Ох-хо-хо-хо-хо! - наконец, затихая, выговорил он и полез в карман за платком. - Ох, молодой человек, и распотешили вы меня!.. Учредителей нет, денег па содержание школы нет - разрешите открыть школу! Пожалуйста, открывайте! Скоро ли потом придете просить: "Разрешите, Роман Захарович, закрыть школу"? - Взгляд Баранова стал свирепым. - Нет! А долги потом за вас кто платить будет? Кто? Господа учредители…
Никаких долгов не будет у нас, Роман Захарович… - начал было объяснять Лавутин.
Не будет? А кто жалованье педагогам будет платить? Сторожам, подметальщикам и всяким прочим? Где вы на это деньги возьмете, господа учредители?
Преподавать, Роман Захарович, будут у пас люди без назначения им жалованья, как бы сказать, добровольно, на пользу общественную, - твердо заверил Лавутин. - А подметать, мыть полы, убирать станут наши жены по очереди. Находиться школа будет в пустующих по вечерам и в воскресенье классах мужской гимназии. Господин директор гимназии дозволяет помещением пользоваться также без оплаты. Библиотекарь будет выдавать книги.
Стоп! Стоп! - поднял руку Баранов. - Довольно, милочок! Все ясно. Такие вещи спроста не делаются. Без денег, без жалованья… - И закричал: -Наукам обучаться? Географию, историю, естествознание изучать? Нет, господа учредители, меня вы не проведете! Публично хотите недозволенными делами заниматься, вот чем! Знаю! Не историю и естествознание будете вы изучать, а распространять, в умах людей запрещенные идеи. Забастовщиков, революционеров готовить. Маркса под видом "Путешествия Гулливера" читать. Да! - Он встал. - Я прошу вас, господа, вручить мне сейчас же список: кто? Кто изъявил согласие и желание преподавать и участвовать в этой вашей школе?
Такого списка у нас нет, Роман Захарович, - сообразив, что попал впросак, сказал Лавутин, - мы определенно ни с кем еще не договаривались. Думали, при надобности договоримся.
Финтишь, милочок!
Право, нет, Роман Захарович.
Ну вот что, господа учредители, - Баранов вышел из-за стола, взял их за плечи и повел к двери, - тогда ступайте. Разрешение вам не будет дано. А во всем остальном и без вас разберемся… Учение! Просвещение! Воскресная школа! Ха! Всеобщее образование… Остров Мадагаскар, Карл Великий, вращение земли, пятна на солнце… А по улицам грязь по колено, не пройдешь! Канавы копать не хотите, господа учредители? Рассуждайте тогда об извержениях Везувия! Ха! Ступайте! Живо!..
Очутившись на улице, Мезенцев с Лавутиным долго отплевывались.
Баран он и есть, этот Баранов! - наконец сердито сказал Лавутин. - Какую же он нес чепуху! А поди ж ты, его власть, его сила.
И чего жаль человеку, что другие будут учиться? Если бы хотя денег от него на школу просили, - откликнулся Ваня, шагая рядом с Лавутиным и поглядывая на него снизу вверх. - Ничего не просили, только позволить учиться - и все.
Эх, Ваня, разве ты не понял, чего он боится? Что в нашей школе не про вулканы будут рассказывать, а как погнать их всех, барановых этих, к чертям собачьим. Вот чего! Он отгадал. Ну ладно… Мы все равно их когда-ниоудь так вот!.. - он с досадой поддал ногой комок засохшей грязи, лежавшей на тротуаре. - А этому научимся и без их разрешения.
29
На следующий день у ворот мастерских Мезенцев столкнулся с Порфирием. Уже прогудел гудок, и рабочие расходились по домам. Порфирий поздоровался с Мезенцевым, как со знакомым. Ваня его не узнал, однако ответил Порфирию. Они пошли рядом.
Приняли, - сказал Порфирий. - Завтра с утра велено приходить на работу.
А? - откликнулся Ваня. - Хорошо. Тебя в какой цех приняли?
Не знаю. Сказали, стружки железные на свалку отвозить.
Ваня посмотрел на босые ноги Порфирия.
У тебя что, обуви нет? Плохо. Порежешь ноги. Стружки ведь острые.
Порежу - зарастут, - сказал Порфирий. - На что купишь, когда денег нет? Вот заработаю…
Ваня припоминал. Он уже слышал этот хриповатый голос… Когда? Где?
Я тебя что-то узнать не могу, - прямо сознался он Порфирию.
А я тебя знаю, - сказал Порфирий. - И опять недавно с тобой ночью мы здесь повстречались.
Ах, вон ты кто! - протянул Ваня. - Ну, теперь вспомнил и я. Был ты с большой бородой. Откуда ты шел?
Порфирий не стал отвечать на вопрос.
А я и раньше знал тебя, - сказал он. - Когда был ты еще холостым парнем.
Ну-ка, напомни, - попросил Ваня. - Может, и я тебя знал?
С невестой своей гулял ты возле реки. А на вас пьяные навалились, в воду хотели столкнуть.
Да ну?! Так это был ты? Ну, знаешь, а я тогда и в лицо тебя не заметил. Правду не скрою - здорово перепугался в тот раз я за Груню. - Ваня сиял. Ему было приятно встретиться с человеком, который в трудную минуту так его выручил. - А пожениться, может, эта история нам и помогла больше всего. Легче друг к дружке после этого мы потянулись, понимаешь, словно с этого часу меж нас уже все было сказано… Ты где живешь?
