крикнула ему: "К Василевым сходи! Теща твоя у них в няньках живет…" А он не подумал, почему Клавдея в няньках живет, не спросил Дуньчу.
_ Вот как? Умер, значит, Ильча? Давно умер? - Что-то сразу камнем легло на сердце Порфирия. - Не запрошлой зимой?
Той зимой хворым его из тайги Егорша привез. По-
сле того с мукой год протянул.
Так… - еще тяжелее стало на сердце Порфирия.
Нет, не было у него злобы к этой женщине. Вот стоит она перед ним как приговоренная, и лицо все от холода стянуло, губы посипели, вода с платья ручьями льет, целая лужа возле нее на полу натекла, - а почему он, Порфирий, судья над нею? Почему. он всех судит? Клавдея небось и ночью под дождем к нему прибежала.
Ильче моему…
Не надо. Про Лизавету лучше расскажи мне, Клавдея.
Порфирий встал с подоконника, подбросил щепок в огонь. Весело заиграло высокое желтое пламя. Жадно дрогнули ноздри Клавдеи, тепло долетело к ней. Но она не сдвинулась с места. Не теплом ее здесь встречают, не для нее это тепло. Пришла - и знай свое место. Словно глядя в глубокий, темный колодец, напрягла лицо - глаза у нее сузились. Клавдея начала с самого давнего. С ночи на покосе, когда Лиза вернулась, вызвала ее…
Клавдея рассказывала, трудно выговаривая слова, иногда и совсем останавливаясь, словно боялась пропустить хоть что-пибудь. И опять говорила ровным, одеревеневшим от горя голосом. Порфирий стоял у шестка, молча подбрасывая щепки в огонь. Лицо его становилось все угрюмее и угрюмее, резче выделялись в отблесках пламени худые, острые скулы.
Ну, а потом ты случился с Егоршей. Заехали пьяные вы…
Клавдея стала рассказывать, как состоялось тогда сватовство, как просила Лиза отца не выдавать ее замуж. А он закричал: "Не пойдешь за Порфирия - удавлюсь, а позора для себя не стерплю!" И Лиза смирилась. Знала - сдержит свое слово отец.
Порфирий сунул щепку в огонь, ярче вспыхнуло пламя.
Клавдея! Почему люди правду друг от друга таят? Почему каждый только и думает… как обмануть?
Клавдея только покачала головой: "Разве я знаю?"
Увез ты к себе Лизаньку - будто сердце вынули из меня, так мертво все во мне стало: не на радость, на тяжкую жизнь отдали дочь за тебя…
А ты знаешь, Клавдея… знаешь, как я… Лизавету полюбил? - Он хотел сказать что-то еще, и не хватило голоса.
Ничего я…
Порфирий положил ладонь на грудь, возле горла, глотнул воздуху - раз, другой.
Ничего!.. Ты ничего, конечно, не знала. Все вы не знали ничего. Только я знал… Вся жизнь для меня стала… одна Лизавета… - Он говорил глухо, сдерживая себя, вцепившись узловатыми пальцами в застежку рубахи. - Пил я, правда это. А легко ли себя изменить, когда жизнь такая… А Лизавета… душу всю во мне она перевернула… Я… - Порфирий остановился, кусая сухие губы. - Знала бы ты, Клавдея, с чем два года назад я сюда шел! И с чем пришел сюда, в этот дом… - Порфирий сорвался на крик: - Вот, вот, смотри, это я все тогда сделал! В щепки, в щепки! Все! Всю жизнь свою изрубил… - Он снова заставил себя говорить спокойно: - Почему? Ты мне скажи: почему? Ты мне дай ее сейчас… Дай, Клавдея! Я бы в ноги ей поклонился. Мне без нее…
И опять он стоял, ожидая, когда голос вернется к нему. Молчала Клавдея.
Да если бы мне вы… мне она сама рассказала… Зачем? Зачем вы обман страшнее, чем он был, сделали? Коли силой ее взяли, разве так бы я к ней?.. Я же… любил ее! Ильча твой только в тайге мне об этом сказал. А когда сказал? Когда вот вое это… было уже, - он обвел круг рукой по избе. - Сгубил я жизнь Лизавете, да, сгубил. Только вы прежде меня ее сгубили.
Повелось так в народе - девичий грех покрывать.
Грех? Так ты правду тогда мне говорила, сначала, или опять… опять все неправду?
Правду, Порфирий…
Так зачем ты ее горе страшное грехом называешь?
Принято так. Только я тебе богом клянусь: силой взяли.
Порфирий подошел к ней так близко, что Клавдея попятилась.
Кто?
Не знаю.
Кто, Клавдея? Кто? Скажи! - И страшным был спокойный голос Порфирия.
Не знала и сама Лизанька. Подкрался в лесу, оглушил кулаком.
- Это правда, Клавдея? Правда.
Порфирий отошел к двери, уперся руками в косяки, выставил голову под холодные, секущие струи дождя. Клав-дсю знобило. Мокрое платье все туже стягивало ей плечи,
грудь.
А я найду его, все равно найду, Клавдея, - сказал Порфирий от двери, не оглядываясь. - Всей жизни своей не пожалею, а найду.
Он пошел к огню. Босой ногой ступил в лужу, набежавшую на пол с платья Клавдеи. Заметил, как кругло надулись набухшие от врды и грязи чирки на ногах у нее. Заметил, как трясутся у нее посиневшие губы.
Застыла, Клавдея? - он тронул ее за плечо.
