- Вот… больна-больна, а все-таки еще радоваться может, - вдруг мрачно усмехнулся Пермяков и еще сильнее забарабанил пальцем по столу. - А тут у тебя на двоих здоровья хватит, а на душе кошки скребут… - И, передав жене свой разговор с Дмитрием Никитичем, Пермяков заключил его мыслью, которая и "скребла" ему сердце: - Им, приезжим людям, легко обо всем гладко да хватко рассуждать: этак делай, так поступай. Нашего Дмитрия Никитича возьми… Жил он в Ленинграде, металлургию, конечно, знает, но ведь он флотский и больше с кораблестроением дело имел. Его сюда послал ЦК партии, и объективно я Пластунова уважаю: преданный делу человек, - но по-человечьи, по-простецки рассудить: чем он взял? Моего опыта у него нет, да и откуда бы ему быть? Он дружил с водой, я - с горой. А уж как член партии он в сравнении со мной совсем зелень. Не случись бы этого страшного бедствия, разве понаехало бы их сюда столько - ленинградских, московских, киевских? Ты бы видела, за что они наш завод считают: к старой, мол, пуговице - новую шубу! А, слышала?
- Да уж, действительно! - возмущенно вздохнула Варвара Сергеевна.
Пермяков, закуривая, сломал несколько спичек, потом тяжелыми шагами заходил по комнате.
Мартен № 2, или, как называли его по старинке, "мартын второй", стал на ремонт. Оба сталевара-сменщика, Сергей Ланских и Александр Нечпорук, решив закончить ремонт в кратчайший срок, почти не выходили из цеха. Побывав с утра на строительстве новых цехов, сталевары тотчас же отправились к своей печи.
После нескольких часов работы, осыпанные кирпичной пылью, чумазые и потные, сменщики подошли к киоску с газированной водой. Напротив раскрылся зев печи № 1, и бушующая в каменном своем ковше яростно-белая с прожелтью сталь осветила площадку, наполнив воздух звонким шипением и свистом.
- Погано у печи торчать, когда у ней все нутро разворошено, - мрачно сказал Нечпорук и выпил залпом еще стакан.
- Ничего, всякое нутро своей заботы требует, - спокойно возразил Ланских. - Отремонтируется, и опять сталью до краев ее заполним.
- Э, да разве же это печь? - с той же мрачной усмешкой продолжал Нечпорук. - Це же не печь, а хвороба. Эх, да что говорить! Пошли… - и Нечпорук, отмахнувшись, вразвалку, широким шагом, пошел к печи.
Весь день он так ко всему придирался, что потом ему самому стало совестно. После работы, выйдя из душевой, Нечпорук, распаренный, подобревший, неловко улыбнулся Ланских:
- Ты на меня, Сергей Николаич, не серчай… Забрало дытыну под самое сердце.
Домой они пошли вместе.
- Самому не весело, а тут еще жинка у меня совсем как рехнулась: с утра до ночи тоскует да ревет.
- С чего ж это она? - удивился Ланских. - Молодая, здоровая…
- Да на Урале ей не нравится: и солнце-то здесь не дюже какое, и ветры, и садочков не видно, и люди ей кажутся неласковыми… Все о станице своей разоренной, о матери плачет. Совсем Марийка спятила: ревет, голосит, не дай боже… Все ей видится, как враги в наших родных местах лютуют, даже во сне всякие страсти видит…
- А ты успокой ее…
- Стараюсь, да у самого на душе так погано - не высказать. Слухай - гвоздит у меня в башке одна дума, такая, кажу тоби, дурная дума. Я, конечно, в университетах не сидел, но жизнь я понимаю. Вот ты, как партийный, разъясни мне: как это можно, чтобы такая жизнь, как наша, вдруг набок сковырнулась? Нет, нет, ты обожди, я все до конца выложу. Вот я, Нечпорук, жил - дай бог каждому моему другу так поживать!.. Имел я уважение и почет от людей: чуть торжество какое, меня в президиум сажают. В отпуск я в Крым да на Кавказ ездил, разгуливали мы с моей Марьей по берегу моря, а пальмы, понимаешь, над нами так и шумели. Эх, что говорить! И вдруг - хвать! - и нет того ничего, а мы горе хлебаем - ох, какое ж горе! - за наши-то честные труды! Обожди, не сбивай меня. Как вспомню о нашей довоенной жизни, вот тут-то и вылазит моя черная дума! - и Нечпорук, покрутив чернокудрой головой, ударил себя в грудь. - Неправильно мы жили, хоть и умные были!..
- Почему?
- А потому! Надо нам было загодя к войне готовиться, о врагах помнить!
- О врагах мы помнили.
- Ой, так нет же, Сергей, нет! Мы выставки делали, курорты строили, красивые дома и тому подобное и всякое прочее, а нам нужны были только танки, танки, танки…
- Это и есть твоя "черная дума"? - спокойно улыбнулся Ланских.
- Это и есть… - Нечпорук даже немного опешил: - А что, тебе мало?
- Именно то мы делали, именно то, что надо было для жизни, а ты, брат, все сбил в одну кучу, - и в голосе Ланских прозвучала ироническая усмешка.
- Сбил в кучу? - повторил Нечпорук и самолюбиво забеспокоился: - А что, что я сбил… ну?
- Все, - твердо сказал Ланских. - Вот ты тут выставки, квартиры и так далее начал хаять, а что к чему - об этом не подумал. Чтобы наша страна могла танки строить, какую промышленность мы должны были поднять?
