Тем более что в мире все чаще случались вещи и вовсе диковинные, поражающие воображение. То целое стадо кашалотов больше чем в сотню голов внезапно выбрасывалось на берег Флориды, покончив жизнь самоубийством, то на каком–то тропическом острове все птицы разом, покинув свои гнезда и птенцов на произвол судьбы, вдруг улетали неведомо куда в океан. Природу словно бы трясло, лихорадило, рвались какие–то важные причинно–следственные связи, и кто знает, какие глубины это уже затронуло, к каким ошибкам, сбоям в ее механизме еще могло повести…
Да что там Флорида или далекие острова, когда рядом обнаруживались такие странности в поведении птиц и зверья, которые нельзя было и вообразить себе раньше. В Белоруссии, например, до того увлеклись осушением болот, что аист, символ домашнего уюта и семейного счастья, сделался вдруг хищной птицей. Не стало болот - исчезли лягушки, основная пища аистов, и вот, чтобы не умереть с голоду, птицы эти стали нападать на чужих птенцов, таскать цыплят прямо из дворов и усадеб. Дотоле мирная птица приобрела замашки какого–то ястреба.
Раскидывая умом и так и эдак, Вранцов доходил до предположений поистине диких иной раз. А не люди ли, подумалось однажды, превращенные в ворон, так пополнили в городе их число. "Абсурд!.." - машинально отбросил он эту мысль, но тут же вспомнил, что с ним самим–то произошло. Так, может, он не один такой?.. И не стал ли он жертвой какого–то научного эксперимента, вольного или невольного?.. А что, чем только эти ученые теперь не занимаются, особенно в биологии, генетике, генной инженерии. Что хотят, то и делают с клеткой, хромосомами манипулируют так и эдак. А теперь и самим геном вплотную занялись. Уже "ремонтируют" гены, чуть ли не новые биологические виды собираются создавать.
Намного ли сложнее превратить человека в ворону? Или в носорога, например?.. А что, если биологическая наука сделала новый, еще неведомый людям качественный скачок, один из тех, к которым мы на своем веку так привыкли - новый скачок в своем развитии, жертвой которого он и стал? Ведь сколько секретных лабораторий разбросано нынче по всему миру, которые занимаются неизвестно чем. Если так, то за ним должны наблюдать, о нем где–то знают. И сразу начинал мерещиться чей–то невидимый взгляд, следящий за каждым его движением…
Обдумывая эту гипотезу, он дошел до того, что такое превращение могло иметь и какой–то практический смысл. Например, в целях разведки, скрытого наблюдения. Кто обратит внимание на заурядную ворону, копошащуюся невдалеке или сидящую под окном на суку, а пробраться она может куда угодно, на самый засекреченный объект. Метод этот можно было бы практиковать и как особого рода наказание. Есть же социально опасные индивидуумы, которые не подпадают ни под какую статью, которых нельзя упечь в психбольницу. Мало ли что может придумать такой. А преврати его в ворону - и дело в шляпе! Много ли ворона может навредить?..
Времени на такие вот досужие домыслы у него теперь было много, не то что раньше, когда некогда было подумать и о самом насущном.
Прежде он не задумывался, а тут его поразила мысль, как много в древнейшем фольклоре разных народов, буквально всего человечества, в бесчисленных мифах, сказках, легендах всякого рода превращений, самых причудливых метаморфоз. В тех же русских сказках: ударился Иван–царевич оземь и обратился соколом. А то в волка превратится или в ворона… Всякое живое существо могло превратиться в любое другое существо, было бы лишь некое необходимое средство для этого - слово заговорное, зелье колдовское. И все это описывается так часто, происходит так легко и естественно, так прочно запечатлено в сознании всех народов, что, пожалуй, не могло быть лишь пустой и нелепой выдумкой - явно за этим что–то стоит. Даже богов люди выдумали позднее, а языческие верования, связанные с превращением в животных, уходят своими корнями в глубочайшую древность, то есть в такую древность, которую и представить–то себе нельзя. В такие глубины архаики уходят, когда наивное сознание человеческое, пожалуй, и сочинять–то еще не умело, но зато соприкасалось, возможно, с такими явлениями, о которых мы и понятия не имеем теперь.
Мелькало в голове что–то насчет "метемпсихозы" древних греков, насчет буддийской "кармы" и "сансары", но туманно, отрывочно, поскольку мало об этом знал. Он даже пожалел теперь, что не познакомился в свое время основательней с этими древнейшими теориями метаморфоз, считая их пережитками каких–то примитивных суеверий. Помнилось смутно, что после смерти душа человека переселяется в какое–нибудь животное (если благородно жил, то в благородное, а если нет - то в нечистое какое–нибудь).