Ничего.
Ты бы разулась, обутки сняла.
Ничего.
Вот, иди к огню, - он набросал в него крупных обломков досок.
Клавдея, едва переступая онемевшими ногами, подошла к печи. Улыбнулась виновато:
Спасибо тебе.
- Обутки сними, - повторил Порфирий. Послушно сняла Клавдея чирки, откинула к порогу,
стащила промокшие и забрызганные грязью чулки.
Выжми платье.
Потом… - Дрожь сотрясала ее, пощелкивали зубы. Клавдея не могла говорить.
Они стояли рядом у костерка, разложенного на высоком шестке русской печи. Огонь мало грел. Пламя длинными узкими лентами уходило под своды предпечья, в трубу. Клавдея подставляла к огню то одно плечо, то другое, поворачивалась спиной. Но от того еще холоднее становилось ногам. Порфирий искоса глядел на нее, на растрепавшиеся, спутанные, мокрые волосы. Вот если бы мать - его мать - к нему так пришла! Застывшая, посипевшая от холода. Как бы он поступил? Кто Клавдея ему?
Клавдея, ты мне кто?
И сразу всплыло у него в памяти, как такой же вопрос: "Ты мне тесть?" - задал он Ильче в тайге, и тот ему ответил: "Тесть". Будто обух над головой Ильчи занес, так спросил он его. Ильча не отвел, принял удар, тестем назвался. Зачем он занес опять этот обух, теперь над головой Клавдеи? Ударить и ее?
Сам знаешь.
Хорошо, что она так ответила, не приняла, как виноватая, удар на себя.
Родной ведь ты, Клавдея, приходишься мне? Клавдея подняла на него глаза, тихо переспросила:
Родной?
Как мне тебя называть?
Вот теперь Клавдее стало теплее. Утихла злая, колючая дрожь.
Когда любят - п матерью называют.
Матерью… Мать…
Давно… нет, никогда не произносил он этого слова: годовалым ребенком остался от матери. Как легко теперь оно сорвалось с губ!
Сын? Порфиша…
Это сказала Клавдея. И эти слова слушать еще радостнее и еще больнее.
Мать?.. А ведь душу матери так не терзают, каленым железом не жгут. Мать?.. А где же к ней слова ласки? Мать?.. А стоит она, одинокая, в мокром, холодном платье, посреди чужой ей избы.
Родная! Клавдея - родная ему! Стоит у не греющего ее огня, и хотя вздрагивают от горькой обиды ее плечи, но не ушла она снова в темень ночи, под секущий косой дождь…
Порфирий бросился к себе на постель, стал шарить рукой в изголовье. Нащупал сверток, который дал ему Могам-бетов. Торопливо сорвал с него тонкую оберточную бумагу. Под пальцами побежала налощенная, мягкая ткань.
Клавдея стояла все так же, прищурившись, глядя на пламя костра, уже рушащегося и опадающего. Порфирий молча подал ей платье.
Она взяла и не поняла сразу:
Ты что, Порфиша?
Вот… возьми… переоденься… Клавдея.
И это имя теперь прозвучало так, словно он назвал ее матерью.
26
Они сидели рядом. Дробно стучали в окно дождевые капли. Порфирий притворил дверь, и сырой, холодный воздух ночи не полз больше в избу. Клавдея согрелась. Лицо ее горело. Голубое платье было тесновато, резало под мышками.
Ты мне не все еще рассказала… про Лизу… За что ее увели?
Сама ходила я к начальнику спрашивать. - Клавдее вспомнились зеленоватые неподвижные глаза Киреева, его туго напряженная шея. - Государственная она, сказал… политическая. Пойдет в тюрьму или на каторгу… А куда - ничего я не знаю.
Государственная… политическая, - повторил Порфирий.
Начальник, Киреев, стыдил меня, говорил: "Пошла твоя дочь против царя…" А как это, разве я знаю? В народе по-всякому разговаривают. Кто проклинает таких, а кто хвалит. Говорят, политические за нас в тюрьмы идут, для себя ничего им не надо, хотят, чтобы народу легче жилось. Узнать бы у кого… Как узнаешь?
Клавдея, с кем Лиза водилась?
Не знаю я.
Ладно. Найду. Все я узнаю. Все.
Решимость добиться правды, узнать все от людей, через людей - эта решимость захватила Порфирия. Припомнилась Дарья. Мужу ее отрезало ноги на постройке железной дороги. А ведь там, в прислугах, и Лиза жила. Может, знает ее Еремей? К нему в больницу надо сходить. А потом туда, на постройку.
Они оба долго перебирали в памяти все, что было связано с Лизой. Советовались, кого, где и как надо искать, чтобы помог им.
Все было переговорено. Клавдея сидела, поникнув головой; разговор о Лизе навеял ей снова невеселые думы. Порфирий встал, чтобы подбросить щепок в огонь. Ему мучительно хотелось есть. Он давно уже свыкся с тупой, сосущей болью в желудке, - теперь эта боль стала невыносимой, его тошнило, бросало в жар.
Клавдея, поесть бы чего? - Слова сорвались помимо воли Порфирия. Он боролся с собой и не мог. Голод был сильнее всего. - Ты,- тяжело просить даже у родного человека, - ты мне завтра принеси чего-нибудь поесть. Хлеба кусок…
Клавдея вскинула на него печальные глаза. "Принеси!" Будто есть у нее что-нибудь? Будто дом есть у нее?
Порфишенька, нет у меня ничего.