Да, это были кристаллы, зернистое и коварное сцепление частиц металла. Острые закраины вырванного советской артиллерией куска немецкой танковой брони показывали то внутреннее строение металла, в котором заключалась угроза распада.
- Приятно даже сравнить! - довольно усмехнулся Костромин и достал из ящика стола небольшой, ровно обрезанный стальной кубик. - Вот последний рекомендованный нам образец литья для танковой башни, новая марка. Рецепт ее будет вам вручен.
- Вот уж тут наоборот, - любовно сказал Ланских, - самое чистое волокно! Излом-то какой… а? Умнейший тот был человек, кто первый такое название придумал: волокно! А отлив-то, отлив-то… душа радуется!
- Да, хороший металл, - с улыбкой согласился Костромин.
Глаза Ланских, обычно тускловатые, с ленивой поволокой, с припухшими, красноватыми веками, сейчас голубели ярко и чисто, да и каждое движение его сухощавой фигуры казалось согретым широкой, свободной силой, которую он теперь распахнул не таясь.
- Откладывать не станем. Завтрашнее воскресенье у нас выходное, вот мы с Александром Иванычем в опытный цех и заберемся. Идет, Нечпорук?
Зятьев, оставшись без бригадира, сначала почувствовал себя беспомощным и неумелым. "Подмены", то есть пожилого сталевара Логинова, очевидно, не оказалось дома.
"Черт те что там делается!" - подумал Зятьев и повернул вентиль. Заслонка поднялась, и белое бешеное пламя ударило в глаза. Зятьев вспомнил, как Нечпорук всегда учил, что заслонку не следует поднимать бестолку, и испугался. С первых же дней испугал его завод… Неужели так будет продолжаться всегда, всегда?.. Он боится этой раскаленной шеренги мартенов, свиста пламени, которое, того гляди, обожжет его. Кроме того, ему всегда кажется, что он топчется, как медведь, не поспевает, что другие подручные над ним посмеиваются.
- Эй, парень, что стоишь мешок мешком? - громко крикнул над ухом Зятьева бригадир молодежно-комсомольской фронтовой бригады Василий Лузин; на его потном лице с вечно лупящимся носом озорно подмигивали маленькие светлые глазки. - Ты что, парень, баню топишь? Одну сторону перегреваешь, а другую тепленькой оставляешь?
- Газ надо перекидывать… - нерешительно сказал Зятьев.
- Так перекидывай же, теленок!
Лузин отошел. Зятьев перекинул газ, потом перекинул опять и, вслушиваясь в гудение пламени, скоро уверился в том, что печь шла ровно. Уже увереннее, бессознательно подражая голосу и жестам Нечпорука, Зятьев приказал:
- Лопаты-ы!.. Дружне-е-е!
И сам не без лихости подбросил несколько лопат руды в огненный зев мартена.
Василий Лузин прошел опять почти вплотную мимо Зятьева, но только грозно кивнул: смотри-де, чтобы все было в порядке! Зятьев украдкой, втайне благодарный, проводил взглядом юркую фигуру Лузина.
"Что-то засиделся наш бригадир у начальства. Видно, не оказалось подмены, придется мне и на доводку печь вести!" - подумал Зятьев, и сердце его сжалось, как у маленького.
Он вспомнил, как Нечпорук учил подручных: "Если дома в печи хлеб дошел, хорошая хозяйка его вынуть торопится, чтобы не перепекся, а если и перепекся, то одному только дому урон. Но если у сталевара печь дошла, а он, как тетеря, перед ней стоит и с выпуском стали не поспешает, тут заводу урон, Красной Армии урон, а тетере на всю жизнь позор!"
В голове у Зятьева вдруг все прояснилось, как на небе после дождя. Нечпорук, властный, вспыльчивый, как порох, но строгий и зоркий бригадир, у которого, по выражению кого-то из подручных, "и на затылке глаза есть", Нечпорук, всевидящий, неутомимый, будто присутствовал сейчас в цехе и будто молча, до поры до времени, следил за каждым движением и даже за каждой мыслью Зятьева. А у Василия Зятьева здесь только и был один человек, кому он мог подражать, - сталевар из-под Ростова Александр Нечпорук.
Зятьев проверил все, что следовало, вернулся на площадку и важно приказал младшим подручным поднять заслонку.
- Посматрива-ай! На доводку-у! - крикнул он зычно и властно, совсем как Нечпорук, и тут же, застеснявшись, закашлялся.
- Вот так-то, парень, лучше! - громко засмеялся снова подошедший Лузин.
Взглянув на его лупоносое улыбающееся лицо, Зятьев вспомнил, как Лузин только что бранил его, и захотел постоять за себя:
- Рано ты на меня кричал!.. Я не хуже других работать могу, да и понимать надо: из деревни недавно.
- Эко! Я тоже из деревни, тоже Василием зовусь, - отрезал Лузин. - А ты уж больно по-сиротски поешь: "Колхозник… деревенский…"
Лузин, передразнивая, состроил смешную рожу.