А что, если с ним именно это случилось? Но досрочно, еще при жизни, другое воплощение получил?.. "Постой, а почему же досрочно? - тут же пришло на ум. -
Может, я умер уже, отдал концы. Внезапный инфаркт - и… "Так души смотрят с высоты на ими брошенное тело".
Да, но где же тогда его тело? Если бы он видел свой собственный труп, то и впрямь бы считал себя умершим. Но нет, то тело, которое было при нем, он и ощущал как естественно присущее ему, как свое собственное тело, но только превратившееся невесть во что, в какое–то мерзкое, покрытое серо–черными перьями безобразие. Мало того, начинало казаться уже, что таковым оно было всегда, изначально, а то прежнее, человеческое, дано было только на время ему. О, как он тосковал сейчас по нему, как оплакивал его, так мало ценимое прежде! Но Господи, зачем же ему оставлены тогда человеческий ум и душа - не лучше ли было бы и их заменить на вороньи?.. Но кто ему мог ответить на эти вопросы, где и кем это было решено? Возможно, за каким–то процессом не уследили, и его превращение затормозилось, сбилось где–то на полпути. И что же теперь дальше будет: душа понемногу тоже станет вороньей или же с сознанием человека и обликом вороны вот так и придется остаток жизни прожить?.. И чьей жизни остаток - вороньей или человечьей?.. Если человеческой, так это еще лет тридцать мучиться, а вороньей - может, и недолго осталось летать. Хотя ведь и вороны, кажется, долго живут, но от этого радости тоже мало…
От всех этих мыслей голова шла кругом и тоска накатывала страшная. В такие минуты Вранцов жалел даже, что ему оставлено человеческое сознание, что при нем остался весь его разум, который ничем помочь не способен, а лишь усиливает мучения то бесплодными попытками добраться до истины, то ужасным пониманием безвыходности и тупика.
Поначалу он испытывал отвращение не только к самим воронам, но даже к мысли о них. Видеть их не мог. Слишком живо одним своим обликом напоминали эти пернатые твари о несчастье, постигшем его. Но со временем, коль уж все равно так случилось, стал припоминать, что знал об этих птицах, что читал или слышал о них.
Птица эта всегда привлекала внимание людей, даже пословиц и поговорок о ней сложили больше, чем о какой–либо другой. Всяких сказок, легенд много. И в песнях часто поется о ней неспроста. И в поэзии ворон - традиционный поэтический образ. Взять хотя бы "Ворона" Эдгара По:
Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор.
Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: "N e v e r m o r e"?
Чаще всего образ этот связан с какими–то мрачными пророчествами, с грядущей печалью, с погибелью, с мором или войной. И чем больше припоминал он литературных примеров, тем сильнее убеждался, что к ворону особое отношение, что птица эта на особом счету. Она витает как бы на окраине жизни, где–то на границе реального и ирреального, там, где таинственным образом соприкасаются наша жизнь и какие–то иные, неведомые нам, запредельные сферы.
Ему захотелось узнать о воронах побольше, и он пожалел даже, что раньше совсем ими не интересовался. А может, это просто необходимо знать? Что, если это входит каким–то образом в тот искус, который он должен выдержать? Не здесь ли один из путей избавления от беды? Но как узнать, как восполнить этот пробел? Не полетишь ведь в таком виде в библиотеку, не станешь обращаться в книжный магазин.
Но однажды ему повезло. Пролетая над свалкой, он заметил внизу, среди всякого хлама и мусора, ветхую растерзанную книжку без переплета, трепетавшую своими замусоленными страницами на ветру. Он приземлился и заглянул. Это оказался какой–то старый справочник о флоре и фауне разных стран. Раскрыт он был на попугаях. Читать
Вранцов точно так же, как и раньше, умел, а вот листать книжку было нечем. Осторожно оглядевшись по сторонам, он начал клювом переворачивать замусоленные страницы. Ветер мешал ему, отбрасывал странички обратно, но, придерживая их лапой, он с грехом пополам нашел, что искал.
"ВОРОН, ВРАН - (согvus согах) - размеры 60–65 см, окраска черная с металлическим отливом. Водится в полях и лесах, в стороне от населенных пунктов. Питается падалью…"
Нет, это не совсем то, на него не похоже. Он перевернул еще одну страницу и прочел:
"ВОРОНА - (согvus согоnе) - цвет черный или серый с черным
(согvus согоnе соrniх), размеры 45–50 см, всеядная птица. Водится в лесах и вблизи населенных пунктов… Кладка с конца марта по конец мая, 4–5 яиц…"
Дальше ему неприятно стало читать, он отпихнул книжку и улетел.