Там, - Порфирий показал рукой, - на заимке, за линией.
А зовут тебя как?
Порфирием.
Ваня круто к нему повернулся. - Порфирием? Постой! Да ты не Коропотов ли?
Коронотов… - и остановился. - Домой я пойду. Увидел тебя в воротах, захотелось слово сказать.
Нет, ты уж домой сейчас не ходи, - живо возразил Ваня и потащил Порфирия за собой. - До меня тут всего два шага. Тебе и жена моя будет вот как рада! Она ведь с твоей Лизой дружила.
Лиза в тюрьме у меня, - с трудом выговорил Порфирий.
Не рассказывай, знаю я все, - остановил его Вапя, - только тебя в лицо не знал.
Трудно мне, Иван… Если бы Лиза…
Ну как же не трудно! Понимаю я. А что Лиза твоя в тюрьме, ты не убивайся. Не за воровство, а за самое благородное дело она в тюрьме. За народ. Не в позор это человеку, не в осуждение.
Они подошли к дому Мезенцева. Порфирий опять стал отказываться. Но Ваня крикнул в окошко:
Грунюшка, пособи…
Выбежала Групп, и они увели Порфирия в дом. Ему первый раз в жизни стало стыдно себя.
Вишь я какой, - хрипло сказал оп, показывая на босые исцарапанные ноги.
Какой! Ну и я такой, - и, для того чтобы не стеснять Порфирия, Ваня тут же стащил с себя сапоги.
Груня их усадила обедать. Сама села вместе с ними. Ваня, пока она накрывала на стол, успел ей все рассказать про Порфирия.
Ив мастерских будем с ним вместе работать, - сказал он, пододвигая ближе к Порфирию тарелку с хлебом.
Где же вместе? - отказался Порфирий. - Я буду стружки отвозить.
Это ничего не значит, - возразил Ваня. - Как рабочие будем вместе. Рабочие всегда все вместе.
Групя налила большую миску мясного супа. Давно не ел так сытно Порфирий. Дома и прежде ему не часто приходилось есть мясное. Он глотал вкусный, горячий суп и думал: почему? Почему у него не было так, как вот в этой семье? Да, он зарабатывал мало, трудно было ему заработать. Но почему даже то, что было, редко радовало его?
II только горечь и несправедливость одну видел в жизни он… Словно догадавшись, отчего вдруг резче обозначились морщины на лбу Порфирия, Ваня сказал ему очень мягко:
Томит тебя что-то, Порфирий. А ты расскажи.
Послушаешь?
Сам прошу тебя. Ну? Как другу, возьми и скажи.
Порфирий посветлел. Вот и Мезенцев к нему с открытой душой, с вниманием. Друга в нем видит. Ему можно все рассказать, как Еремею. Хорошие люди! Все-таки много на свете хороших людей!.. И он стал говорить Ване о своих неудавшихся поисках хорошей жизни, о том, что куда ни пойди - везде пад тобой хозяева будут глумиться, последние жилы вытягивать. А жить все-таки надо, хочется… Как жить?
И это все потому, что в одиночку ты жил, - уверенно сказал Ваня, когда Порфирий закончил. - Самый это сильный яд для человека, когда он и среди людей - а все один. И видит несправедливость, понимает ее, страдает от притеснений, а поискать поддержки себе в другом человеке не смеет. Не верит, что поддержат его. Ну и забунтует один либо, как ты, пойдет искать в другом месте хорошую жизнь. Конечно, один ее не найдешь. Станешь вот теперь рабочим и увидишь, какой у всех у пас общий интерес. Тогда ты никак на отшибе быть не захочешь, только вместе да вместе. И нам сейчас ведь не сладко живется, да мы знаем. чем ближе будем держаться друг к другу, тем вернее добьемся хорошей жизни для всех.
Они закончили обед и сидели у окна, беседуя. Груня хлопотала по дому, то прибирая со стола, то зачем-то спускалась в подполье, то бралась подбеливать печку. Иногда она, потряхивая черными косами, подбегала к ним и вставляла в разговор свое слово. Не хотелось уходить из этого дома, таким теплом и согласием веяло здесь. И беспокоило только одно: Порфирий знал, что его ждет Клавдея, сварила обед и не ест, сидит голодная. Это ее постоянное правило - за стол не садиться одной.
Мезенцев тоже проникался все большим доверием к Порфирию. Он ему нравился. Заметив, что Порфирий все чаще поглядывает в окно, видимо собираясь встать и попрощаться, Ваня взял его за руку.
Знаешь что, Порфирий, ты останься. Сегодня тут соберутся у меня… Ты послушаешь. Тебе это нужно.
И Порфнрнй остался.
Первым прибежал Кузьма Прокопьевич. Заглянул к печке, где щепала лучину Груня, готовясь ставить самовар. Пошептал ей что-то на ушко. Груня смущенно засмеялась. Кузьма Прокопьевич быстро подобрал с пола лучинки, переломал их об колено, подал Груне и, отойдя, тихонько уселся в дальний уголок. Будто всей энергии у него только и было, что переломать лучинки.
Вскоре пришли Лавутин с Петром. Лавутин вызвал Ваню за дверь, строго спросил: - Это кто у тебя?
Ваня сказал горячо:
Мой друг. Сегодня в мастерские к нам поступил
на работу.
Ты почему же не спросясь позвал его? Кто, кроме тебя, его знает?