- А что, в деревне машин не видали? Трактор, жнейку, паровую молотилку видал?
- Видал. Перед войной в нашей МТС и комбайн появился.
- Значит, нечего из себя сиволапого строить… Подбрось-ка еще малую толику в печь…
Глянув сквозь синие очки на оранжево-желтое пламя, Лузин довольно крякнул:
- Хорошо печь на доводку идет. Сталь будет что надо!
Зятьев хотел что-то ответить, но в груди его стало жарко от еще не испытанной никогда гордости. На миг он даже замер, отдаваясь власти этого нового чувства, как вдруг незнакомый густой голос спросил:
- А где бригадир Нечпорук?
Зятьев обернулся и увидел заместителя директора Тербенева.
- Бригадира вызвали к этому… как его… конструктору, - неловко объяснил Зятьев.
- То есть как это "вызвали"? - повторил Тербенев, и его толстые розовые ноздри раздулись. - Как он мог, как посмел (Тербенев топнул зачем-то ногой) уйти без разрешения, оставить производственный процесс на произвол судьбы?
- За подменой пошли, да и вообще тут живые люди остались, - сказал Зятьев, недовольный неожиданным вторжением Тербенева в его работу. - Печь вот на доводку идет…
В эту минуту на площадке показался Нечпорук.
- В чем дело? Що тут стряслось? - удивился он.
- Были вызваны к товарищу Костромину? - словно торжествуя, спросил Тербенев.
- Точно, был с моим сменщиком у товарища Костромина.
- Кто вам это разрешил? Кому был нужен ваш визит к конструктору?
- А то меня не касаемо. Коли был, значит для дела треба, - уже с досадой ответил Нечпорук.
- Но выпуск стали, надеюсь, вас "касаемо"? - передразнил Тербенев.
- Нечего, товарищ замдиректора, мой разговор порочить, - говорю той мовой, як меня ридна мама учила! И обождите еще нашу сталь хоронить…
Подняв заслонку, Нечпорук зло и победно провозгласил:
- Ну вот, скоро выпускать будем!
Будто забыв о Тербеневе, он обернулся к Зятьеву и с силой хлопнул пария по широкой спине:
- Молодец, хлопец! Не подкачал!.. А ну, бригада, готовсь!
Нечпорук сунул руки в кожаные рукавицы и направился к задней площадке. Тербенев на мостик не пошел. Заложив руки в карманы рабочего халата из толстого черного молескина, он с озабоченно-важным видом направился к выходу.
"Та-ак, уважаемый товарищ Костромин! Не вы ли смотрели на меня с этаким великолепным пр-резрением, как на "срывателя" общей работы? А сами чем занимаетесь? Сталевара с работы снимаете? Что за срочность такая? Я в ваших глазах мальчишка, зеленый администратор… н-ну, это мы еще посмотрим, посмотрим!"
Тербенев с силой распахнул дверь с эмалированной дощечкой "заместитель директора", сбросил халат и размашисто сел в кресло. Рука словно сама собой потянулась к телефонной трубке, но осторожная мысль шепнула: "Нет, погодить надо, выбрать минуту - и доложить директору и Пластунову! Прикопить материал, да и шикнуть на нашего конструктора когда-нибудь на заседании, так же как он на меня шикнул!"
В двадцать шесть лет очутиться у заводского кормила - это кое-что говорит о человеке. Трудностей и всякого рода переработки, неизбежной в военное время, Алексей Никонович не боялся: у него крепкие нервы и превосходное здоровье. Получив отдельный кабинет и отдельную машину, Алексей Никонович обнаружил в себе новую черту характера: ему нравилась власть. Он даже хотел бы, чтобы ее было побольше в его руках, этой невыразимо приятной власти, но он все чаще замечал, что ему-то ее как раз и не дают.
"Мне просто не дают развернуться, показать себя. А кто я в будущем? От думы да слова, как говорится, ничего не станется, н-но… случись Михаилу Васильевичу Пермякову уйти, умереть - кого на его место директором поставят? По логике вещей - меня, его заместителя!.. Так почему же, черт вас возьми, не даете вы мне развернуться?"
Алексей Никонович совсем по-мальчишески мог иногда "брякнуть глупость", в которой потом каялся. Иногда он неудачно выступал на собрании и потом злился на себя, что "сунулся, не подумавши". Но что касалось того, что он подразумевал под словом "развернуться", тут все у него было много раз продумано и прочувствовано.
"Развернуться" - значило показаться людям во всем блеске своего администраторского таланта.
"Развернуться" - значило показать старикам, что такое "современный стиль" руководства.
"У меня все было бы четко, ясно, прозрачно! - любил повторять Алексей Никонович в своих голодных, властолюбивых мечтах. - У меня все как по спортивной дорожке бежали бы: попробуй не достичь финиша!"