Ещё неизвестно, как отнесутся к этому соседи. Скорее всего будут смеяться. Особенно старики - Атык, Мэмыль, Амтын. Наверно, соседи даже посочувствуют Гэмалькоту. "Ничего, - скажут, - не огорчайся. Можно, на худой конец, жить и с окном. Не ругаться же из-за этого с сыном! У нас тоже есть дети. Разве они слушают нас? Что хотят, то и делают. Твой Унпэнэр по крайней мере хороший охотник. Его бригада - первая в колхозе. Таким сыном можно гордиться".
Приятное течение мыслей успокаивает Гэмалькота. "Что ж, пожалуй, они говорят правду", - думает старик, как будто соседи и в самом деле обратились к нему с этими утешительными словами.
Кстати, уже и вторая чурка обработана. Гэмалькот откладывает её, достает берестяную коробочку и набивает табаком свою трубку.
* * *
Всё уже подготовлено, стекло раздобыто, Йорэлё пришел из школы вместе с Кабицким. Они принесли две маленькие рамы без внутренних переплетов, деревянный метр и круглый ком замазки, которая распространяла такой вкусный запах и так послушно поддавалась малейшему нажиму пальцев! Йорзлё обязательно попросил бы кусочек замазки, чтобы вылепить из неё медведя, если бы только она не предназначалась для другой, гораздо более важной цели.
Унпэнэр уже дома. Они начинают выбирать место для окна. Раз двадцать прикладывают одну из рам к стенке внутреннего шатра - то в одном месте, то в другом, то в третьем. Получается довольно нескладно: ведь стенки у полога выгнутые, неровные.
- Да, - говорит Кабицкий, - этого мы с вами, други мои, не учли.
Он садится на шкуру посреди полога и задумывается.
Йорэлё смотрит на Кабицкого, на его густую бороду и вспоминает русских крестьян из рассказов Тургенева. Книжку этих рассказов ему подарил директор школы Эйнес ещё год назад в награду за успешное окончание третьего класса. Эйнес объяснил, что нынешние русские колхозники не похожи на крестьян, описанных Тургеневым. Зато в чертах школьного сторожа Кабицкого Йорэлё смутно ощущает сходство с каким-то из тургеневских героев.
Мальчику очень хотелось бы повидать этих удивительных людей, которые умеют выращивать хлеб. Не ружьем, не охотой добывать себе пищу, а выращивать её на земле - это казалось Иорэлё почти чудом. Если когда-нибудь ему доведется поехать на юг, он обязательно побывает в деревне, на полях. Он читал о том, как тургеневский Герасим, шагая среди полей, "чувствовал знакомый запах поспевающей ржи", и ему казалось, что он тоже чувствует этот запах, что ему тоже известно, как пахнет рожь. Никакие чудеса техники не представлялись ему такими поразительными, не занимали его воображение так сильно, как чудесное умение человека подчинять себе землю.
Иорэлё уже много раз приставал к Кабицкому с расспросами, но тот ничего не мог ему рассказать на этот счет. Стефана Кабицкого, обрусевшего поляка, ещё в молодости занесло каким-то суровым ветром на северо-восток Сибири. Побывал он и в царском остроге и на каторге, потом жил пушным промыслом, бродил с ружьем по тайге. Потом пришел как-то на Анюйскую ярмарку; приглянулась ему одна чукотская девушка, - посватался к ней, женился, поселился на Чукотке. Здесь и состарился. Он умеет немного сапожничать, знает плотницкое дело и ещё два-три ремесла, но о сельском хозяйстве, пожалуй, имеет такое же понятие, как Иорэлё.
Насмотревшись на Кабицкого, Иорэлё прерывает его молчаливые размышления:
- Дядя Степан! Вы алмаз с собой взяли?
- Взял, взял. Обожди-ка, не мельтеши. Я, ребятушки, вот что придумал: надо в потолке окно делать.
Братья сразу понимают, что это самое разумное решение. Потолок у полога ровный, прямой - не то что стены. Кабицкий встает во весь свой немалый рост, голова его чуть не достает до шкуры, натянутой в качестве потолка. Он прикладывает к шкуре, раму и школьным мелком намечает квадрат, который надо вырезать для окна.
Работа закипела. Унпэнэр, встав на табурет, вырезает отверстие. Кабицкий в сенках возится со стеклом, вмазывает его в рамки. Иорэлё бегает от одного к другому, подает инструменты; в сенках он рассказывает Кабицкому и матери, что успел уже сделать в пологе Унпэнэр; возвращаясь к брату, он сообщает ему, как продвигается работа у Кабицкого. Словом, он полон энергии и тратит её не жалея. И когда он будет рассказывать товарищам по классу об этом знаменательном событии, то с полным правом сможет употреблять местоимение "мы": "Мы с дядей Степаном размяли замазку… мы с Унпэнэром дыру вырезали: он резал, а я ему табуретку поддерживал…"
Гэмалькот вернулся с работы часа через полтора после того, как всё уже было готово. Его дожидался старый учитель Всеволод Ильич. Нутэнэут угощала учителя чаем с лепешками, жаренными на нерпичьем жире. Всеволод Ильич очень любит эти лепешки, а у Нутэнэут они всегда получаются особенно вкусными.
