Алексей Никонович тяжелой походкой вышел на заводской двор, опустился на потертые подушки старенькой "эмки" и хмуро приказал везти себя к баракам.
- Этакая подлая погода! - ворчал шофер, и через несколько минут Алексею Никоновичу пришлось почувствовать, как много значит для некоторых людей эта подлая погода.
Не успела машина повернуть к строительной площадке, как ее уже заметили. Из-под навеса длинного, сколоченного наспех фанерного сарая выбежали подростки, ребятишки, женщины.
- Начальство едет! - пробасил чей-то простуженный, хриплый голос.
- Начальство приехало!
Из дверей сарая выглянуло множество лиц, и едва машина остановилась, ее окружили плотным кольцом взрослые и дети. Лицо женщины с копной растрепанных волос, напоминающее безумный лик медузы, прижалось к окну.
- Кто это приехал?..
- Я - заместитель директора Лесогорского завода, - с обидчивым достоинством произнес Тербенев, выходя из машины.
- Что-то мы вас здесь не видели! - тут же надерзила растрепанная женщина. - Скоро ли наши муки кончатся… а?
И вся толпа, словно почуяв, что этот плотный розовощекий молодой человек как раз и является ответственным за все происходящее на этой унылой площадке, окружила Тербенева и повлекла за собой. На него смотрели десятки воспаленных глаз. От платков, кепок и пальто, от всех этих как попало закутанных фигур, от каждого их движения пахло какой-то сыростью и еще другими неповторимо-удушливыми запахами несчастья. Голоса были резки и хриплы.
- До каких пор нам на земле валяться!
- Дети болеют! Сами болеем!
- Надоело в сарае этом проклятом!
- Смотрите, начальство: тиф здесь начнется!
- В грязи живем!
- Достраивайте баню для нас, барачных жителей!
- Детишки малые немытые маются!
- Кирпичи когда же привезут?
- А стекло? Где стекло?..
Оглушенный, стиснутый со всех сторон, Алексей Никонович, как во сне, растеряв все мысли и слова, шел к строительной площадке, где возвышались двухэтажные бревенчатые срубы четырех больших бараков.
На широких, еще без перил, лестницах грудами лежали грязные стружки, щепье, опилки. Пахло острой кислотцей свежего дерева, глиной, сыростью. В проемы пустых окон хлестали косые иглы дождя. В нижнем этаже печники клали печи, а в верхнем достилали полы. Всюду сновали женщины и ребята, помогая печникам и плотникам.
Едва Алексей Никонович появился в барачных стенах, как на него опять накинулись. Пожилая, в кое-как повязанной рваной шали женщина с землистым, нервно подергивающимся лицом и та, первая, с безумным лицом медузы, закричали резкими, измученными голосами:
- Вот, сами тоже работаем!
- Мы-то помогаем, а почему материалы задерживают?
- Кирпича не хватает!
- Гвоздей!
- Плахи, балки!
- Где это все, где?
Со всех сторон, смешиваясь со стуками топоров, полетели злые выкрики:
- Зима на носу, а бараки не готовы!
- Нас немцы разбомбили, ограбили!
- Измучились мы!
Вдруг женщина с лицом медузы, подскочив вплотную к Алексею Никоновичу, прохрипела ему прямо в лицо:
- Говорят, какой-то Тербенев всем этим ведает. Покажите нам его! Пусть он сюда заявится… ну-ка!
Алексей Никонович похолодел и, чтобы побороть смущение, начал громко откашливаться.
- Посмотрела бы я на него, на этого Тербенева!
Но тут грозный крик женщины прервали ребячьи голоса и возня в сенях, - несколько малышей подрались и колотили друг дружку чурками и кулаками.
Женщина бросилась защищать своего птенца, и у Алексея Никоновича сразу отлегло от сердца. С озабоченным видом он вышел в следующую дверь и, понемногу убыстряя шаги, скрылся за углом. Он миновал второй и третий барак (оттуда могли слышать эту неприятную сцену) и поднялся на второй этаж четвертого барака, находящегося в некотором отдалении от других. Здесь Алексей Никонович почувствовал себя в относительной безопасности. Не называя своей фамилии, он объявил рабочим, что пришел поинтересоваться состоянием работ и спросить, не требуется ли чего.
Рабочие и будущие жильцы бараков с самой рьяной готовностью и нескрываемой досадой наговорили так много, что Тербеневу приходилось только кивать и повторять:
- Да, да. Приму меры. Непременно выясню. Прикажу доставить.
Он попытался даже сделать кое-какие замечания насчет расположения дверей и коридоров, но получил ответ: вся внутренняя планировка проводится по указаниям Пластунова. Кое-кто тут же начал хвалить Пластунова: простой-де, расторопный человек, умеет дельно посоветовать и ободрить каждого.
"И везде-то он, желтокожий, поспеет…" - с завистью подумал Тербенев.
Выйдя из последнего барака, Алексей Никонович направился к машине задами стройки. Он боялся с кем-либо опять встретиться и, приближаясь к своей машине, воровато свистнул шоферу.