- Еще бы!
- Согласен? Ладно. А когда мы новые заводы строили, надо было о житье-бытье рабочих и инженеров заботиться - вот тебе тут и квартирки понадобились. А в театр, в кино люди ходят? А детей воспитывать, учить надо? Значит, и школы новые строили тоже. А колхозы росли?.. Нет, Александр, жизнь была поставлена, что надо…
- Гм, - пробормотал Нечпорук. - Ты ловко умеешь закручивать.
- Нет, не умею я этого делать, а просто мы в такое время живем, о котором всегда думать надо.
- О времени… думать? - удивился Нечпорук. - Оно же себе летит, как хочет!
- Летит, да со смыслом.
- И я, значит, должен об этом смысле думать?
- Непременно.
- Да ну-у! А если, например, не выйдет у меня? - даже слегка издеваясь, спросил Нечпорук.
- Значит, самотеком любишь жить… а так обязательно что-то пропустишь и в чем-то отстанешь.
- Ох, выдумщик ты, товарищ Ланских! Ну, скажем, я этот твой смысл… уловил - что я получу, какую выгоду?
- Есть вещи важнее всякой выгоды: например, ясное понимание: почему и для чего ты делаешь так, а не этак. Если мне что-то неясно, я уже не могу работать легко, с размахом.
- А я часто догадкой в жизни беру, - беспечно сказал Нечпорук. - Даже иногда сам не знаешь, что и как, чи е, чи нема… и бачу: вышло дело!
- Вот я и дома, - вдруг хладнокровно прервал его Ланских, протянул ему руку и вошел в подъезд двухъэтажного дома с балкончиками, одного из тех, что начали строиться на старом заводе за несколько лет до войны.
Нечпорук продолжал путь один, чем-то недовольный собою.
* * *
- Вы знаете, я математик и техник, никаких чудес не признаю, - взволнованно рассказывал Пластунову Николай Петрович, - но то, что мои ребятишки добрались до меня, похоже на чудо!.. Вдруг меня из цеха срочно вызывают в проходную. "Да в чем дело? Мне, - говорю, - некогда. Кто спрашивает?" Отвечают: "Требует вас Тимофей-сундучник". - "Кто-о? Какой сундучник? Не знаю я никакого Тимофея!" - "Что вы! - отвечают. - Это с испокон веку самый известный человек среди всех невест нашей округи!" - "Так пусть невесты его и знают. Зачем он мне? Мешаете работать, черт возьми!" - "Нет, уж вы, пожалуйста, спуститесь в проходную, Тимофей-сундучник приказал вам передать, что принес вам самый дорогой подарок". - "Мне?! Фантасмагория!" Спустился в проходную и вижу: подходит ко мне пожилой человек с рыжей, как огонь, бородой, а на руках у него… мои Ниночка и Вовик!..
Николай Петрович всплеснул длинными руками и тут же, словно стыдясь своего волнения, быстро сунул их в карманы пиджака.
- Да, на руках у него мои детишки… и, вообразите, обнимают его за шею, а он, чрезвычайно довольный, докладывает мне, что подхватил их в Красноуфимске, куда он ездил к дочери, и что все ребята на свете ему друзья… Я прижимаю их к себе, чувствую, как они, мои бедненькие, похудели, и, совершенно растерянный, спрашиваю их: "Где мама? Почему вы одни?.." Они лепечут, что мама уехала в командировку в Москву, насчет эвакуации городской школы. Они не могли ее дожидаться, потому что начались бомбежки, и уехали из Кленовска с тетей Женей - это сестра моей Маши. "А где же тетя Женя?" Тут детишки мои затряслись, побелели, заплакали, - оказывается, в дороге они попали под бомбежку и бедную Женю, восемнадцатилетнюю девочку, убило наповал. Какие-то добрые души пригрели моих ребят и довезли до Красноуфимска. А там судьба послала им Тимофея-сундучника, и он, как добрый гений из сказки, привез их ко мне. Вот я только что уложил их спать. Просто опомниться не могу, как мою семью растрясло: Женя убита, ее похоронили где-то в пути. Детишки, совершенно измученные, теперь со мной. А где Маша? Что с ней? В Москве ли она застряла или едет сюда? Но почему она тогда не подает вестей о себе? Судя по тем сведениям, которые мне сообщил сундучник Тимофей, дети выехали из Кленовска около трех недель назад, Маши еще дома не было: застряла в Москве или что? Я даже телеграфировал Маше, чтобы не ездила пока в Москву, а она, беспокойная душа, всегда думала о школе, - вы понимаете, она создавала нашу заводскую школу… А уж если Маша что полюбила… Ох, да зачем, же она из дому выехала?
И Николай Петрович закрыл лицо руками.
- А что сказал вам сундучник? - раздался звонкий, посмеивающийся голос, и тонкая женская фигура в наброшенной на плечи шали гибко высунулась из окна.
Николай Петрович поднял голову.
- Что он сказал? Простите, Елена Борисовна, а ведь действительно этот рыжий гном что-то изрекал… Ну да, да! "Ты, говорит, беду не на коленях встречай, а грудью на нее иди: она ведь, как цепной пес, того за пятку хватает, кто от нее убегает".
- Вот видите, - засмеялась Елена Борисовна. - Об этом сундучнике мне уже кое-что рассказывали. Я тоже призываю грудью на беду итти, не предаваться мрачным мыслям, а… а выпить с нами стакан чаю!