Унпэнэр беседует с Всеволодом Ильичом о делах международных. Учитель увлеченно жестикулирует, держа в одной руке лепешку, а другой то снимая, то снова водружая на нос пенсне. Йорэлё почтительно молчит, он становится неузнаваемым в присутствии учителя. Только с осени Йорэлё будет у него учиться. Всеволод Ильич преподает лишь в старших классах. Старшеклассники рассказывают, что преподаватель математики очень строг, и хотя тут, в яранге Гэмалькота, он держится совсем просто, но Иорэлё всё-таки робеет перед ним. Иногда мальчику хочется вставить своё словечко в беседу взрослых, но он только открывает рот, и тут же, не произнеся ни звука, закрывает его, заливаясь краской до ушей. К счастью, никто этого не замечает.
С Гэмалькотом Всеволод Ильич дружит уже давно. Трудно сказать, что именно сблизило их, но если несколько дней они не видят друг друга, оба начинают чувствовать, будто им чего-то недостает. Беседуют они на самые разные темы, но чаще всего молчат. Просто сидят вместе, покуривают, изредка роняют одно-другое слово. И тем не менее расстаются отдохнувшими от дневных забот, вполне довольные друг другом. Расстаются с таким чувством, будто провели время в интереснейшей и поучительной беседе или общими усилиями решили какой-нибудь важный вопрос.
Войдя в ярангу, Гэмалькот здоровается с гостем и присаживается к столу.
- Когда едешь? - спрашивает он.
- В субботу. В понедельник в городе буду. Оттуда самолетом.
Всеволод Ильич получил путевку в крымский санаторий. Путь ему предстоит немалый, с Чукотского полуострова до Крымского!
Наполовину всерьез, наполовину в шутку Гэмалькот говорит:
- Смотри, Севалот, обратную дорогу не забудь. А то пригреешься под южным солнышком - не захочешь к нам возвращаться.
- Нет, - смеется Всеволод Ильич, - я Чукотку не променяю ни на какие курорты. Здесь климат крепкий, здоровый. Здесь по крайней мере ещё не было случая, чтобы солнечный удар кого-нибудь хватил.
Йорэлё очень хотел бы вытащить из сумки школьный атлас, разыскать Крымский полуостров, поделиться своими знаниями о виноградарстве… Он снова открывает рот, как вытащенная из воды рыба, и снова, как та же рыба, беззвучно закрывает его.
- Ну, как твоё сооружение, Унпэнэр? - спрашивает Всеволод Ильич, похлопывая рукой по жестяному колпаку, укрепленному над костром. - Тяга хорошая? Не дымит?
- Ничего, - снисходительно говорит Гэмалькот, - Нутэнэут довольна. Что сыновья ни сделают, оно всегда довольна. С них станется, что они и для моей трубки колпак сделают. А? Чтобы, скажут, не дымил в яранге.
Пользуясь тем, что сыновья ещё не сделали этого, он выпускает из трубки порядочную порцию дыма и добавляет:
- Ты знаешь, Севалот, что они еще придумали? Окно! Хотят в пологе окно делать.
- Вот как? Интересная мысль!
- Это уже не мысль, уже сделали! - вырывается у Йорэлё. Сказал, зарделся и сразу - как тюлень в лунку - юрк в полог. Только босые пятки мелькнули.
- Что же вы, скромники такие, молчите? Это ведь не шуточная вещь. Столько лет живу на Чукотке, а про яранги с окнами никогда не слыхивал.
Всеволод Ильич развязывает торбаса, снимает их и вслед за Йорэлё влезает в полог.
В сенках молчат, прислушиваются. Некоторое время из полога не доносится ни звука, и Унпэнэр уже начинает тревожиться. Но тут раздается голос Всеволода Ильича:
- Где же оно, это проклятое пенсне?! Погляди-ка, Йорэлё. Вот здесь где-то. Обронил, понимаешь ли, пролезая. Есть? Спасибо, дорогой.
И через секунду тот же голос, но уже другим тоном восклицает:
- Замечательно! Превосходно! Кабицкий, наверно, помог? Молодец Степан Андреевич… Ай да молодец!
Тревога Унпэнэра улеглась. Он торжествующе поглядывает на отца, но тот так внимательно рассматривает старую царапину на чубуке своей трубки, что глаза их не встречаются.
Учитель вылезает обратно в сенки, натягивает торбаса и восхищенно повторяет:
- Молодцы ребята, ничего не скажешь! Ну, Гэмалькот, окно у тебя есть, теперь за немногим дело стало: печь сложить, стены поставить да крышей накрыть. И будет настоящий дом.
- До этого ещё далеко, - неопределенно отвечает Гэмалькот.
- Так ли уж далеко? Вамче говорил Эйнесу, будто нам пяток домов выделили. Будто уже официальное сообщение пришло. Один дом школе, для учителей, а четыре - для колхозников. Верно?
- Верно, Севалот, верно.
Вся семья - и Нутэнэут, и Унпэнэр, и тихонько вылезший из полога Йорэлё - с интересом прислушивается к разговору. Гэмалькот ничего не рассказывал об этом раньше. Правда, в колхозе уже давно поговаривают насчет домов, но о том, что дело это уже совсем близкое, они узнают впервые.
- Пять домов для нас выделили, это верно, - продолжает Гэмалькот. - Заявку-то мы давно послали, а недавно ответ пришел. Вамче письмо получил, читал нам. Только это ещё не скоро будет.
- Почему же?