Алексей Никонович возвращался к себе в плохом настроении. Было тяжело и стыдно, что не осмелился произнести собственную фамилию, - хотя, конечно, его бранили жалкие и несчастные люди, выбитые из колеи. Его просто "подвели под этот позор", взвалив на его плечи дела и хлопоты, "не предусмотренные" его специальностью.
"Пусть парторг сам всюду поспевает, где уж нам такими дошлыми быть? В конце концов, я еще молодой, мне надо помогать, меня учить надо!"
Как всегда, при этой мысли Алексей Никонович почувствовал себя менее виноватым: да, вот на это именно и намекнет он завтра в своем рапорте директору и парторгу: "Да, да, учите меня, молодого, больше помогайте мне!"
Он даже чуть-чуть повеселел и загляделся на тоненькую девичью фигурку в сером пальтеце, которая осторожно переходила через залитое дождевыми потоками шоссе. Он узнал ее.
- Товарищ Челищева! - обрадованно крикнул Алексей Никонович, распахнув дверцу машины. - Разрешите подвезти вас?
Соня, поколебавшись, все-таки села рядом с Тербеневым.
- Куда прикажете завезти, товарищ Челищева? Где вы живете?
Она сказала где, сдержанно поблагодарила и стала смотреть в окно. И бледненькая, с опущенными устало ресницами, она еще больше понравилась Тербеневу и растрогала его.
"Сироткой живет!" - подумал он и ласково промолвил:
- Меня, простите, очень заинтересовало: вы, оказывается, готовились стать пианисткой?.. А теперь вы на электросварке…
- Так я захотела.
Она отвернулась и засмотрелась в окно.
"А жить-то ей трудно! - догадался Тербенев с нежным уважением к ее твердости. - Он оглядел ее старенькое серое пальто и вдруг почувствовал нетерпеливое желание снять его с этих хрупких плеч и закутать ее в новое, мягкое и красивое пальто. - Только бы она разрешила мне это, я бы из-под земли достал!"
Ему все сильнее хотелось заботиться о ней, чтобы заслужить ее ласковую улыбку.
- Простите… - начал он опять, желая одного - только бы она взглянула на него. - Простите… все-таки скрывать не приходится: электросварка никогда не считалась женской профессией, да еще сварка корпуса танка. Может быть, вы решили так под влиянием трудных обстоятельств?
- Трудности сейчас у миллионов людей, - кратко сказала она, продолжая смотреть в слезящееся дождем окно.
- Но женская сила…
- Не меньше всякой другой: сколько девушек сейчас на фронте!
- Допустим, - согласился Тербенев, простив ей резкий тон. - Допустим, что физически вы даже сильны… но разве не жаль, когда талант пианиста…
- А откуда вы знаете, есть у меня талант или нет? - и она обратила к нему сердитые, большие глаза. - По-моему, взрослый человек сам знает, что для него в данный момент самое лучшее.
Простив ей и это, Тербенев снисходительно улыбнулся:
- Что же для вас сейчас самое лучшее?
- Делать вещи, которые делают на военном заводе! - гордо и жестко сказала Соня. - Спасибо! Уже подъезжаем.
- Разве? - изумился он упавшим голосом. - Но ведь крыльцо вон где… можно подъехать прямо к ступенькам… разрешите…
- Нет, спасибо! Я хочу сойти здесь, - повелительно сказала девушка, распахивая дверцу.
Алексей Никонович растерянно проводил взглядом стройную фигурку Сони, перепрыгивающую через лужи.
- Ишь, какая гордая… - простодушно сказал шофер, словно подлил масла в огонь.
- Назад, к заводу! - крикнул Алексей Никонович и с грохотом захлопнул дверцу.
Горло его вдруг стиснуло, как перед слезами. Кровь застучала в висках, будто от угара; гнев, обида и разочарование кипели в его груди. Его охватило бешенство. Как? Эта девчонка посмела насмехаться над ним, посмела унижать его своим пренебрежением?
Со стыдом Тербенев вспомнил, как мечтал о ней, как готов был все прощать ей, как хотел заботиться о ней… а она?
"Дерзкая, наглая, неблагодарная тварь!" - кипел он, задыхаясь от бешенства и тоски.
Дождь хлестал в окно, из-под колес взметывались грязные фонтаны воды, машину качало и бросало, как и его бедную, оскорбленную душу. Забывая о том, что девушка ведь никак не могла знать, как красиво и нежно он мечтал о ней, Тербенев шептал, как одержимый:
- Так вот ты какая… неблагодарная, бесчувственная!
Войдя к себе в кабинет, он запер дверь на ключ и упал в кресло. Секретарша постучала к нему.
- Что? - почти рявкнул он.
- Извиняюсь, Алексей Никонович… Шофер спрашивает: поедете вы еще куда-нибудь?
- Нет!
Два раза подолгу звонил телефон, а Тербенев все сидел, как прижатый, в своем удобном плюшевом кресле… Шофер! Да, вот еще о ком он забыл: ведь этот простоватый парень был свидетелем того, как молоденькая работница дерзко отвечала заместителю директора. Он говорил с ней добрым и заботливым тоном, а она третировала его!