. С головой человек.
- Отчитывать - много голов найдется, а вот работать - поменьше, - обрезал Палийчук. - Я его тоже когда-нибудь так отчитаю, что только ой!.. Гляди-ка, редиска - и та стала ему поперек горла. А почему у него до сих пор колхоза нет?
- Э, Илья Васильевич, в горах трудней, куда трудней…
- А ты не учи председателя! Сам знаю, что трудней.
И вот уже высокий, размашистый в движениях Палийчук спешит к клубу.
- Микола, это ты? Пойдем ко мне, поужинаем, а потом поедешь.
- Ужинать я уже дома буду.
- А что мне Ганна скажет? Приведу тебя - отругает, и не приведу - отругает. Славная у меня жена?
- Славная.
- Так почему ж тогда не зайти к нам… продолжить собрание? Погляжу, как ты вытерпишь критику Ганны!
- Передай ей привет… А может, не надо машины, Илько? Я привык пешком.
- Что? - обиделся Палийчук. - Пришел ко мне и хочешь командовать, как на батарее?
- Так ведь машина…
- У нее путевка в Яворов. Это по дороге.
- Ну, разве что в Яворов, - лукаво протянул Сенчук.
На улице Илько стиснул Миколу тяжелыми руками батарейца и неловко, грубоватыми словами, попытался прикрыть владевшее им иное чувство.
- Ну, товарищ оратор из Гринявки, язык у тебя еще не затупился. Остер. Даже не знаю, сумеет ли похвалить кого-нибудь… Береги, себя, Микола, на подгорье. Бундзяка не поймали еще? Жаль. А если понадоблюсь - стану перед тобой, как лист перед травой. Марка поцелуй…
Сенчук молча пожал руку товарища и на миг почувствовал, как рассеивается, пропадает странное ощущение, не оставлявшее его последние дни: очутившись в спокойной долине Покутья, он вдруг постиг, что всем существом стосковался по чему-то дорогому и неуловимому. Казалось, частица чего-то непостижимого выплеснулась из жил, и кровь замедлила, изменила свой привычный ток.
Подошли к машине.
- Микола, ну, критика критикой, а сам ты научился чему-нибудь у нас или нет?
- Научился. Всходы у тебя густые.
- Спасибо и за то. А нрав мой ты на собрании напрасно, напрасно задел. Что я сделаю, если горячим родился? Так уж бог дал, что мед - сладкий.
- Говоришь, мед - сладкий?! Так чего же он, как брага, пенится? Не зря я твой нрав задел. Я и сам умею вскипеть, рассердиться, как мальчишка. А тебе уже неприлично. Ты - председатель! Государственный человек! Интеллигент! А кричишь порой, прости, как извозчик! Зачем?
- Семен, вези скорей товарища оратора! - гаркнул Палийчук. - Погляжу, какой из тебя выйдет интеллигентский мед!..
Машина заворчала, бросила в ночь снопы света. Улица, обрамленная мастерски выплетенными лозовыми плетнями, поднялась из темноты и качнулась нескончаемым мостом. Посреди дороги застыла с поднятой рукой женщина. Шофер что-то недовольно крикнул и нажал на тормоз.
- Не пора ли уже спать? - Он высунул голову из кабины и замолчал, узнав Ганну Палийчук.
- Удираешь от нас, Микола? - насмешливо спросила Ганна.
- Удирает, удирает, Ганна, - подойдя к машине, подтвердил Илья. - Даже поужинать не захотел с нами.
- А ты звал или так только сказал, для приличия?
- Сказал, как ты бы хотела, - отрезал Палийчук.
- Вряд ли! - улыбнулась женщина. - Так что же, Микола, едешь?
- По сыну соскучился, - соскочив на землю, ответил Сенчук.
- Тогда и уговаривать не будем. Только заезжай на минутку, возьмешь гостинец для сына. Не забыл он еще тетку Ганну?
- Не забыл.
- Так, выходит, уезжает от нас критика? - насмешливо и с сожалением обращается Ганна к Сенчуку.
- Уезжает, Ганна, дает дорогу похвале.
- А что же, и она придет, - уверенно говорит Ганна. - В прошлом году у нас достижений меньше было и трудодень меньше весил, а хвалили больше.
- И верно, больше! - подтверждает Илько. - А в этом году такая скупость на похвалы, точно их теперь со дна моря вылавливают. Удивительно!
- Не удивляйся, муженек. В прошлом году мы сделали меньше, меньше было и недостатков, если взять в расчет нашу молодость… А о садоводстве, Микола, позаботимся. Сам посуди, разве возможно: какого писателя ни почитаешь - все пишут про сады, почему же не каждый председатель их сажает? Я думаю, на земле должно быть больше садов, чем в книгах.
- А ведь умеет моя председательша к месту слово ввернуть, - не удержался от похвалы Илько.